Дон-Аминадо - (А. П. Шполянский) Дон-Аминадо

Что у Каменного моста.

Все, что в мире совершалось.

Объяснялось очень просто.

Шею шарфом обмотавши.

Алкоголик и безбожник,

В наводивших страх галошах

Приходил к нему художник,

И за три рубля в неделю,

С возмущеньем непритворным.

Всю уездную управу

Пригвождал к столбам позорным.

«О, доколе, Каталина…» —

Восклицал он без варьяций,

Осуждая непорядки

Городских ассенизаций.

А потом, надев намордник.

Тещу, женщину сырую.

Рисовал в ужасном виде.

Вообще, как таковую.

Ах, я знаю, все проходит.

Все есть тлен и быстротечность.

Отошла и наша теща

В пожирающую Вечность.

Но когда я меж консьержек

Заблудившись безнадежно.

Вспоминаю то, что было

И что стало невозможно,

У меня вот к этой теще.

К сатирическому устью.

Прямо, знаете ли, нежность,

Перемешанная с грустью!..

1926

ПРИЗЫВ К БОДРОСТИ

Человек, не вешай нос

Ни на квинту, ни иначе.

Не склоняй ни роз, ни слез,

А уж грез и наипаче.

В плащ не кутайся, зловещ:

И прохладно, и не модно,

Только бодрость — это вещь.

Все другое производно.

И не так уж тесен мир,

Чтобы в нем не поместиться.

А затем… ведь ты ж не сыр.

Чтоб слезой своей гордиться.

Сколько тягостных колец

Вкруг затягивалось уже.

Так уж худо, что конец!

А глядишь назавтра… хуже.

Это значит, что вчера

За сугроб ты принял кочки.

Это значит, что игра

Не дошла еще до точки.

Если ж так, то выше нос.

«Еще Польска не сгинела».

Жил да был такой Панглосс,

Понимавший это дело.

И когда его Вольтер

Посадил однажды на кол,

Он. классический пример.

Сел и даже не заплакал.

И подействовала так

Эта твердость на Вольтера,

Что сказал он: «Слезь, дурак.

Ты не годен для примера!..»

1926

ЭЛЕГИЯ

Помнишь ты или не помнишь

Этот день и этот час,

Как сиял нам луч заката,

Как он медлил и погас?

Ничего не предвещало,

Что готовится гроза.

Я подсчитывал расходы,

Ты же — красила глаза.

А потом ты говорила.

Милым голосом звеня,

Что напрасно нету дяди

У тебя иль у меня.

Если б дядя этот самый

Жил в Америке, то он

Уж давно бы там скончался

И оставил миллион…

Я не стал с тобою спорить

И доказывать опять.

Что могла бы быть и тетя,

Тысяч так на двадцать пять.

Я ведь знаю, ты сказала б.

Что, когда живешь в мечтах.

То бессмысленно, конечно.

Говорить о мелочах.

1926

БАБЬЕ ЛЕТО

Нет даже слова такого

В толстых чужих словарях.

Август. Ущерб. Увяданье.

Милый, единственный прах.

Русское лето в России.

Запахи пыльной травы.

Небо какой-то старинной.

Темной, густой синевы.

Утро. Пастушья жалейка.

Поздний и горький волчец.

Эх, если б узкоколейка

Шла из Парижа в Елец…

1926

ТОСТ

Одного Нового года нам мало.

Эх, где наша не пропадала,

Один раз вплавь, другой раз вброд.

Встретим еще один Новый год.

Пей, как говорится,

Мелкая земская единица.

Сивка и Россинант,

Рядовой эмигрант!

Пей за мировую бесконечность,

За мгновение, и за Вечность,

За красоту, и за момент,

И за третий элемент.

Пей за свободу слова,

За народ, давший Толстого,

За чувство мировой тоски

И за эти самые огоньки.

Пей за нашу профессуру,

За приват и за доцентуру,

Пей за адвокатуру.

Пей за литературу.

Даже за температуру.

Но, главное ж, пей…

Пей за все яркое, за все огневое.

За искусство как таковое.

За выси гор и за ширь долин.

За Мечникова лактобациллин.

Пей за друга читателя.

Пей за друга издателя,

Пей за друга писателя,

И даже за переписателя.

Но, главное, пей…

Пей за нашу альма-матер.

За вулкан и за кратер.

За подробность, за суть,

За исторический путь,

За луч света в царстве мрака.

За излечение рака.

За молнию и грозу,

За Сидора и за козу,

За творчество и за муки,

И за мучеников науки,

За исстрадавшиеся низы,

И за Сидора без козы,

И за прекрасную Францию,

Последнюю нашу станцию,

Где по два