Благословенная тьма - Дмитрий Черкасов

Он, как-никак, является первым архонтом, любимцем, Утренней Звездой…

– Ну да – «О, как ты пал, Утренняя Звезда»…

– И что из того? Пал, выполняя Высочайшую волю. Это ли не подвиг служения?

– Ошибаешься, он пал по своей воле…

– Чушь городишь. Ангелы статичны, свободная воля только у человека.

– Где ты это нарыл? И что это за архонт? Ты снова опираешься на еретиков, цитируешь апокриф Иоанна!

– Дурак ты… Апокрифы не суть ересь, это в позднейшие времена они стали считаться чем-то ложным и потому не вошедшим в окаменевший канон. А прежде они были сокровенным знанием, доступным лишь посвященным… В чем, по-твоему, заключается первородный грех Адама и Евы?

Челобитных предпочел ответить приглашением:

– Сказывай первым, а я послушаю…

– А тут и сказывать нечего. Они вкусили от древа познания добра и зла. До того же момента не существовало ни первого, ни второго, все было едино, и все пребывало в Боге. Они же разделили это единое, выделив для себя доброе и дурное, и тем отреклись от Бога…

– Надо же! А я-то, темный человек, всегда считал, что грех заключался в непослушании.

– Да какое непослушание?! Им Бог попустил ослушаться, Он все знал от века – то, что было, и то, что будет. Кто пустил змея в Эдем? Откуда он там взялся? Кто вообще такой этот змей? Ты знаешь, что, согласно тому же Юнгу, змей, наряду с рыбой и камнем, – символ Христа?

– Мне нет дела до вымыслов мирского психиатра.

– А, ну-ну. А вот китайцы называли его даосом.

– До китайцев мне нет дела тем более.

– Это меня не удивляет. Тебе ни до кого нет дела.

Пантелеймон не стал с этим спорить и осведомился:

– Где же тогда свободная воля? Где этот Божий дар? Где подобие человека Богу, если все предрешено?

– Свободная воля – сугубо в незнании будущего.

– Это как же понимать?

– Да очень просто! Все и в самом деле предначертано, да человеку не ведомо, скрыто от него. Поэтому он всякий раз якобы сам решает, куда ступить, но каждый шаг его при этом предопределен заранее. Такой вот, если угодно, парадокс. Бог парадоксален. Ты и этого не знал?

– Наконец-то, – усмехнулся протодьякон. – Добрался-таки до парадоксов. А то уж больно гладко у тебя все и понятно. Ответь тогда мне на последний вопрос: кому ты здесь служишь? Богу или сатане?

Он не заметил, как сам перешел с Ликтором на «ты». Надежный залог доверительных отношений!

Ликтор тяжело вздохнул и посмотрел на него с состраданием.

– Вижу я, что говорить с тобой бесполезно. Но все же отвечу, повторю заново: я служу Единому Богу, не разделяя добра и зла, – по мере моих скудных способностей. Могу ошибиться и потому неустанно молю Его наставить меня на правильный путь и простить невольные прегрешения.

– Тогда я не понимаю, почему ты так озаботился лесной нечистью и зомбированными зуевцами. Если все это от Бога, то противостоять этому – великий грех. Да что там – тогда вообще вся наша Секретная Православная Служба – от лукавого, организация вредная и непокорная Божьему промыслу! Зачем нам с кем-то сражаться? Зачем сражаешься ты? Или попутно неустанно молишься за противника?

Ликтор изобразил недоумение и развел руками:

– Сам-то понимаешь, о чем спросил? Неужто не догадываешься? Ну и бардак же у тебя в голове…

– Растолкуй тогда мне, непонятливому.

Хозяин терпеливо ответил:

– Я делаю это ради сохранения православного Отечества. Эта цель неизмеримо мельче служения Богу во всей полноте, но Отечество есть, а значит – оно Ему угодно, и я стараюсь, чтобы оно не погибло. Прав я или нет – то мне неведомо. Парадокс вступает в силу: мне приходится делать выбор, делая шаг. Пусть дьяволы от Бога, но для Отечества они вредны; всегда приходится – когда иного выбора нет – вставать на чью-то сторону. Ты, видно, решил, что из моих слов вытекает полное бездействие. Это не так. Сидеть, сложа руки, – тоже грех, хотя некоторые ошибочно принимают это за благочестивое смирение. Я сделал свой выбор, и Бог мне судья. Если Ему будет угодно, чтобы Отечество погибло за свои многочисленные прегрешения, то так тому и быть, однако сейчас судьба его мне неизвестна, и я продолжаю выполнять предписания Службы, заложенные в уставе. А насчет молиться – да, ты прав. Я и за бесов молюсь.

Повисла тишина. Ликтор встал, подошел к окну, отдернул ситцевую занавеску в цветочек, выглянул на улицу.

– Луна прибавляется, – пробормотал он вне всякой связи со сказанным раньше.

Челобитных не ответил. Он сидел за столом с опущенной головой и мерно постукивал чайной ложкой.

– Кончишь меня прямо сейчас? – спросил Ликтор, не оборачиваясь.

Ликвидатор не ответил.

– Давай, стреляй, – подначивал его тот. – Я умереть не боюсь, иначе бы давно отсюда смылся.

– Пусть решает Инквизиция, – медленно проговорил Пантелеймон. – Мне не велено кончать тебя, мне поручено разобраться. И я не разобрался, о чем и представлю подробный доклад. Пусть специалисты решат, еретик ты или просто заблуждаешься. Или, может, праведник. Если понадобится, я навещу тебя вторично…

Ликтор хмыкнул.

– Не велено, говоришь? Зачем же тогда тебя, ликвидатора, сюда направили? Послали бы следователей-дознавателей, есть же специальное Отделение.

– Во-первых, я думаю, что меня выбрали потому, что допускали кровопролитие… Я владею навыками, которых у дознавателей нет. А во-вторых, следователей уже, насколько я понимаю, сюда посылали – и где они?

– Это тебе в Инквизиции доложили?

– Нет, после… В основном, косвенными намеками и домыслами. Но логика подсказывает, что без следователей не обошлось. Вряд ли бы сразу позвали меня. Даже Инквизиция предпочитает не рубить сплеча.

– Резонно. Что ж – расскажу тебе про следователей, чтобы ты не думал, будто я от тебя что-то скрываю. За все время, пока я здесь, в деревне перебывало одиннадцать человек. Пятеро – точно наши, за остальных не поручусь, не у меня квартировали… Но ко мне присматривались. Очень подозрительные, непростые субъекты. И все «ученые», разумеется.

– И что же, все – того? – недоверчиво спросил Челобитных.

Ликтор кивнул.

– Не считая настоящих «исследователей» и просто придурков, искателей приключений. Знаешь, как гнус да комарье – если дать им волю – накинутся на свежего человека, особенно на городского? Костей не останется. Местные не так привлекательны, они закаленные, у них шкура давно задубела. Так и с нечистью, видно…

– А трупы?

– Ни одного. Какое-то время этим недоумкам – я про горе-ученых говорю, не про наших – давали пожить да пошастать по округе, а после – раз! И нет человека. Их предупреждали поначалу, уговаривали… а потом перестали.