Корниловец - Валерий Большаков

Марков сразу повеселел.

— Ну, видимо, — проговорил он довольно, — без нас дело не обойдётся!

И марковцы пошагали по дамбе через русло Большого Карасуна, древнего русла Кубани, по которой была проложена трамвайная линия. А за Карасуном и подвижной состав обнаружился — старый, облупленный малиново-жёлтый трамвай стоял в зыбкой тени могучих платанов, развесивших голые ветви над вагонами.

Приблизившись, Кирилл заглянул внутрь трамвая — ни пассажиров, ни вагоновожатого. «А почему бы и нет?» — подумал он, заскакивая в кабину. Разобравшись в несложном хозяйстве, поручик завёл моторы — те загудели глухо и мощно, сотрясая пол мелкой дрожью. Надо же, бежит ток по проводам!

— Ваше превосходительство! — крикнул он Маркову. — Подбросить, может?

Генерал сперва остолбенел, а потом расплылся в широкой улыбке, оценив юмор положения.

— Занимайте места согласно купленным билетам! — воскликнул он, забираясь на подножку.

Вторым поднялся Тимановский, потом повалили «пассажиры».

— Трогай!

Повинуясь Авинову, трамвай забренчал — и двинулся, гудя и звякая. В стороне, по дороге, двинулись подводы с корниловцами.

— Запевай!

И трясущийся вагон грянул:

Дружно, корниловцы, в ногу,С нами Корнилов идёт;Спасёт он, поверьте, отчизну,Не выдаст он русский народ!

Неожиданно навстречу трамваю проскакал разведчик. Генерал Марков моментально высунулся в окно и заорал:

— А ну стой!

Разведчик был парень лихой, и терпеть грубость со стороны какого-то текинца в папахе не стал, замахнулся нагайкой — и только тогда признал генерала. Мигом развернув коня, он поскакал рядом с вагоном, истово козыряя.

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — мычал разведчик, — не признал!

— Докладывай!

— По нашим данным, — затараторил конник, — силы большевистского командования определяются в боевой линии до двадцати четырёх тысяч бойцов при трёх бронепоездах, четырёх гаубицах и десяти лёгких орудиях. Отряды противника вышли в наступление!

— Ясно, — кивнул Марков, — дуй дальше!

И трамвай загудел, зазвякал вперёд. Но ушёл он недалеко — просвистел снаряд и разорвался прямо на путях, разводя рельсы «усами» в стороны.

— Приехали на штурм! — сообщил генерал. — Выходим!

Просвистела ещё одна граната, подняла в воздух кучу земли далеко за марковцами.

— Знатно, — оценил выстрел Марков, — но поздно.

— Смотрите, господа, — воскликнул молодой офицерик, — там цепи, вон движутся!

— Вижу, — кивнул генерал, принимая позу Наполеона, — ждём, господа офицеры. Нам обещали огнём подготовить взятие казарм.

— Так снарядов же нет! — удивился офицерик.

— А нам большевички подсобили, — сказал Тимановский с усмешкой, — «поднесли» в Георгие-Афипской пару тысяч ящиков.[88]

И началась артподготовка. Обычно добровольцы-пушкари вели редкую стрельбу — берегли снаряды, но в этот раз не пожалели огня. Земля то и дело вставала горбами, выбрасывая тучи комков и пыли, а грохот отдельных взрывов сливался в мощный гул.

Расположившаяся неподалёку от Авинова батарея беспрестанно вела огонь. Командовавший огневым боем молодой, но уже изрядно поседевший подполковник наблюдал в расставленную на треноге подзорную трубу, куда ложились снаряды, то и дело командуя:

— Прицел сто три, трубка сто десять… Огонь!

И батарея гремела. Орудия при выстреле одно за другим отпрыгивали от земляного бруствера, выбрасывая из своих жерл огненные порывы пламени и клубы порохового дыма. Затем пушки мигом подхватывались на руки прислугой, быстро водворялись на прежнее место и перезаряжались.

После того как грянула восьмая пушка, командир артиллерийского расчёта громко доложил:

— Кончили!

Подполковник глядел в свою трубу, не отрываясь. По третьему разу проверив взятый прицел, он скомандовал:

— Батарея! Пли!

А тут и отставшие марковцы подоспели — те, которым в трамвайчике не хватило мест.

— Ого! — весело воскликнул Марков. — Полк ещё большой. Воевать можно. В цепь, друзья! Вперёд!

Большевики не выдержали и бросились бежать к городу. Бежали густыми толпами и остановились только на линии «Фермы»[89] да примыкавших к ней хуторов вёрстах в трёх от Екатеринодара.

Генерал Казанович — этот несравненный таран для лобовых ударов — на пару с Марковым атаковал «Ферму» и выбил оттуда «красных».

Кирилл, отпыхиваясь, поднялся на возвышенность, занятую «Фермой». С востока к ней примыкало небольшое опытное поле, окаймлённое несколькими рядами безлистых тополей. С запада вплотную подходила небольшая роща, четырёхугольная в плане. Во дворе «Фермы» — крошечный домик в четыре комнаты и сарай.

Авинов похолодел — именно здесь, в этом домике, мог погибнуть генерал Корнилов. Но теперь-то Верховный должен выжить! Строго обязательно!

Кирилл оглянулся на Екатеринодар. Город был виден отчётливо — вон дома, предместья, кожевенные заводики, там вон — кладбище и Черноморский вокзал. А ближе к «Ферме» — длинные неправильные ряды большевистских окопов.

Пригорок заняли пулемётчики, и к ним подсела Вавочка, молоденькая сестричка милосердия в чёрной косынке, падчерица донского полковника Грекова. Хорошенькая и всегда жизнерадостная, она сумела так поставить себя, что никто не смел при ней выругаться, а уж о пошлом ухаживании и речи не шло. Шутя и смеясь, девушка набивала пулемётную ленту патронами. Генерал Богаевский, заметив её присутствие, строго осведомился:

— Это что такое, Вавочка, зачем вы здесь?

— Ваше превосходительство, позвольте мне остаться, здесь так весело! — заговорила Вавочка, умоляюще сложив маленькие ручки.

Богаевский вздохнул только и махнул рукой.

— Конница Эрдели заняла Сады![90] — донёсся ликующий голос.

— Казанович овладел кирпичным заводом! — послышался ломкий басок. — Это на берегу Кубани, в полпути от города!

— А Марков возьмёт артиллерийские казармы! — сказал Сергей Леонидович негромко, с лукавой усмешечкой. — Главное — возможно быстрее к валу. Берегите патроны! — И гаркнул во весь голос: — Друзья, вперёд!

Белогвардейские цепи быстрым шагом, то и дело переходя на бег, дошли до ручья, отделявшего от предместья артиллерийские казармы, обнесенные кругом земляным валом. Крепость!

— Ну, господа… — не приказывал, просил Марков. — Ну ещё немного, господа…

Вжимаясь в снег, марковцы палили из винтовок, строчили из «максимов» и «гочкисов», а им в лицо бил такой же смертоносный, ливень. Если бы не пушкари полковника Миончинского, полк понёс бы страшные потери, но гаубичные снаряды ложились «точно в лузу», как жизнерадостно признавал Марков.

Кирилл отполз в сторону по глубокой борозде, забитой снегом, и наткнулся на давешнюю сестру милосердия. Девушка рыдала.

— Что случилось? — спросил Авинов, стараясь не слишком высоко задирать голову. — Вас как зовут?

— Диа-ана… — протянула сестра, не переставая плакать. — Диана Дюбуа-а…

— Да что такое?

— Рота разбита-а… Эраст убит, Николя убит, Саша умирае-ет. Ходили в атаку наши, но их отбили. За каждый шаг бились, то наши займут их окопы, то они — наши. Мы своих раненых всё под стога сена складывали, чтобы не замерзли, а тут нас отбили, раненые остались между линиями, ближе к «красным». Вдруг видим — стога пылают! Стонали как, бедняжки, кричали… Сожгли большевики наших раненых…

Диана приподнялась, становясь на четвереньки, Кирилл протянул руку, чтобы уложить её обратно в снег, но не успел — пуля попала сестре в грудь.

— Воздуха! — закричала Диана, задыхаясь. — Воздуха! Не могу-у!

Проклиная всё на свете, Авинов поволок сестру в тыл. Навстречу подползла Варя, толкая перед собой медицинскую сумку.

— Принимайте, Варенька!

— Не могу! — стонала мадемуазель Дюбуа.

Авинов, сострадая, пополз далее, толкая перед собой винтовку, и вдруг наткнулся на труп Вавочки — несколько шрапнельных катышков поразили девушку в грудь. Она лежала, удивлённо глядя в небеса, а в руке сжимала маленькую куклу — шутливый подарок одного из офицеров.

Кирилл резко прибавил ходу, остервенело загребая снег и обещая себе вытравить, вывести всех «краснюков».

— К-клопы! — рычал он, отплёвывая снег. — Т-тара-каны красные! В кровь вас всех! В кашу!

— Полк, вперёд! — разнёсся голос Маркова.

С разбегу заняв казармы, миновав плацы, усеянные мёртвыми и дергавшимися телами, «белые» ворвались в предместье Екатеринодара, одним множественным усилием продвинувшись до Сенной площади.

На ротмистра Шевелёва, бежавшего рядом с Авиновым, вылетел со двора молодой красноармеец в смешном заячьем треухе. Ротмистр, не колеблясь, поддел «красного» на штык — парень задёргался, засучил ногами, лапая руками ствол и перемазывая его кровью, пытаясь выдрать из себя четырёхгранное остриё. «Красный» выл от боли и смертного страха, «белый» рычал: «Не сорвёшься, опарыш!»