Симптомы счастья (сборник) - Анна Андронова

Ольга была категорична: «Рожать, рожать, конечно, и без всяких разговоров! Большего счастья, чем ребенок, у женщины нет, уж поверь мне как матери». Люся вяло сопротивлялась: надо же от любимого, и чтоб оба хотели, а она не любит. «Кто тебе сказал такую чушь?! Будь практичнее, рассматривай Вадика как хороший генетический материал, а остальное потом приложится. Если бы ты знала, что такое ребенок! Тебе же еще не дано прочувствовать!»

Люся не знала, в каком месте у Ольги находилось счастье. Рожденный от большой любви, но, видимо, неудачный генетический материал Вовка большую часть жизни проводил в углу и был круглый год лишен за провинности сладкого, кино и мороженого. Ольга не гнушалась и подзатыльник отпустить, и оплеуху. А сыночек, бывало, посылал маму на три буквы, это в десять-то лет! Конечно, Ольгин опыт – это еще не все, как-то ведь бывает и у других? Люся представляла себе: вот Вадик приходит с работы домой, сопливые дети, не отрываясь от дурацких мультиков, протягивают ему дневники с двойками. На кухне гора немытой посуды, жена в мятом халате, расплывшаяся от двух родов, начинает ежедневную вечернюю ругань. У нее темные усики над верхней губой трясутся от ярости, вторит визгливым голосом теща. А здесь? Тихо, чисто. Мама – работник архива, общается на интеллигентные темы. Люся – нежная, юная и покладистая – кормит кудрявого иконописного младенца грудью… Получалось, что жена – устаревшая плюшка-кошелка, а она, Люсенька, молодая, сильная любовница. Бес в ребре. Банально, но даже приятно.

В таком радужном убеждении Люся пребывала, пока на городском празднике не встретила Вадика со всем семейством, Ольга в качестве исключения потащила Вовку смотреть на салют и прихватила Люсю. Детей она плохо рассмотрела, они ездили вокруг на роликах, отметила только, что девочка красивая, темненькая, в распущенные волосы вплетены какие-то красные бусинки. Посреди толпы вышагивала девица или дама ростом около метра восьмидесяти, из которых полтора метра занимали худые мускулистые ноги на шпильке. Выше кожаных брюк располагалось что-то обтягивающее и сверкающее с глубоким вырезом, затем два пласта блестящих черных волос с огненно-рыжими прожилками, бордовый рот и узкие темные очки в красной оправе. Сзади семенил Вадик, почти на голову ниже жены.

Прошло по крайней мере минут пять, прежде чем Люся с помощью Ольги смогла связать всех этих людей в одно целое. «Вон твой, гляди, свою выдру вывел погулять, как кобылу! Кобыла и есть!» Владик действительно победно скалился и был похож на мелкого лавочника. Как будто ему неожиданно привалили деньги и он купил вот это длинное пальто, и вот эту породистую лошадь. Куда-то девалась его солидность и значительность.

Сказать, что Люся была поражена, значит не сказать ничего, она была просто в шоке. Вадик ее не заметил. Эта ровесница и деревенщина из секретарш, наверное, и халатов-то никогда не носила. В общем, Люся проплакала всю ночь и поняла, что роль плюшки-кошелки Вадиком была отведена как раз ей, и решила бороться.

На следующий же день она в обеденный перерыв покрасились у Ольги в рыжий цвет и постриглась модными неровными прядями. Краска была дешевая и довольно яркая. Ольга неуверенно сказала, что «освежает», мама пришла в ужас. Люся всю неделю принципиально ходила в красной водолазке. К моменту встречи с Вадиком прическа уже потеряла форму и стала похожа просто на неопрятную отросшую стрижку. Про цвет Вадик ничего не сказал, они были дома, мама ушла на юбилей к своей начальнице. Люся решила, что теперь все будет по-новому, изображала молодую тигрицу и вместо обычного чая угощала красным вином и шоколадкой. Вадик ничему не удивлялся, у него было плохое настроение. Молодые тигрицы ему не нравились, он предпочитал домашних кошек и Люсю обнимал вяло, как муж привычно обнимает в постели жену после многих лет брака. Люся поняла, что все это большая глупость – и наигранный темперамент, и ее оранжевая голова, и вино… Она спросила, как зовут его жену. «Марина». Потом он немножко оттаял, стал рассказывать про предстоящую командировку, и прощались уже нежно, шутливо споря, что ей привезти из Москвы, чтобы не скучала. Так получилось, что в тот вечер она забеременела.

А теперь дикий цвет волос, конечно, смылся и отрос, мальчика надо назвать Игорем. Они с мамой как-нибудь справятся. Вадик будет заходить, а может, и не будет. Ну и ладно! У нее там еще остались деньги с декрета, мама не знает, на них как раз получатся новые джинсы. Скоро весна, она, Люся, будет гулять с коляской в новых брюках, и про компьютер все-таки можно напомнить. Может быть, Люсе понравится новая жизнь, которая как раз и есть настоящая, а не придуманная?

Люсе никто никогда не говорил «люблю», ей не посвящали стихов, не играли на рояле романтических пьес, ее никто не носил на руках. Она не напивалась допьяна, не курила, никогда не видела всех серий «Семнадцати мгновений весны». Люся бывала принцессой только в детстве перед зеркалом, она не умела петь, она двадцать лет просыпалась на одном и том же диване и видела в окне край соседского балкона и цветок алоэ на подоконнике. Люся восемь лет сидела на одном и том же стуле в библиотеке и в десять минут шестого шла выключать свет во всех залах. Она не знала, что большинство бабушек обожают своих внучек, не видела ни одного своего деда, не помнила отца… Люся умела готовить пирожное «картошку», она всегда хотела собаку, но соглашалась с мамой, что будет лениться с ней гулять. Люсе нравилась мамина подруга Наташка, не нравилась микстура от кашля и писк резиновых игрушек. Она жила на свете тридцать лет, и у нее на левом локте был шрам от давнего падения. Все это существовало зачем-то? Наверное, шло вот к этой точке, из которой начнется совсем новая история. Детский врач сказал, что ребеночек хороший, анализы все правильные и можно на выписку. Теперь Люся ждала обхода «взрослого» врача, и ей казалось, что она уже очень хочет домой и не согласна задерживаться ни на день.

Наконец-то в доме появится мальчик.

У них в семье лет сто рождались одни девочки. Очень давно было две дочки: Люба – старшая, тихая, серая мышка, бояка и скромница. Младшая, Соня, побойчее, студенткой познакомилась в трамвае с молодым инженером Витей и вышла за него замуж. Родители сестер умерли, оставили детям комнату в коммуналке – двенадцать метров. Инженер своей жилплощади не имел, только койку в общежитии. Стали жить втроем, Любу отгородили буфетом. По ночам она накрывала голову подушкой, чтобы не слышать тишину за его дубовыми боками. Там, под подушкой, представляла себе ситуацию наоборот: Соня за буфетом, а она замужем. Витя был парень симпатичный, начитанный, весельчак и острослов. Старшую сестру в шутку называл на «вы» и Любушкой, дарил к праздникам подарки. Люба такой жизнью втроем тяготилась, у нее стали случаться истерики. Она работала в большой библиотеке, учреждении тихом и чопорном. Все там привыкли говорить шепотом. Любе один раз вдруг померещилось, что все эти люди, сидящие за столами в читальном зале, находятся в толще воды, поэтому неслышен разговор, шорох страниц, кашель. Захотелось разогнать руками эту воду, взбаламутить, чтобы выпустить звуки. Начала ругать практикантку, что не так заполнила формуляры, сначала тихо, пробуя голос, а потом стала кричать, кричать и ничего не помнила. Было очень стыдно потом, ее увели из зала, накапали валерианы, умыли. Другой раз стала рассказывать что-то соседке на кухне, опять сорвалась, задохнулась, затопала ногами и закричала ни с того ни с сего. Соседка, понимающая была старуха, опытная, у себя в комнате отпоила Любу водкой. «Съезжать тебе надо, девка, а то сбесишься совсем. Взамуж пора самой, а не при чужой семье жить». Но куда ей было деваться?

Родилась Томочка, старшая сестра превратилась в тетку и успокоилась. Племянницу она полюбила сразу, привязалась всей душой, прикипела. Истерики закончились в заботах о малышке. Кроватку поставили к стене, между буфетом и Любиным диванчиком, Соня вышла на работу, уставала и ночью на детский плач не просыпалась, вставала Люба. Топталась с малышкой на руках в своем закутке, грела молочко в бутылочке и кормила у себя в кровати. Когда началась война, Соня вступила в партию, с заводом в эвакуацию отправила сестру с дочкой. Виктор ушел на фронт. Тетя Люба собрала нехитрые пожитки в два полотняных узла, Тому упаковали в зимнее пальтишко и бабушкины платки. Прощались коротко, времени не было, не знали, свидятся ли. Эвакуацию они жили в Ташкенте, тепло и даже довольно сытно. Тетя Люба работала учителем в школе, потихоньку потрошила семейные узлы. Жили они у пожилой бездетной женщины, тоже русской, она к квартирантам относилась как к родне, баловала Тамару, нянчила в теткино отсутствие. Несмотря на заботу и неплохое питание, Тома часто болела, то завезенной еще из дома малярией, то тяжелой дизентерией.

В липком лихорадочном бреду ей являлась веселая крепдешиновая мама, которая прижимала ее теплыми руками и баюкала тети-Любиным голосом.