Польский пароль - Владимир Петров

Этот план Полторанин и изложил сейчас в общих чертах.

— Абсолютно неприемлемо! — сказал польский командир. — У них между объектами полигона налажена только радиосвязь. Рабочие волны постоянно меняются. Кроме того, десятки контрольных пунктов и специальных зон, а значит, множество различных пропусков, паролей. Вас арестуют сразу же при выходе из леса. У первого шлагбаума. Не забывайте, охрану полигона несут отборные эсэсовцы.

Он походил по комнате, опять отхлебнул чаю, неожиданно обратился к жене:

— Тереза, что ты на это скажешь?

Та мягко, виновато улыбнулась. Пожала плечами:

— Я думаю, только Франц. Больше некому.

— И ты мне сама это предлагаешь? Постой, постой, но он же служит в Жешуве, а мы говорим о полигоне! Понимаешь?

— Понимаю, — снова ласково улыбнулась женщина, — Все дело в том, что Франца на днях перевели в автомастерские полигона, недалеко от Пусткува. Ты же знаешь, я недавно с нашими разведчиками была в Жешуве и заходила к сестре. Кстати, она сейчас не работает, сидит с ребенком. Она и сказала, что мужа откомандировали как опытного шофера-автомеханика. Очевидно, полигон скоро собираются эвакуировать.

— Матка бозка… — вздохнул командир. — В таком случае мы ставим под удар твою Марию с ребенком. Наверняка…

— Наверняка, — согласилась жена. — Но ведь ничего другого нет?

— Пусть будет так! По нашему святому принципу: «Цо муви пани»[35]. — Командир подошел к Полторанину, дружески положил руку на плечо: — Вы видите, мы с Терезой пускаем в бой наш последний семейный резерв. Это шутка, а если серьезно: австриец Франц Герлих — прекрасный парень, коммунист, смелый искусный разведчик. Он выполнял прямо-таки невероятные задания. В последнее время мы его поберегли, но сейчас, я полагаю, наступил черед Франца. Да и права Тереза, никто, кроме него, не сможет вам помочь. Запомните пароль: «Одолжите мне двадцать пфеннигов!». С этих слов началось когда-то наше знакомство с ним.

Весь день разведчики отдыхали на гостеприимном лесном кордоне. А ночью, опять в сопровождении Янека, двинулись в обратный путь.

Погода испортилась. Моросил дождь, но он казался им, разгоряченным быстрой ходьбой, теплым, добрым, предрекающим, как гласит об этом народная примета, удачливую дорогу. Да оно и похоже было: в лесу и на берегу держалась густая непроглядная темень, только где-то вдали над рекой, ниже по течению, шипели и тотчас гасли немецкие осветительные ракеты.

Плоскодонку партизаны за минувшие сутки подремонтировали, устранили течь, подсмолили — она легко скользила сквозь рябую пелену летнего дождя. До берега уже оставалось несколько метров, как вдруг справа, с откоса, у которого кончалось луговое болото, упал на воду слепящий свет фары, метнулся и почти сразу же нащупал лодку. Отрывисто, гулко застучал пулемет, одновременно с очередью с лодки упали двое: капрал Гжельчик, сидевший у кормового руля, и проводник Янек — он как-то неохотно выпустил из рук весла и медленно завалился за борт, упал без всплеска, будто нырнул.

Полторанина, наверное, спасла немецкая форма. Когда он выбрался на берег, чуть ниже болота, его окриком остановили у кустов двое эсэсовцев, и, осветив фонариком, на секунду засомневались, увидев гренадера-ефрейтора. Этого Полторанину оказалось достаточно, чтобы прошить обоих автоматной очередью.

«Не будете светить, идиоты!» — сплюнул он и не переводя дыхания нырнул в заросли орешника,

17

Берлин опять транслировал по радио «Лоэнгрина». В последнее время Рихард Вагнер частенько звучал в эфире, и для проницательного ума причина этого была понятна. Восточный фронт трещал по всем швам, если не сказать — разваливался, и берлинские радиобоссы, умерив пропагандистскую патетику, старались теперь заполнить паузы любимыми мелодиями фюрера.

Ганс Крюгель с досадой выключил «Телефункен». Вспомнился довоенный провинциальный Байрейт, где Крюгель, тогда еще свежеиспеченный обер-лейтенант, оказался совершенно случайно — проездом по служебной командировке. Городок его поразил: вокзал и вся центральная улица были сплошь увешаны красными нацистскими флагами со свастикой, гирляндами бумажных цветов, разноцветных шаров. Все это напоминало огромный ярмарочный балаган. Оказалось, в Байрейт по случаю ежегодного вагнеровского фестиваля приезжал сам фюрер с кавалькадой верховных бонз третьего рейха.

Рихард Вагнер был, пожалуй, единственным «музыкальным гением империи» только потому, что как композитор нравился Гитлеру, который вообще любил иерархическую пирамиду из «единственно выдающихся». С ним самим — «гением всех времен и народов» на. ее вершине, разумеется. Существовала целая когорта этих «единственных», начиная от поэта-солдафона Стефана Георге, скульптора Тирака, твердолобого романиста Дельбица и кончая радиогенералом Дитмаром, кинозвездой плоскогрудой Зарой Леандер. Все они, включая, безусловно, нацистских рейхсфюреров — «выходцев из народа», а по существу, ловких полуграмотных шулеров, — олицетворяли парадную витрину нации, так сказать, «здоровый германский дух».

Патологическую спесь и упрямство одного человека до сих пор величают «несгибаемой имперской волей». Даже теперь, когда Германия на глазах у всего мира неудержимо катится в пропасть. Она похожа на тележку со скарбом, которую произвольно толкнули с вершины горы. Трещат колеса, во все стороны сыплется поклажа, уже опасливо скрипят надломанные оси, но телега мчится вниз, набирая скорость…

Вот так, вроде ненужной рухляди, уже вылетели на обочину фельдмаршалы Манштейн, Буш — в недавнем прошлом популярные полководцы вермахта; дикая генеральская чехарда творится в группе армий «Север» (сменилось уже три командующих). А на центральном участке Восточного фронта положение вообще смехотворное: на две группы армий — «Северная Украина» и «Центр», — фактически на два фронта, назначен один командующий Модель (по совместительству!). Как говорят в таких случаях русские, это уже не лезет ни в какие ворота.

Интересно бы знать, кто за все это ответит перед историей?

Во всяком случае не нацисты, которые чванливо именуют себя «честью и совестью германского народа», не садисты-эсэсовцы типа Ларенца и Бергера и, конечно, не каннибалы-ученые, вроде растрепанного Фрица Грефе. Эти ловкачи всегда сумеют вывернуться.

А отвечать прядется обязательно. Но — кому?

Крюгель раздраженно походил по комнате, взглянул на бумаги, разложенные на столе под абажуром лампы, поморщился: черт бы побрал этот бюрократический «план эвакуации»! Никому не нужные расчеты, раскладки, варианты, словно на каких-нибудь мирных инженерно-штабных учениях. Хотя абсолютно ясно: все полетит к дьяволу только по одной причине — нехватки транспортных средств.

Какая глупость — эвакуация в глубь Германии! Как будто в Германии существует Сибирь или Дальний Восток, недосягаемые для бомбардировочной авиации. Ведь тот же бригадефюрер Каммлер — новоиспеченный комиссар ракетного командования, прилетавший сюда вчера проводить экстренное совещание, — прекрасно понимает всю бессмысленность затеи с эвакуацией. Они повезут демонтированное оборудование только дли того, чтобы подставить его под англо-американские бомбежки и превратить в хлам, груды металлолома.

Но таков приказ. Все та же пресловутая «несгибаемая имперская воля», которая явно не в ладах с разумом!

Уйти от ответственности честному офицеру очень легко: под рукой всегда есть пистолет. Но это та же трусость. Кроме того, сейчас даже думать об этом нельзя — предстоит еще многое. И как знать, не переменится ли чаша весов, ведь вовсе не случайно Пихлер прислал неделю назад закодированное предупреждение!

Надо ждать. Быть готовым к внезапным событиям.

Спал Крюгель плохо, беспокойно (кстати, уже которую ночь), Долго ворочался, вспоминая вчерашнее совещание, грузную мешковатую фигуру бригадефюрера Каммлера, его громадные кулаки, будто для угрозы выложенные на канцелярский стол.

А Ларенцу повезло. И Бергер не прилетел, и никакой имперской комиссии не состоялось. Вместо нее — грубая солдафонская речь Каммлера, полная бахвальства и высокомерия, сдобренная фальшивыми выкриками-призывами. Можно было подумать, что беспредельно преданный бригадефюрер сию же минуту очертя голову ринется на передовую под русские снаряды и пули, увлекая за собой прокисшее тыловое офицерство.

Впрочем, сразу же после речи он укатил на аэродром и улетел совсем в противоположном от фронта направлении.

Из всего полигонного начальства, прибывшего на совещание, пожалуй, один лишь Ларенц зарядился удесятеренной энергией, как того требовал бригадефюрер. Остальные пришли и ушли кислыми.

С Ларенцем все понятно: чернофуражечники всегда найдут взаимопонимание и друг друга не обидят. По принципу: ворон ворону глаз не выклюет. Так было и тут. Бригадефюрер не только похвалил коменданта за умело проведенную акцию по уничтожению советских парашютистов-разведчиков, проникших на территорию полигона, но и безоговорочно одобрил его поистине изуверскую идею перенести лагерь военнопленных к железнодорожному мосту, разместить его вплотную и открыто — пусть попробуют русские бомбить этот стратегически важный мост!