Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грейн немного стеснялся ее, маленькой дочери Бориса Маковера, которой он когда-то приносил конфетки и помогал готовить уроки. Сейчас она улыбалась точно так же, как и тогда: по-детски, с любопытством, немного даже глуповато, с тем восхищением другим человеком, которого мужчина никогда не способен постичь до конца. Грейн уже давно решил, что идолопоклонство — это чисто женский грех. В Танахе это прегрешение почти всегда сопровождалось прелюбодеянием с чужими женами и вообще блудом. Анна спросила:
— Тебе положить сахара? — И вдруг очень серьезно: — Так что же такое сказал тебе обо мне Станислав Лурье?
Грейн нахмурился:
— Я уже говорил.
— Почему тогда ты меня не спрашиваешь, правда ли это?
— Если тебе есть что сказать, скажи это сама.
— Да, это правда. Но он все равно мерзавец. Я не верила, что он способен так низко пасть. Я считала, что при всех его недостатках он все-таки порядочный человек.
— Кто же это был? И вообще, сколько мужчин было у тебя в жизни?
— Я все тебе расскажу. Здесь, пожалуй, неподходящее место. А впрочем, какая разница? Я хочу, чтобы, когда мы выйдем отсюда, между нами не оставалось тайн. Во всяком случае, с моей стороны. В моей жизни были три мужчины. Кроме тебя, конечно. Любила я только одного из них, Яшу Котика. Да и то лишь короткое время. За Станислава Лурье я вышла замуж от отчаяния или, может быть, потому, что меня подтолкнуло к этому мое невезение. Это было безумием с самого начала. Идя с ним под хулу,[75] я уже знала, что обрекаю себя на несчастную жизнь. У греков есть для этого название. Когда происходит что-то, и это что-то неизбежно. Фатум? Нет, не фатум. Виноват, как всегда, был папа, но я была уже достаточно взрослой, чтобы не позволить кому бы то ни было загонять себя в тупик.
— Кто же был между ними?
— Что? Я хочу, чтобы ты знал, что в течение пяти лет после развода с Яшей Котиком я жила совсем одна. Он сделал для меня все таким противным, что даже годы спустя я ни на кого не могла смотреть. О том, что он мне сделал, я никогда не смогу рассказать. Это был человек, способный сделать черным даже солнце. За год с небольшим нашей жизни я прошла все круги ада. Иногда, когда отец принимается стращать меня адом, я думаю: мне уже известны все эти ужасы. Для меня там, кажется, не будет ничего нового. Ты знаешь, что я была больна и доктор Марголин вытащил меня из бездны безумия. У него много ошибок, но он великий врач. Мир не знает, как он велик, потому что его величие выстроено не на теориях, а на практике. Он потрясающе глубоко знает людей, и у него есть гипнотическая сила. Он способен поставить диагноз на основании единственного осмотра. При этом он на свой манер чуть-чуть глуповатый и в чем-то испорченный тип. О нем можно написать целую книгу. Он пытался меня соблазнить тоже, но у меня было чувство, что это просто невозможно. Может быть, потому, что он друг моего папы. Весь его гипноз и все его донжуанские трюки не помогли в моем случае. Он говорит, что из-за меня приобрел комплекс неполноценности. Правда же состоит в том, что он до сих пор влюблен в свою жену, в ту самую немку, которая ушла от него и стала жить с нацистом. И дочка у него тоже есть. Ей должно быть сейчас лет семнадцать-восемнадцать. Я хочу сказать только одно: пять лет спустя я себя вела как невинная девственница. Даже перестала читать романы. Все, что касается любви, вызывало во мне отвращение, а главное — страх. Когда я хотела сходить в театр, то выбирала пьесу, в которой не было никакой любви. Именно тогда шла пьеса Ромена Роллана «Волки». Она как раз для меня. Ты будешь смеяться, но я, бывало, даже сидела и читала какой-нибудь словарь или энциклопедию. Я прочитала вторую часть «Фауста». Я даже читала сочинения Клаузевица по стратегии, хотя, видит Бог, я всегда ненавидела войну;
— И куда же подевался этот Яша Котик?
— Я тебе не рассказывала? Думали, что он погиб, но, как говорят немцы, «крапива не вянет». Он уехал в Россию и там развернулся вовсю. Один раз я зашла в кинотеатр. Я там видела русский фильм, и в этом фильме играл Яша. Он отпустил бороду. Когда я его увидела, сразу же сбежала из кинотеатра. Говорят, сейчас он в Польше или еще где-то, не знаю точно. Папа убежден, что он умер, и, поминая его, добавляет: «Да сотрется его имя!» Папа не злопамятен, особенно по отношению к человеку, который вроде бы умер смертью мученика…
— У тебя есть его фотография?
— Нет, я всё выбросила. Почему ты не ешь компот?
— А кто это был в Касабланке?
— Что? Это я и хочу тебе рассказать. Или, может быть, нам стоит отложить это на другой раз?
— Нет, я хочу знать.
5
— Не думай, что я хотела это скрыть. Я сразу же решила, что у меня не будет никаких тайн от тебя. Хочу предстать перед тобой чистой, как перед Богом, и, если мое прошлое тебе мешает, скажи мне об этом прямо сейчас. Я знаю, ты из тех мужчин, которые ревнуют и к прошлому, хотя сам ты не такой уж пуританин. Но я не хочу, чтобы между нами были какая-то неясность или ложь. Тебе придется принять меня такой, какая я есть, или совсем не принимать. Когда нацисты пришли к власти, мы бежали во Францию. Я никогда прежде не бывала в Париже и думала об этом городе невесть что. Ты ведь знаешь, что пишут о Париже. Но этот город мне почему-то не понравился. Все действительно было красивым и интересным, может быть, даже еще интереснее, чем в книгах, но у меня не было романтического настроения. Однако именно там я пользовалась большим вниманием со стороны мужчин. Я нравилась французам, а о наших еврейских «французах» из Варшавы и Бухареста уж и говорить нечего. Но когда началась паника из-за политики правительства Виши, мы перебрались в Африку. Тогда что-то во мне пробудилось. Было это вызвано климатом или же
