Путешествия без карты - Грэм Грин

Итак, тема того, что двенадцать лет спустя, в 1958 году, стало «Нашим человеком в Гаване», зародилась во фритаунской лачуге и была записана в более комфортабельном доме неподалеку от Сент–Джеймсского парка.

Первоначальный ее вариант, а вернее, набросок, написанный в середине сороковых годов, уместился на одной странице. Действие разворачивалось в 1938 году, в Таллине, городе, весьма подходящем для шпионажа. Английский агент в этой истории не имел никакого отношения к пылесосам, и обманывать разведку его вынудила не мотовка–дочь, а расточительная жена. Он действовал изощреннее, чем Уормолд из «Нашего человека в Гаване», и не был таким простодушным. С приближением войны 1939 года враги и местная полиция — как и в случае с Уормолдом — начинали воспринимать его всерьез. Неизвестно куда наклеенные микрофотографии тоже есть в этом варианте. Прежде чем приступить к работе, Кавальканти отнес сценарий цензору, и тот отказался выдать разрешение на съемку фильма, в котором высмеивалась работа разведки. Так, во всяком случае, мне сказал Кавальканти. Возможно, он это придумал, потому что сам не был в восторге от избранной мной темы.

Сюжет нырнул на дно моего сознания, где подвергся мудрой критике подсознания, а я между тем, в начале пятидесятых годов, несколько раз съездил в Гавану. Мне нравилась louche 1 атмосфера города Батисты, и я всегда бывал там слишком недолго, чтобы разглядеть печальную политическую подоплеку деспотизма, арестов и пыток. Я ездил туда («ища утех для наказанья», как писал Уилфрид Скоуэн Блант) из‑за ресторана «Флоридита», знаменитого своими «дайкири» и крабами по–мавритански, из‑за борделей, рулетки в каждом отеле, игральных машин, извергающих водопады серебряных долларов, из‑за кабаре «Шанхай», где за доллар двадцать пять центов можно было посмотреть фантастически непристойное представление, а в перерывах — самые порнографические из порнофильмов. (В фойе размещался книжный порномагазин для молодых кубинцев, пресытившихся представлениями.) И как‑то раз меня осенило, что именно в этом удивительном городе, где предавались любым порокам и торговали всем, чем угодно, и должна разыграться моя комедия. Я понял, что мой прежний замысел был неверным и приходился не ко времени. Тени надвигающейся мировой войны были слишком мрачными для комедии, читатель не мог испытывать сочувствия к человеку, который в преддверии гитлеровского нашествия обманывает свою страну в угоду расточительной жене. Но в непредсказуемой Гаване среди нелепостей «холодной войны» (ибо никто не считал защиту западного капитализма великой целью) ситуация и впрямь делалась комичной, тем более что жену я заменил на дочь.

1 Двусмысленная (фр.).

Как ни странно, реальную Кубу я впервые увидел, когда принялся сочинять эту фантастическую комедию. Раньше я не общался с кубинцами и не бывал нигде, кроме Гаваны. Теперь, когда у меня в голове зрел новый замысел, я старался наверстать упущенное. У меня появились друзья–кубинцы, я нанял автомобиль с шофером и стал ездить по стране. Шофер был очень суеверен, и мое знакомство с реальностью началось в первый же день, когда мы переехали курицу. Тогда‑то он и посвятил меня в лотерейную символику: раз мы переехали курицу — значит нужно ставить на такое‑то число. Таким был суррогат надежды в отчаявшейся Кубе.

Судьба свела меня с этим шофером сугубо по–кубински. Я знал его раньше: года за два — за три до описываемых событий он несколько дней возил меня по Гаване. Я был там со своей знакомой, и в последний день нам захотелось чего‑то нового — мы уже побывали в «Шанхае», понаблюдали без особого интереса за «суперменом» с мулаткой («супермен» был равнодушен, как послушный муж), проиграли какую‑то мелочь в рулетку, поели во «Флоридите», покурили марихуану и посмотрели лесбиянский номер в «Голубой луне». Вот почему мы спросили нашего шофера, не достанет ли он нам немного кокаина. Оказалось, что ничего не может быть проще. Он остановился у газетного киоска и быстро вернулся с бумажкой, в которую был насыпан белый порошок, — шофер запросил сумму, равную пяти шиллингам и показавшуюся мне подозрительно малой.

Мы легли на кровать и принялись нюхать порошок, время от времени чихая.

— Ты что‑нибудь чувствуешь?

— Ничего.

Мы стали нюхать еще старательнее.

— А теперь как?

— Никак.

Я был более подозрительным, чем моя знакомая, и вскоре у меня не осталось сомнений в том, что нам продали — теперь уже по возмутительно высокой цене — щепотку борной кислоты. Так я и сказал шоферу на следующее утро. Он заявил протест. Прошли годы.

Когда в 1957 году я снова приехал в Гавану, то попытался разыскать его в тех местах, где обычно собирались шоферы. Я оставлял ему записки безуспешно. Я отверг много добровольцев (ночные бомбы Кастро распугали туристов, и в стране началась безработица). Шофер, которого я помнил, мог быть мошенником, но он хорошо знал все гаванские притоны, а я не хотел, чтобы в долгом путешествии моим проводником был исполнительный, но унылый человек. В тот вечер, когда я решил, что дольше ждать бессмысленно, я отправился в «Шанхай». Выйдя после представления на тускло освещенную улицу, я увидел множество такси, выстроившихся вдоль тротуара. Ко мне подошел шофер: «Я должен извиниться перед вами, сеньор. Вы были правы. Это была борная кислота. Три года назад меня тоже обманули. Проклятый киоскер! Мошенник, сеньор. Я верил ему. Вот ваши пять шиллингов…» Во время нашей дальнейшей поездки он заработал больше, чем потерял. В каждой гостинице, в каждом ресторане, в каждом кафе ему платили комиссионные. Я был потом на Кубе дважды, но его не видел. Возможно, он скопил достаточно денег, чтобы не работать.

На Кубе было одно место, куда мы не могли проехать — Сантьяго, второй по величине город на острове. Он превратился в штаб борьбы с Фиделем Кастро, периодически совершавшего набеги с гор, где он скрывался со своей горсткой людей. Я застал начало героического этапа. В провинции Орьенте почти все мужчины, женщины и дети (я не случайно говорю «дети») были на стороне Фиделя. На всех улицах столицы Орьенте стояли военные патрули, и любой иностранец, приезжавший на частной машине, вызывал подозрение. В девять часов вечера начинался неофициальный комендантский час, и его опасно было игнорировать. Арестовывали кого ни попадя, и часто жители Сантьяго, вышедшие с рассветом на улицу, обнаруживали висящий на фонарном столбе труп. И это еще были жертвы, которым повезло. Один дом пользовался дурной репутацией из‑за доносившихся оттуда криков, и когда Фидель взял Сантьяго, неподалеку от города нашли тайник с изуродованными телами.

Однажды Сантьяго посетил посол Соединенных Штатов, вынужденный поддерживать Батисту. Его принял мэр, и — женщины Сантьяго устроили стихийный митинг — с той невероятной скоростью, к которой вынуждает режим террора. Классовые барьеры были сломаны. Это все еще был период общенациональных волнений. Женщины из обеспеченных семей и крестьянки вместе направились к ратуше, на балкон которой вышел американский посол. Они пели патриотические кубинские песни. Военные приказали женщинам разойтись. Те отказались. По команде офицера женщин принялись поливать водой из брандспойтов, и тут американский посол, к его чести, вмешался в происходящее. Он заявил, что не желает стоять и смотреть, как издеваются над женщинами. За это посол получил потом выговор от Джона Фостера Даллеса: он нарушил нейтралитет. Во времена террора Батисты залива Кочинос быть не могло. С точки зрения правительства Соединенных Штатов, террор был террором только в том случае, когда его осуществляли левые. Позднее на дипломатическом коктейле я упомянул об инциденте с американским послом в разговоре с послом испанским.

Он поступил в высшей степени недипломатично, — сказал мой собеседник.

— А что бы на его месте сделали вы?

— Я бы отвернулся.

До Сантьяго можно было добраться только самолетом. Накануне отлета я допоздна просидел у своих кубинских друзей. Они и их гости принадлежали к средним слоям общества, и все поддерживали Фиделя, хотя по крайней мере один из них уехал потом с Кубы. Одну девушку арестовал и избил капитан Вентура, пресловутый начальник батистовской полиции. Другая сообщила мне, что она курьер Фиделя. Мы летели с ней в Сантьяго одним рейсом, и по ее просьбе я положил в свой чемодан множество свитеров и толстых носков, которых так не хватало людям Фиделя в горах. В Сантьяго стояла тропическая жара, и в аэропорту, где нужно было пройти таможенный досмотр, иностранцу проще было объяснить наличие у него зимних вещей. Она очень хотела, чтобы я встретился в Сантьяго с доверенными Фиделя — настоящими, подчеркивала она, потому что город кишел шпионами Батисты, и особенно много их было в гостинице, где я собирался остановиться.

Так началась комедия ошибок, нелепая, как все то, что я описал позднее в «Нашем человеке». На следующее утро ко мне пожаловал корреспондент «Таймс». Газета поручила ему сопровождать меня в Сантьяго и оказывать помощь, если понадобится. Мне не нужна была помощь, но газета определенно рассчитывала сделать из моей поездки материал. Нужно было разыскать девушку и предупредить ее, что я буду не один. К несчастью, я не знал ни ее имени, ни адреса, а мой друг, у которого я был накануне вечером, знал не больше моего. Тем не менее он отвез меня в аэропорт и. пока я сидел в баре, стоял у входа, высматривая девушку. Присоединившись через некоторое время ко мне, он передал инструкции: к девушке не подходить и утром ждать в гостинице ее звонка.