Женский декамерон - Юлия Вознесенская

   Кончилось все тем, что он дал мне одеться, выдал старые туфли жены, — не идти же босиком, и вытолкал за дверь.

   На другой день я утром едва подняла голову от подушки: лицо, голова, тело — все было как сплошной синяк. Позвонила я на работу и отпросилась на неделю в отпуск за свой счет. Наврала, что какая-то родственница где-то умирает, мне лететь туда надо. И сама подыхала вместо этой родственницы, заходясь от боли и от обиды в слезах.

   Отлежалась я и пошла подавать в суд на этого мерзавца. Направили меня к следователю. Анохин была его фамилия. Так вот это Анохин заявил мне, что заведет дело, если есть свидетели. Я рассказала ему, как вели себя «свидетели» за стеной и во дворе. Он усмехнулся: «Обычное дело. Потому-то большая часть изнасилований остается без последствий, свидетели отказываются помогать следствию». Посоветовал он мне самой пойти в тот дом и поговорить с людьми: может, кто окажется посмелее?

   Я так и сделала. Пошла туда и обошла всех соседей по лестнице, где жил этот фраер, встретилась с дворничихой, узнала у нее, где живут пенсионеры и бабки, которые обычно во дворе старые жопы просиживают, за жизнью жильцов наблюдают. Соседи все отказались: одни врали, что вообще ничего не слышали, другие, что слышали, но не видели, а потому свидетельствовать не могут. Третьи просто отказались со мной разговаривать: «Не наше дело!» Одна тетка возмутилась даже: «Да у нас в роду такого не было, чтобы кто-то свидетелем в суд пошел! У нас семья порядочная!» А в той квартире, откуда музыка громкая слышна была, генерал жил, прямо в форме мне дверь открыл и в квартиру пригласил. Рассказала я ему, кто я и зачем. Понадеялась я на него: этот воевал, не может быть, чтобы струсил! Но он выслушал меня и изрек: «Порядочные девушки не попадают в такие ситуации, где их могут изнасиловать. Мою дочь никто не насилует!» Вот эти его слова меня доканали, до того они мне обидными показались. После-то я и ему хорошо отомстила, заодно с тем мерзавцем, но про то в другой раз расскажу. В общем, поход мой кончился только одной пользой; дворничиха отдала мне мою туфельку, которую во дворе на другое утро после той ночи подобрала: «Дорогая туфля-то, я и подняла — вдруг кто спросит?»

   Пришла я снова к следователю Анохину, рассказываю про мои успехи и прошу хоть экспертизу снять с побоев. А он говорит, что не станет этого делать: «Дать делу ход — останется нераскрытым и я получу выговор. Лучше уж не начинать». Поняла я, что и он мне не поможет, ушла ни с чем, вдвойне оплеванная. Хотела с собой покончить, а потом передумала, стерпела. Оно и к лучшему вышло.

   — А как же ты ему отомстила? — спросили женщины.

   — Хорошо отомстила, он и сейчас еще за тот «день рождения» расплачивается и еще впереди его кое-что ожидает, хотя уже не от меня. Это я, девочки, в другой раз расскажу. А сейчас тошно мне про то продолжать.

   — Это хорошая мысль, — подхватила Валентина. — Мы все про беды наши женские говорим да обиды. А ведь мы, бабы, при случае и отомстить умеем, да еще и как! Давайте вот в один из оставшихся дней про то и расскажем.

   На том и порешили, а обязанность рассказывать перешла к Галине.

История шестая,

   рассказанная диссиденткой Галиной. В ней говорится о том, как она подверглась грубому насилию за чужие грехи

   Беда моя произошла по моей собственной дурости, от недоверия к людям: нашла я себе врагов там, где должна была сразу найти друзей.

   Ехала я поздней осенью к Славе на свидание. Поезд мой опаздывал на десять минут и эти пропавшие десять минут были мне как острый нож в горло. Дело в том, что наш поезд и по расписанию должен был прийти в Потьму всего за двадцать минут до отправления местного поезда, которым я уже могла добраться до Барашево, где был Славин лагерь. Но за эти двадцать минут нужно было с тяжелыми сумками и рюкзаками слезть с одного поезда, потом по длиннющему висячему пешеходному мосту перейти над всеми железнодорожными путями — а их там путей двадцать, наверное, — спуститься и еще пройти несколько сот метров до платформы местной «кукушки». «Кукушкой» там этот поезд звали. Что, Зина? Так и всюду зовут? Ну, я этого не знала. Словом, на «кукушку» я явно опаздываю, а опаздывать мне нельзя ни в коем случае: свидание назначено на завтрашний день. Если же я сегодня на поезд, не успею, то завтра я в Барашево утром уже не попаду, а после обеда мне никто свидания не оформит. День пропадет, и будет у нас два дня вместо трех. А то и вовсе свидание отменят. Обидно, что все может провалиться из-за десяти минут.

   Вышла я из московского поезда и бегом, бегом через висячий мост. Волоку свои сумки, рюкзак по спине меня колотит, задыхаюсь, пот градом. Только я до середины моста добежала, как внизу, подо мной, медленно прошла «кукушка»: три пассажирских вагончика и вагон для заключенных, с окнами только на одной стороне. Я опустила свои сумки, мешок сняла, села на него и заревела. Потом успокоилась и решила попробовать добраться на попутных машинах. Вышла на привокзальную площадь и спросила, где шоссе на Барашево. Мне показали. Вышла я на шоссе, стою, голосую. Машин не так уж много. Несколько крытых фургонов мимо меня проехало с охранниками в кабине — зэков повезли с работы или на работу. Эти, конечно, не остановятся. Вдруг останавливается обычный грузовик, в кузове какие-то бочки. Шофер, молодой парень, высовывается из кабины и спрашивает: «Куда надо?» Я отвечаю: «В Барашево». — «Садись!» Я забираюсь в кабину, распихиваю кое-как свою поклажу, и мы трогаемся.

   По дороге парень косится на мои сумки:

   — Из Москвы едешь?

   — Из Москвы.

   — Прибарахлиться ездила?

   Вот тут бы мне правду сказать, что еду, мол, к мужу на свидание в лагерь, и ничего бы не было. А я испугалась, что если он узнает, что я приезжая, то из этого может что-нибудь для меня нехорошее выйти. Я и соврала, будто я местная:

   — Да, ездила в Москву за покупками. Там ведь с продуктами легче.

   Знала я, что в Москву из половины России народ едет за продуктами, по всем гастрономам толкутся люди из провинции с мешками, закупают и колбасу, и масло, и сыр.

   Парень версию мою принял.

   — Понятно. А живешь где, в Барашеве?

   Пришлось подтвердить, потому что других мест, кроме Барашева да Потьмы, я в Мордовии и не знаю.

   — Да, в Барашеве, — говорю. Я не сообразила, что в Барашеве, как почти всюду вокруг лагерей, а уж тем более политических, живут только те, кто связан с лагерем работой.

   — Работаешь там сама или муж служит?

   И опять я, не ведая беды, говорю: «Муж».

   — Ясненько с вами, мадам, — говорит шофер и прекращает разговор. А мне это и кстати, я о своем думаю, о предстоящем свидании со Славой. Едем мы молча час, другой. Уже и стемнело вскоре. Тут шофер мне вдруг и говорит:

   — Вот что, дорогуша. Что-то мне плохо едется, устал я. Тут по дороге мой приятель на лесоскладе работает сторожем, при складе и живет. У него заночуем, а утром пораньше я тебя в Барашево доставлю.

   Что ж, спорить не приходится. Мне все равно, где ночевать, в Барашеве или в дороге, лишь бы к утру успеть, к свиданию. Приезжаем мы к его приятелю. Место пустынное, забор какой-то длинный, а возле сторожка. Я-то предполагала, что у приятеля семейный дом с хозяйкой, которая меня устроит на ночь, как полагается, а я ей заплачу. Оказалось, что в сторожке всего две комнатенки: одна вроде конторки, с какими-то графиками по стенам, столом, скамейками и железной печуркой, а вторая и вовсе закуток с койкой, ее я потом увидела. Вошли мы, я свои сумки в угол поставила, присела на скамейку поближе к печке, отогреваюсь: в кабине грузовика дуло немилосердно, ноги застыли. Приятель моего шофера очень мне с первого взгляда не понравился: вид какой-то больно потрепанный, сам небритый, ватник драный.

   Шофер принес из кабины две бутылки водки, ставит их на стол и приятелю говорит:

   — А закуску нам вот эта мадам привезла из Москвы. Давай, дорогуша, выкладывай свой дефицит!

   Я достала кружок колбасы, немного сыру, три апельсина.

   — Вот, ребята. Больше не могу, извините.

   — И на том спасибо. Надеюсь, в другом деле ты пощедрее будешь.

   Пьют они водку, а я попросила себе чаю — чайник на печурке стоял, хозяин мне налил кружку. Сидим, пьем. Они о чем-то своем беседуют, я о своем думаю.

   Выпили они одну бутылку, шофер и говорит:

   — Теперь поспим, а вторую после этого прикончим. Глядишь, мадам после-то и разговорчивей станет, и новую закусь подбросит.

   Поднимается он со скамейки, подходит к двери во вторую комнату и распахивает ее ногой:

   — Силь ву пле, мадам, как говорят в хорошем обществе. Прошу раздеваться и раскладываться. Я вхожу, вижу одну койку и спрашиваю:

   — А вы где же ляжете? Или тут еще есть помещение?