Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин

«В аккурат попали, не ошиблись, только, кажется, поздновато», — подумал Гречман и, не оборачиваясь, левой рукой сделал знак. Подчиненные без слов его поняли: сноровисто взялись проверять все углы и закутки в доме, распахнули широкий и длинный сундук, окованный узкими полосками железа, осмотрели печку, даже внутрь заглянули, отодвинув заслонку, сдернули цветастые половики, открыли крышку, залезли в погреб — нигде никого даже не маячило.

Дом словно вымер.

Да не может такого быть!

Гречман осторожно двинулся по кругу. И вдруг замер возле посудного шкафа в горнице. Открыл застекленные створки, оглядел небогатый набор посуды и насторожился. Три маленьких рюмки на тонких ножках лежали на боку. Остальные стояли, как и должно, в уголке, а эти три упали и откатились в сторону. Значит, кто-то шкаф двигал? Гречман неслышно отошел и насторожился еще больше: сам шкаф широченный, а полки совсем узкие — почему так? Опустил глаза вниз и увидел узенькую полоску пыли на половице. Сама половица чистая, даже светится желтоватой краской, а рядом со шкафом — пыльная полоска: будто его сдвинули с места, а назад поставили не совсем точно.

Гречман снова дал знак, и двое дюжих полицейских дружно навалились на шкаф, но тот откатился от стены так легко, словно был невесомый. Оказывается, стоял на хитро запрятанных колесиках. Но это уже не имело никакого значения, потому что главная хитрость оказалась не в колесиках: с внутренней стороны шкафа была сделана большая овальная выемка, вполне достаточная, чтобы в нее мог поместиться человек. И человек там стоял. Его худое, вытянутое лицо блестело от крупного пота, черные глаза с кровяными прожилками на белках испуганно метались, но рука с револьвером была тверда, и темный кругляшок ствола примеривался Гречману точно в лоб.

— Дернешься — стреляю, — с негромким нутряным выдохом предупредил человек, а после паузы добавил: — И скажи своим, чтобы пугачи на пол поклали.

Гречман держал револьвер в опущенной руке и прекрасно понимал, что вскинуть он его не успеет. По затылку прокатился колющий холодок — так у него всегда случалось в критических ситуациях. И этот колющий холодок всегда подсказывал ему верный выход.

— На пол оружие! — заорал он, оборачиваясь назад. — На пол клади! Я сказал: на пол, скоты!

И в тот же миг, не поднимая револьвера, выстрелил в пол. Звук выстрела в небольшой комнате прозвучал оглушительно, но Гречман даже его не услышал, мгновенно кувыркнувшись через голову под ноги неизвестному, который тоже успел выстрелить, но чуть-чуть опоздал — пуля только сбила шапку с Гречмана. Не поднимаясь с пола, обеими руками, — за голенища добротных яловых сапог, рывок — тело противника глухо состукало о половицы, а уже в следующее мгновение железный кулак полицмейстера взметнулся, опустился, еще раз и еще. Подоспевшие помощники вздернули с пола окровавленного человека с безвольно мотающейся головой, оттащили на середину комнаты, посадили на стул, завернули руки.

— Рожу ему оботрите, — враз осипшим голосом приказал Гречман, тяжело поднимаясь и вытирая рукавом шинели пот со лба.

Притащили ковшик воды, плеснули, обтерли тряпкой. Из разбухших, кровящих губ торчали обломки передних зубов — крепко приложился полицмейстер своим кулаком.

— Ну, голубь сизый, — Гречман наклонился над бедолагой и тряхнул за плечо, — рассказывай…

Из горла избитого донеслось неясное бульканье.

— Ладно, прокашливайся, — смилостивился Гречман, — я подожду, теперь нам не к спеху. Давайте его в участок, а здесь все обыскать, только тихо, без шума — засаду оставим.

В конюшне обнаружилась гнедая тройка, а на чердаке — оружие из магазина Порсевых.

Снег плыл с неба тихо-тихо, словно был завороженный. Николай Иванович, запрокинув голову, ловил ртом снежинки и радовался, громко гулил, как делают это совсем махонькие дети. Топтался, поворачиваясь в разные стороны, возле угасающего костра и размахивал руками, не обращая никакого внимания на Васю-Коня и Анну. Лошадь косила большим карим глазом, и в нем выпукло отражался Николай Иванович — круглый, пузатый, с маленькими ручками и ножками.

«И не раскусишь сразу — какое зернышко в этом семечке, — неспешно думал Вася-Конь, глядя на Николая Ивановича, с которым так странно и неожиданно его свела судьба. — И чего он такого в этот раз для меня задумал?»

Но Николай Иванович все это время, пока они сидели в лесу и пережидали тревогу, поднятую у гостиницы «Метрополь», ни словом не обмолвился о том, зачем ему в этот раз понадобился Вася-Конь; он вообще вел себя так, словно впал в детство. Анна, приютившись в передке саней, неслышно точила слезы, горюя о своей судьбе и страшась будущего.

А неяркое солнце между тем все быстрее скатывалось на запад, и, как только оно подожгло верхушки сосен, так сразу же по земле поползли быстрые тени, вытягивая следом за собой густые зимние сумерки.

Николай Иванович, будто встряхнувшись, перестал мельтесить у костра и приказал:

— Хватит, передохнули, теперь — поехали!

— Куда? — спросил Вася-Конь.

— К солнцу незакатному, к счастью необъятному, — усмехнулся Николай Иванович и добавил: — В Татарскую слободку правь, только стороной, по окраине.

«Нам куда бы ни ехать, лишь бы ехать», — подумал Вася-Конь и разобрал вожжи.

К Татарской слободке подъехали уже в полных сумерках, и, когда стали заворачивать в переулок, из этих сумерек выскользнула быстрая фигура, подбежала прямо к саням, и раздался едва слышный свист.

— Кузьма, ты? — негромко спросил Николай Иванович.

— Я. Заворачивайте скорей. Засада там, Гречман днем побывал. Григория взяли…

Он боком завалился в возок, на ноги Анне, та пискнула, но Кузьма шикнул на нее, и она смолкла. Вася-Конь осторожно развернулся, и скоро они уже были на самой окраине. Впереди маячил темной копной березовый колок, дальше шла голая степь, накрытая темнотой, и в ней едва-едва угадывалась узкая дорога.

— Только версты полосаты попадаются одне, — пробормотал Николай Иванович, но его никто не понял.

— Дальше — куда? — Вася-Конь натянул вожжи и остановил лошадь.

— А дальше нам некуда, — хрипло отозвался Кузьма. — Если Гречман из Григория душу вынет, тот все расскажет…

— А если не расскажет? — спросил Николай Иванович.

— Дак жить-то всем хочется, и Григорию тоже. Он ить не железный, из живого мяса сложен, а Гречман мастер известный — жилы вытягивать.

Замолчали. Слышно было, как тяжко вздыхает лошадь, переступая ногами на скрипучем снегу.

Вася-Конь не сильно вникал в разговор Николая Ивановича и Кузьмы, да и желания не было вникать, он лишь одно прекрасно понял: накрыл неугомонный Гречман усадьбу, где они прятались. Да, не позавидуешь… Подумал-подумал и неожиданно предложил: