Ревизор: возвращение в СССР 35 (СИ) - Винтеркей Серж

Повезло, он был на месте.

– Как дела, Анатолий Степанович? – спросил его, заходя в кабинет.

– Ивлев! Я уж думал, позабыл ты про нас, – явно обрадовался он.

– Как у вас дела, летом, надеюсь, поспокойнее?

– Было бы поспокойнее, если бы не нужно было бы оказывать содействие работе приемной комиссии, – поморщился он, – а как у тебя дела?

– Да все нормально, кроме того, что скоро придется ехать в Берлин на этот, как его, фестиваль? Или конференцию?

– Ты про X Международный фестиваль молодежи и студентов? Да, видел в списке твою фамилию. – кивнул он. – Не хочешь ехать? Почему?

– Да был я уже в прошлом году в Германии, в городе Ростоке. Там хоть море есть. А что в Берлине? Жара и бетон? Этого добра и в Москве хватает, и никуда ехать не надо.

– Ты прямо как старик разговариваешь… – усмехнулся Гусев и назидательно сказал, – а в твоем возрасте путешествовать самое то.

Уел, что сказать. Знал бы еще сам, как он меня уел. Я же и точно, все еще частенько ворчливый старик… И не болит уже ничего, как раньше, и локти на пол свободно положить могу, а не кряхтя сгибаюсь, а привычка-то осталась…

– А что город немецкий так странно называется? Словно Росток, только ударение другое?

– Так треть территории Германии – это славянские земли. Их дранг нах Остен не в двадцатом веке появился. Вот у этого славянского города даже название оставили, только ударение поменяли, чтобы им удобнее произносить было.

– Вот же, фрицы… Хорошо, что мы их остановили.

– Не то слово! – согласился я. – Ну и еще один момент, почему не хочу ехать – меня в последний момент в этот список вставили. А у меня уже планы были. Жена с детьми поедет на море в Палангу, а я в Берлин. Чувствуете проблему?

Гусев покачал головой, словно попытался эту проблему почувствовать, но пока не очень выходило, а я его тут же спросил, чтобы не развивать дискуссию дальше. Хватит, поболтали, пора и делом заниматься:

– А не подскажете, моя группа по письмам на каникулах, или кто-то еще работает? Хотелось бы ознакомиться с результатами предыдущей работы. Да и в Комитете по миру спрашивали, нет ли чего, в чем они тоже могут поучаствовать.

Как всегда, при упоминании Кремля и совместной работы с ним Гусев тут же пришел в движение. Поднялся, взял ключи, повел меня к выходу. Уже в коридоре сказал:

– Как не работает, работает группа. Только в усеченном составе. По очереди девушки решили письма разбирать, одни в июле, другие в августе.

– Ну, сколько же мне нужно будет им сладостей притащить, чтобы оправдать работу знойным летом в кабинете…

– Лучше уж нисколько. Они сейчас в дверь все проходят, и меня это полностью устраивает, – пошутил Гусев.

Надо же, а у него и склонность к юмору есть, однако… Раньше не замечал.

В кабинете и вовсе оказалась всего одна девушка. Гусев нахмурился и спросил:

– А где Виолетта и Наташа?

– Они скоро придут, пошли перекусить, – поспешно ответила она.

Я взял бумаги из своей папки, выложил на стол привезённые вкусности, поблагодарил девушку, которую раньше видел, но имя напрочь забыл, за ударную работу. Пожал руку Гусеву, пообещал позвонить ему, если найду что-то, что можно нашему комсомольскому прожектору совместно с группой Верховного Совета разработать, и уехал из МГУ.

***

Москва, квартира Дружининых.

Андрей Сергеевич освободился пораньше. Нужно было съездить на одно из предприятий по жалобе трудящихся на условия труда, а обратно уже начальник разрешил на работу не возвращаться. Начав открывать верхний замок, понял, что он вообще не закрыт.

– Странно, последним же утром уходил… Катя могла бы не закрыть, но я-то всегда закрываю… – пробормотал он.

Совсем он удивился, когда обнаружил, нажав на ручку двери, что и нижний замок открыт.

Катя, что ли пришла уже? – подумал он.

Войдя в квартиру, он громко крикнул:

– Екатерина!

Но жены дома не оказалось.

Он понял, что произошло что-то плохое. Захлопнув дверь, принялся осматривать квартиру. На вид все было в точности так, как и должно быть, пока он не добрался до приоткрытого шкафа. Страшная догадка осенила его. Распахнув шкаф, он тупо уставился на опустевший угол.

***

Дружинина подошла к дому минут через двадцать. Муж стоял во дворе и курил. Уже хотела привычно одернуть его, давно заставляла избавиться от этой отвратительной привычки, но взглянув ему в лицо, тут же осеклась. Да и сигарета у него в руке тряслась…

– Что-то случилось, Андрюша? С мамой?

– Да с мамой все в порядке, – ответил он громко, но потом, понизив голос до шепота и посмотрев вверх, на соседские окна, добавил:

– Обнесли нас, Екатерина.

– Милицию надо звать? – ахнула она.

– Да тише ты! – шикнул он на нее и прошептал, поднеся губы к уху и выдохнув в лицо дым. – Какую милицию! Забыла, что ли, что в шкафу было. Если милиция воров найдет, то нас вместе с ними посадят.

– Так что же делать, Андрюша?

– К брату твоему поехали. Может, он что подскажет…

***

Москва, театр «Ромэн»

Как и договаривались, пришел в «Ромэн» за полчаса до репетиции. Вначале с билетером возникло недопонимание – пожилая тетушка никак не могла поверить, что молодой парень – драматург, которого пригласили на репетицию его пьесы. Но затем из театра примчался Михаил Алексеевич, начал очень извиняться, что запоздал и лично не встретил, и повел меня в зал. Сконфузившаяся билетерша долго неверящим взглядом смотрела мне вслед… Да уж, могу ее понять – при слове драматург у тебя возникает образ лохматого седого человека за полтинник, как минимум. Кто же поверит, что зашедший в театр студент и в самом деле окажется драматургом?

Боянов привел меня к Вишневскому, а тот первым делом, когда я поздоровался, сказал:

– Больше, Павел, никаких Михаил Руслановичей. Просто по имени, Миша. Теперь ты один из нас, человек театра. Не Большого, но все же театра. И что приятно, намного более уютного и камерного.

Ну, здорово, конечно, вышел на новый уровень общения, но возможны недоразумения, когда с ними вдвоем общаешься. Оба Михаилы. Совпало же так…

Поговорили о том и сем, чайку попили, к которому я предусмотрительно банку болгарского варенья из свежих трофеев притащил, а затем и в зал пошли. Название у моей пьесы все же стало «Родные люди». Решили, что так лучше, чем рабочее название «Превратности судьбы». А я и не спорил. Мне самому это название больше нравилось.

А затем пошли в зал. Мне он показался огромным, но это субъективное впечатление – всегда так кажется, когда в зале сидит всего несколько человек и ты видишь множество пустых кресел вокруг. Фух, сейчас начнется репетиция моей пьесы! Волнующий момент!

Глава 17

Москва, театр «Ромэн».

Да, вот что значит настоящий театр! Смотрел свою же пьесу почти что как чужую, настолько захватила талантливая игра актеров. Песен понавставляли много, как и танцев, но выглядело это очень органично, проделано было с тонким вкусом. Моя, как и просили, идеологически выверенная пьеса, раскрылась в этом цветнике ярких костюмов и оригинальных танцев. И характеры великолепно показали. Отрицательный герой вначале вызывал презрение, а когда в конце его злость отступила перед великодушием главного героя, и он раскаялся, уже сочувствие. Бывает, загордился, оступился…

Теперь я успокоился по поводу предстоящей премьеры. Полным провалом это живое представление уж точно не обернется. А для себя запомнил на будущее, как сухие слова на бумаге могут быть поразительно оживлены за счет талантов актеров. Как они вжились в роли, как они были в них убедительны!

Медленно, дело-то непривычное, высказал все это собранным после репетиции передо мной актерам. Они поняли, что я от души, и зааплодировали мне. Пару минут буквально, и мы все уже идем в небольшой, метров на тридцать зал, в котором стоял накрытый стол и два десятка стульев.

– Что же вы не сказали, что поляну будете накрывать? – расстроился я, – я бы что-то обстоятельное принес, серьезнее, чем варенье…