Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович

Чего греха таить — о том же думал и Василий Михайлович, но прекрасно понимал, как будет встречен окружением князя Старицкого. Ведь его невеста и будущая жена царевна Ксения, дочь царя Бориса Годунова, а она ему не простит того бесчестия, что сотворил над ней в его доме первый самозванец, который ее изнасиловал и подверг поруганию. И что плохо, так то, что в сих мерзостях он сам помогал «Дмитрию Ивановичу», и скажи он о том сейчас полякам, худо придется — убьют. Хотя за «государем» среди русских иная молва пойдет — взять в жены обесчещенную девку не каждый из православных решится, одна ей дорога — или топится, либо в монастырь. Хотя патриарх с нее грех сей снял, вместе с постригом насильственным, о чем Рубец Мосальский слишком хорошо знал, аз его анафеме предали, прозвав «Окаянным». Так что лучше в руки «государевых людей» лучше не попадать — один путь будет. Вначале на дыбу подвесят, а потом на плаху бросят. Хорошо, если главу только отсекут, а то и четвертовать могут.

— Ох, грехи мои тяжкие…

Василий Михайлович перекрестился и посмотрел на самозванца — тот в белом, расшитом золотом кафтане сидел на коне вальяжно, уперев руку в бок, красуясь. За ним стоял возок, где в окошке виднелась царица Марина Мнишек, которая недавно тайно обвенчалась со своим мужем. Который вроде как и супруг ей законный, только «Федот тот, да не тот», как говорят в народе. И блудодейство сплошное ради венца царского, вот и пошли узы супружеские освящать. Поляки только хохотали во весь голос, а русские молчали, пришибленные. Зато холопы и казаки о том не знали, считая их четой царственной, «чудесно себя обретенной».

— Платочек уронил, царик, сейчас начнем, — громко произнес гетман, посмотрев на самозванца. И тут же взмахнул рукою — и трубачи подали громогласный сигнал, тревожно забили барабаны. Три десятка пушек выбросили длинные языки пламени и клубы белого дыма, расчеты были умелые, но только пара ядер попала в бревенчатые стенки «гуляй-города». И тут же заволокло пороховым дымом стрелецкие «приказы» — теперь «большой наряд» дал ответный залп, громкий и страшный, от которого князь сжался.

Битва началась, и он сейчас хотел одного — выжить в ней…

Страшная штука Смута — в годину лихолетья разбои становятся привычным делом…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

«РОССИЯ МОЛОДАЯ»

Глава 49

— Впечатляющее зрелище, но понять, что тут происходит можно. Надо будет прикупить подзорных труб у иноземцев, тех же англичан, должны же их уже делать, раз стекло используют…

«Половинка» бинокля хуже, чем целый, но намного лучше, если вообще нет никакой оптики. Одно плохо — когда пушки палили, клубы белого дыма заволакивали обозрение, но легкий ветерок быстро их развеивал. И хорошо, и худо при этом — становилась лучше картина происходящего, но вот то, что здоровенные орудийные пищали стреляли потрясающе медленно, раз в десять минут в лучшем случае, наводило уныние. Стало понятно, что до «бога войны», пока артиллерия таковым станет, пройдет сотня лет, никак не меньше. Крепостные стены тут научились сносить артогнем, а вот в полевом бою пушки пока вспомогательный род оружия. Низкая скорострельность тяжелых и громоздких орудий сводила на «нет» все преимущества.

— Посмотрите, Григорий Леонтьевич, что происходит, — Иван отдал окуляр Валуеву и боярин, прижав его к глазу, ахнул. Но тут же справился с волнением, и долго разглядывая происходившее сражение, вернул «половинку» с нескрываемым сожалением, негромко сказав:

— Слышал я, надежа-государь, о подобных «зрительных трубках» со стеклами, что все увеличивают, но не верил, и зря. За такую штуку насыпал бы червонными по весу, даже втрое больше.

— Надо просто начинать свое стекло варить, тут пески подходящие есть, — отозвался Иван, — вначале оконное, не пластинки же слюды вставлять. А потом можно и к оптическим линзам перейти. Лет десять потребуется, даже пусть двадцать, но со временем получаться будет. Узнать надобно, кто из иноземных «гостей» подзорные трубки продает, и выкупить сколько есть, да еще заказать. Полезные штуки, у всех воевод должны быть. Но я не о том хотел сказать тебе, боярин…

Иван остановился, снова внимательно разглядывая поле закипевшего яростью сражения. Орудия самозванца, пусть их было намного меньше, но стреляли гораздо чаще. И от их ядер щитам «гуляй-города» изрядно доставалось — добрый десяток был уже разбит в хлам, погибли и покалечены стоящие за ними стрельцы. А вот русские пушки посылали такие же «убойные гостинцы» по наемникам Лжедмитрия — было видно, как падают пики, когда следует попадание в шевелящуюся подобно ежу, черную массу иноземцев, что пришли сюда в погоне за «длинным рублем». Вот только многие «джентльмены удачи» найдут здесь не деньги, обретя вожделенное богатство, а смерть. И хорошо, если их прикопают где-нибудь в общей яме, а не оставят на растерзание дикому зверью.

— Пушки наши, как видишь, стреляют медленнее вражеских. А потому бить по иноземным копейщикам с обоих крепостиц, чем больше мы схизматиков ядрами побьем, тем лучше. И тут же дробом заряжать, как только панцирная конница ляхов наших стрельцов атаковать начнет. Ты сказал, чтобы пушки в бок палили, а не в лоб?!

— Передал, надежа-государь, трижды повторил, чтобы лучше поняли — пушечные мастера обещались сделать, как сказано, — в голосе «пушкарского» воеводы особой уверенности не ощущалась, и ничего тут не поделаешь, тут феодальная вольница царствует. И с таким положением надо кончать как можно быстрее, пока трындец не наступил.

— Решил я поставить тебя, Григорий Леонтьевич, главой Пушкарского Приказа — указ получишь вскорости, и чин думного окольничего к нему тебе пожалую за усердие в следующем году, коли все ладно и быстро сделаешь. Дьяков и подьячих переберешь сам — тех, кто бестолков и ворует, выгонишь, а то и начет изрядный на них положишь. За леность сам с подьячих взыскивай, али батогами, либо денежку взыскивай — последнее лучше, старательнее станут. Отберешь мастеров токмо тех, кто самые лучшие пушки льет, без изьянов. И всех обяжешь отливать впредь только такие пушки. Держи грамотку, там все нарисовано и изложено понятливо, — Иван сунул остолбеневшему от неслыханной чести боярину свернутые листки бумаги. Тот их тут же развернул и стал вчитываться в текст, разинув рот от удивления, и теребя пальцами бороду — тут ее носили все без исключения, считалось, что безбородый муж не войдет в «царствие небесное».

— Потом посмотришь, после битвы. И я с тобой детальнее поговорю — иные пушки нужны, и не мастера с них палить должны, а расчеты из людей воинских, что этому делу жизнь свою посвятят. А для того создать пушкарскую школу потребно, и там учить стрельбе постоянно, чтобы все умели. И пушки заряжать пусть учатся быстрее — а то смотреть срамно! Иноземцы, нехристи, а палят куда лучше православного воинства — стыдобище! Так что, на труды и рвение твое уповаю, боярин!

— Живот положу, царь-батюшка, все исполню!

Отвесил земной поклон новоявленный глава Приказа, и по его увлажнившимся глазам Иван понял — действительно, жалеть себя боярин Валуев не будет, а уж про остальных и говорить не приходится. Заставит всеми способами, три шкуры будет драть без всякой жалости — а это главное, спешность тоже очень нужна, без привычной для этого времени, знаменитой в будущем «московской волокиты».

— Иди, воевода, все обговорим после победы, а ее еще добиться нужно. А там с божьей помощью…

Иван остановился, осекся, видя, как неприятельская конница двинулась в атаку — шляхтичи и казаки, а вот хоругви «крылатых гусар» остались стоять за «коробками» наемной пехоты. Навстречу неприятелю тут же устремилась поместная конница, но не сколько на прямую сшибку. «Дети боярские» и боевые холопы уже держали луки, готовясь засыпать неприятеля стрелами, и тем самым нанести врагу потери до рубки.