Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

Со времени самой первой, давно забытой встречи с герцогиней Саганской прошло двенадцать лет. Клеменс был поражен, найдя вместо скоротечной прелести розы зрелую красоту орхидеи, а вместо блеска звонкого esprit — проницательность intelligence[29]. Хватило двух вечеров, чтобы он влюбился, как мальчик, а ведь ему уже сорок…

Произнося положенные фразы, он вглядывался в бархат ее глаз, отыскивая в них искорку чувства, пылавшего в его груди. Неужели ее сердце все еще несвободно? Возможно, она нарочно закрывает его на замок, потому что Клеменс женат… Но когда и кому это мешало?

Карета увозила его все дальше от розового двухэтажного замка, но мыслями он был по-прежнему там. Что она делает сейчас? Возможно, одевается к обеду. Какой счастливец император Александр — он будет говорить с ней… О Боже! Жаркая волна ревности прокатилась по лицу Меттерниха от шеи до корней волос. Вильгельмина побывала замужем за российским подданным и даже звалась одно время Катериной Петровной! Царь слывет умелым обольстителем, не зря он так затягивается в корсет. Плешивый селадон! И он моложе Клеменса… Впрочем, не стоит терять голову. По крайней мере, при нем Вильгельмина не выказывала предпочтения ни одному из своих гостей. Единственным сильным чувством, которого она даже не пыталась скрывать, была ненависть к Наполеону.

Вот и прекрасно. Каким бы упорным ни оказался предстоящий бой, Клеменс выйдет из него победителем и протрубит в свой рог, стоя над поверженным врагом.

…В приемной толпились придворные в расшитых золотом костюмах. Никому не кланяясь и глядя прямо перед собой, Меттерних все же уловил краем глаза выражение болезненной тревоги на многих лицах. «Помните: Европе нужен мир, особенно Франции, она хочет только мира», — шептал Бертье, подстраиваясь под его шаг. Не удостоив его ответом, князь вошел в гостиную.

Наполеон был в мундире полковника гвардейских конных егерей, со шпагой на боку и шляпой под мышкой.

— А, вот и вы, Меттерних! Скажите, как поживает мой дорогой папа?

Канцлер поклонился.

— Его величество император чувствует себя превосходно. А как ваше здоровье, сир?

— Лучше не бывает.

Они смотрели друг на друга, учтиво улыбаясь, однако глаза Наполеона уже наливались сталью.

— Почему вы мне сразу не сообщили о переменах в вашей политике, а? Зачем было столько выжидать, если вы так хотите мира? Мы потеряли целый месяц, и ваше так называемое посредничество, то есть бездействие, уже становится враждебным.

Выдержав его взгляд, Меттерних решил, что теперь его черед говорить, однако император не дал ему объясниться.

— Похоже, сударь, что целостность Французской империи вас более не устраивает, — допустим, но почему вы так долго молчали? Если вы больше не дорожите союзом со мной, то почему не сказали об этом раньше? Когда я собирался в Россию, например? Я не стал бы принуждать вас. Возможно, я успел бы изменить свои планы — вообще не начал бы кампанию! Мы могли бы договориться, я всегда признавал могущество обстоятельств.

Не выслушав ответа ни на одно из этих «почему», Наполеон пустился в долгий и подробный рассказ о русской кампании. Через полчаса Меттерних перестал следить за нитью, понимая, что в этом нет необходимости. Бонапарт повествовал о сражениях и трудностях похода, расхаживая по кабинету и взмахивая свободной рукой; канцлер был вынужден оставаться в одной позе, время от времени перенося вес с одной ноги на другую. Часы отбивали четверть, половину, три четверти, новый час; солнечный луч заглянул в окно — значит, уже далеко за полдень. Ноги отекли, туфли начинали жать, поясница болела. Наполеон продолжал говорить. Как только у него слюны хватает? Неужели ему не хочется пить?

— Предоставив мне истощать себя новыми усилиями, вы, должно быть, рассчитывали на замедление хода событий или на меньшее счастье моего оружия. Но вы просчитались: эти смелые усилия увенчались победой, я выиграл два сражения, мои враги отрешаются от своих иллюзий…

О, похоже, он уже приблизился к настоящему моменту.

— И вдруг между нами вторгаетесь вы, говорите мне о перемирии и посредничестве, говорите им о союзе! Все запутывается. Без вашего пагубного вмешательства я бы уже отбросил их за Вислу и мы сегодня заключали бы мир! Признайтесь откровенно: Австрия вызвалась стать посредником только из честолюбия и чтобы свести со мной счеты. Она не на моей стороне, она не беспристрастна — она мой враг! Вы хотели объявить себя, но победа при Лютцене вас остановила; вы увидели, насколько я еще грозен, и решили выиграть время.

Наполеон снова встал напротив Меттерниха.

— Сегодня вы готовы ввести в дело двести тысяч штыков; Шварценберг собирает их прямо здесь, за Богемскими горами, чтобы диктовать мне вашу волю! Мне! Но почему только мне? Раз уж вы посредники, то поддерживайте равновесие! Вот в чем роль великого монарха!

Он приблизил свое лицо, его зрачки впились в глаза канцлера, охрипший голос превратился в шипение.

— Я разгадал вас, Меттерних: ваш кабинет хочет воспользоваться моими затруднениями и увеличить их, насколько возможно, чтобы вернуть хотя бы часть утраченного. Вам важно выяснить, возможно ли ограбить меня без боя или же вам придется решительно встать в ряды моих врагов; вы еще не знаете, на чьей стороне для вас больше выгод, и приехали сюда, чтобы это понять. Ну что ж! Поговорим, я согласен.

Они были примерно одного роста, и Клеменс невольно расправил плечи, чтобы казаться выше. Наполеон тотчас отступил назад.

— Чего вы хотите, Меттерних? — выкрикнул он. — Я знаю, что победа оправдает все мои ожидания, но я устал от войны, я хочу мира и не скрываю от себя, что мне нужен ваш нейтралитет, чтобы добиться его без новых боев. Вы хотите войны? Так вы ее получите. Я уничтожил в Лютцене прусскую армию и разбил русских при Баутцене, вы тоже хотите получить свое? До встрече в Вене.

Он снова шагнул вперед и помахал указательным пальцем перед носом у Меттерниха.

— Люди неисправимы! Опыт ничему их не учит! Я трижды возвращал императора Франца на трон, я обещал ему оставаться с ним в мире, пока я жив, я женился на его дочери, говоря себе: «Ты делаешь глупость», но я ее сделал. И жалею об этом сегодня! В прошлом году я подписал с ним союзный договор, гарантируя ему неприкосновенность его земель. При первой же неудачной кампании он встал между моими врагами и мною — чтобы вести переговоры о мире? Нет, чтобы вырвать у меня плоды моих побед!

— Сир, мы не хотим объявлять вам войну — лишь положить конец состоянию вещей, ставшему несносным для Европы, которое ежеминутно