Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

грозит всемирным потрясением, — быстро заговорил Меттерних, вклинившись в его монолог. (О Боже, в горле совсем пересохло!) — Ваше величество заинтересовано в этом не меньше нашего, поскольку фортуна способна вам изменить. Война и мир ныне в руках вашего величества. Глубокая пропасть разделяет чаяния Европы и ваши желания. Сегодня вы еще в силах заключить мир; завтра, возможно, будет уже поздно. Но ради мира вы должны вернуться в границы могущества, совместимые со всеобщим спокойствием, иначе вы погибнете в борьбе.

Его голос окреп и вернул себе звучность.

— Мой государь должен исполнить свой долг, пред которым отступают все прочие соображения. Единственная выгода, которой алкает император, — влияние на европейские кабинеты, чтобы внушить им умеренность, уважение к законам и владениям независимых государств. Австрия хочет установить такой порядок, при котором гарантией мира станет объединение…

— Говорите яснее! — перебил его Наполеон. — Не забывайте, что я выскочка-солдат, который лучше умеет ломать, чем гнуть. Я предложил вам Иллирию в обмен на нейтралитет, предложил субсидии — вам мало? У меня достаточно войск, чтобы урезонить русских и пруссаков, мне нужно только ваше невмешательство.

— Ах, сир! — тон Меттерниха стал вкрадчивым. — Зачем вам вести эту борьбу в одиночку? Почему не удвоить свои силы? Вы могли бы располагать и нашими, это зависит только от вас. Да, при нынешних обстоятельствах мы уже не можем оставаться в стороне: либо с вами, либо против вас. Судьба Европы и ваше будущее зависят только от вас…

— Так чего же вы хотите от меня?

— Мира! Необходимого, неизбежного, который нужен вам так же, как и нам.

Наполеон улыбнулся одними губами и подошел к столу, на котором лежала карта Европы.

— A-а, я понял! — сказал он, глядя на карту и водя по ней рукой. — Вы, австрийцы, хотите всю Италию! А ваши русские друзья хотят Польшу, пруссаки — Саксонию, англичане — Голландию и Бельгию, и если я сегодня уступлю, то завтра вы потребуете у меня все это. И еще отказаться от Испании! И от Рейнского союза, и от Швейцарии! Вернуть папу в Рим! Вот что вы называете умеренностью и уважением к правам независимых государств?

Он снова повернулся к Меттерниху.

— Вы надеетесь росчерком пера повергнуть к вашим ногам Данциг, Кюстрин, Магдебург, Везель, Майнц, Антверпен, Мантую — все крепости Европы, ключи от которых я получил ценой побед! Если я покорюсь вашей политике, мне придется уйти за Рейн, Альпы и Пиренеи, подписав капитуляцию, отдаться, как дурак, в руки своих врагов, поставить свое будущее в зависимость от щедрости всех тех, кого я победил! И это когда мои знамена развеваются на Одере и в устье Вислы, моя армия стоит у ворот Берлина и Бреслау, я сам нахожусь здесь во главе трехсот тысяч солдат!.. Мой тесть хочет нанести мне такое оскорбление? Он присылает вас, чтобы заставить меня согласиться на такие условия, не обнажив меча? В какое положение он ставит меня перед французским народом? Он заблуждается, если думает, что его дочь и внук смогут удержаться на им же искореженном троне! Нет уж! — выкрикнул он во весь голос. — Готовьтесь тоже ставить под ружье миллионы людей, проливать кровь нескольких поколений и вести переговоры со мной у подножия Монмартра!

Швырнув шляпу на пол, Наполеон шагнул к Меттерниху так грозно, что тот попятился, и прошипел:

— Сколько вам заплатили англичане? А, Меттерних? Вы хотите, чтобы я покрыл себя бесчестьем? Никогда! — Он рубанул рукой воздух. — Я лучше умру, но не уступлю ни пяди земли! Я заключу мир на основе довоенного статус-кво.

Он снова отошел в сторону и заговорил спокойнее.

— Вашим государям, родившимся на троне, не понять моих чувств: они могут позволить разбить себя двадцать раз и преспокойно вернуться в столицу, а я не могу, потому что я воин. Без чести, без славы мне не удержаться, моя власть держится на силе — а следовательно, на страхе. Я не могу показаться своему народу разбитым. Я должен оставаться великим, блистательным, непревзойденным! Мне нужна слава. Если я подпишу ваш мир, моя империя рухнет еще быстрее, чем построилась. Остановиться можно на подъеме, но на спуске — ни за что! Умерьте же свои претензии удовлетворением собственных интересов! Поймите, наконец: я необходим для самого принципа монархии, это я вернул ему великолепие, спас от смертельного покушения республиканства! Свалить меня значит надеть на Европу ярмо России! В то время как я не отчаиваюсь заключить мир…

— Мир? — не выдержал Меттерних. Его ноги налились свинцом, голова болела. — Для вас что победы, что поражения — это лишь повод продолжать войну! Одержав победу, вы хотите воспользоваться ее плодами, потерпев поражение — отомстить за него! Ваше величество, неужели мы никогда не сложим оружия и будем вечно зависеть от случайностей битв?

Солнце на цыпочках выскользнуло из комнаты, наполнив ее сумраком, часы пробили четверть седьмого. Если не считать чашки кофе и куска белого хлеба, щедро намазанного маслом экономкой графа Бубны, Клеменс ничего не ел с самого утра. Наверное, Вильгельмина сейчас сидит за изысканно сервированным столом, улыбаясь императору Александру, лакей в белых перчатках разливает суп…

— Но я не принадлежу себе, — донесся до него голос Наполеона. — Я принадлежу этой храброй нации, которая щедро проливает свою кровь по моему зову. Я не имею права ответить на эту преданность личными расчетами или слабостью, я просто обязан сохранить в неприкосновенности ее величие, купленное ценой героических усилий.

«Фразер! — с ненавистью подумал Меттерних, пока император вновь распространялся о том, как в России он воевал не с людьми, а со стихией. — Лицемер! Тартюф! Фарисей!»

— …Вы сами увидите, что я восполнил утраты прошлого года. Я устрою армии смотр в вашем присутствии…

— Именно армия и хочет мира!

— Нет, не армия! — резко обернулся Наполеон. — Мира хотят мои генералы! У меня не осталось генералов, холода убили их дух. Я видел храбрецов, плакавших, как дети. Они были сломлены физически и морально. Две недели назад я еще мог бы заключить мир, сегодня уже не могу. Я выиграл два сражения, я не согласен на мир.

Меттерних устало вздохнул. Голова разламывалась.

— Из всего сказанного вашим величеством я заключаю, что вам и Европе не договориться между собой.

Ваши мирные договоры всегда были только перемириями. Настал момент, когда вы и Европа бросите друг другу перчатку. Вы поднимете ее, и Европа тоже, но не она падет в этом поединке.

— Уж не думаете ли вы свалить меня коалицией? Сколько же у вас союзников? Четыре, пять, шесть, двадцать? Чем больше вас будет, тем спокойнее мне. Я принимаю вызов!