Тонкий лед - Эльмира Нетесова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Всего сто грамм принял.
— Кажный вечер прикладываешься, а тебе не можно. Слабый ты! С самого детства дохляк!
— Хорош дохляк! Сколько лет в зонах работаю. Тут не всякий здоровый потянет! — не согласился Платонов.
— Дурное дело — не хитрое,— буркнул Кондрат хмуро и добавил,— путний мужик ни за какие деньги сюда не уговорился бы!
— Выходит, я — дурак? — обиделся Егор.
— Тебя по молодости схомутали, когда заместо мозгов единая мякина водилась. Так и других треножат. Нече серчать, правду сказываю! — прощупал затылок, макушку и продолжил,— переживал чего-то шибко, а не стоило. Все само наладится. Едино, в грех не впадай. И еще: сказывай, с чем заявился? Не томи себя,— предложил неожиданно.
— Верно, Кондрат, угадал! С просьбой я к тебе пришел. Только не знаю, согласишься ли?
— Ты сказывай — я помыслю.
— Начальнику вашей зоны помощь нужна.
— Соколову что ли?
— Ну, да! Ему.
— Че надумал бес! Он меня в тюрьме томит, а я ему подсоблять должон? Иль в дураках дышу, что свово ворога спасать стану? — рассердился дед.
— А разве он тебя судил, дал срок и сюда привез? Будь его воля, давно бы отпустил тебя на свободу. Я это лучше всех знаю. Он жалеет, но помочь не может. Ни в его власти такое! — вступился Платонов за Соколова.
— Злой он мужик, то сам ведал. С людями худче собаки брешется и все матом.
— Достают его, от того срывается. То драки с поножовщиной, то в бега линяют, чифирят, наркоманят, деньги отнимают, за них же убивают друг друга. А недавно, наверное слыхал, начальника охраны чуть не убили.
— Слыхал! То как же! Земля круглая, сплетни по ней наперед люду скачут,— улыбнулся дед загадочно.
— Говорят, что сам Медведь его наколол?
— Тот ужо в покойниках почивал. На что ему живые сдались? Хочь и не без загадок пахан коптил белый свет, много ему было дано. Ан, не впрок пошло...
— Вот этот Медведь и теперь на Соколова охотится. Домой приходит к нему ночами, на работе следом ходит. Веришь? Совсем извел мужика! Сможешь ему помочь?— спросил Егор.
Кондрат долго молчал, обдумывал услышанное.
— Не посланник надобен. Самого глянуть стоит. Справлюсь, аль нет, тогда и лопотать. Вслепую что толку брехать? Нехай сам заявится. Один, без главного охраны. Того не возьму в лечение. Ему боль в наказание от самого Господа. Он так решил. Знамо, я не смею поперек Его воли стать,— сказал сурово.
— Значит, Александру Ивановичу можно к тебе прийти? — уточнил Егор.
— Нехай жалует ко мне,— подтвердил старик.
Вскоре Соколов сидел у Кондрата. Дед внимательно выслушал человека. Ощупал всю голову, грудь, проверил руки, плечи. Достал из-за котла пузырь с темной жидкостью:
— Кажный день по три раза до еды испей по чайной ложке. Через три дня твоя хворь уйдет навовсе. Но опрежь заговорю. Сиди смирно, не трепыхайся и помни, начну молиться. Тебе не по себе станет. Боль всю грудь сведет, словно судорогой. Не боись и не крутись, так и должно быть. Когда заговор читать стану, во рту сухость объявится, голова кружиться будет. Не тревожься, и это пройдет.
Кондрат закрыл двери котельной изнутри наглухо, чтоб никто по случайности не вошел и не помешал. Сам стал молиться.
Александр Иванович сидел на стуле, не шевелясь. Из глаз его непрерывным потоком бежали слезы. Соколов не понимал, что с ним происходит. Все тело, будто чужое, расслабилось, перестало слушаться. Человек впервые в жизни почувствовал, как из него отовсюду побежали колючие, жгучие потоки. Они вырывались наружу клубками, струями, ручьями. Казалось, что они свернут шею, вывернут руки и ноги в обратную сторону. Боль была такой, что Александр Иванович еле сдерживал крик. Стон вырывался из горла помимо воли.
Соколов разжал зубы и почувствовал, как тугой шар вырвался из груди наружу. Как сказочно легко задышалось после него. Лишь слабые отголоски боли нет-нет, да и выходили вместе с выдохами.
Человек пытался вслушаться в слова Кондрата, но долетали лишь отрывки сказанного, тогда он прислушался к происходящему в самом себе.
Заледеневшее поначалу тело начало потихоньку согреваться. Все началось с макушки, по ней, будто кто- то играясь, водил теплым пальцем, от которого вниз кругами сползала тяжесть. Она миновала голову, шею, плечи, долго колола грудь, опустилась к поясу, обхватила спину жестким, тугим ремнем, сдавила до стона.
Соколов знал, что это не Кондрат. Тот читал заговор, не касаясь руками его. Мужику, впервые ощутившему на себе необычное воздействие, было не по себе.
Тугая петля постепенно опустилась на ноги. Поколов в коленях, сползла вниз и точно ушла в пол, растворилась в земле.
— Все! — выдохнул Соколов.
— Сиди! Ишь, торопыга! — мигом надавил на плечи старик, тут же оказавшийся рядом.
Он не дал встать, запретил говорить, лишь обронил скупо:
— Пусть целиком сбегит хворь.
Александр Иванович видел, как нелегко приходится Кондрату. Рубашка на нем взмокла до пояса. Со лба пот лил. Старик выглядел так, точно вагон угля разгрузил в одиночку без отдыха.
Лишь к обеду Кондрат присел на раскладушку, ослабший и усталый.
Соколов встал со стула, улыбаясь. Состояние было таким, словно только на свет появился.
— Дед, да ты — кудесник!
— Закинь глумное нести.
— Что это было со мною, Кондрат? Крутило, выворачивало и ломало так, что думал не встану. Сколько боли стерпел!
— Запущенный был, оттого и выворачивало. Навредила тебе зона! Здоровье подпортила. Не мудро было нервам сдать. Мог в психушку угодить. Оттуда уже не вырвать никому. Оно и кровь больная. Рывками шла, надрывно, но ништяк, нынче ты полегче дышать станешь. Хочь еще пару раз сюда заявишься.
— Дед, а кто меня вот так нагрузил? Или сам нацеплял болячек?
— Оно, гражданин начальник, всего хватило на вашу душу. И сам себя не сберег, и зона подмогнула, ответил старик, кивнув.
— Какой для тебя начальник? Сашка я, так и зови! — смутился человек, покраснев.
— Вот энтот пузырь с питьем, какой я дал, не запамятуй. Настой тот все остатки подчистит. Это черный мак, его семена. Он — от всех лиходеев защита. Когда изопьешь, для ворогов своих недоступным станешь. Ни яд, ни пуля не возьмут, и здоровье при тебе останется. То верное сказываю.
— А как сам без него? — растерялся Соколов.
— Ужо без нужды. Свое отжил. Пора на покой сбираться. В энтом свете задерживаться не стоит,— опустил голову старик.
— С чего так? На счет вас я сам к следователю съезжу. И с прокурором поговорю! — пообещал Соколов.
— Не надо Шурик! У меня в доме никого не осталось. Бабка отошла, даже кошка издохла. Некому нынче похлебку сварить. А помру, кто схоронит? Тут не оставят, закопают в земь. И как-никак харчат меня. Все ж догляжен, а там кому сдался? Не гони! Никому здесь не чиню помеху, а на воле соседи сохли с зависти. Хворь такая у людей водится. От ней не избавишь никого. Потому краше тут отойти. Никто по мне на воле не стонет.
— А дети? Или нет их у вас?
— Имеются, то как же! Дети как вши, сколько ни корми, едино грызут,— отмахнулся старик, замолчав.
— Кондрат, вы слышали, что случилось с Виктором Ефремовым?
— Кто такой?
— Наш начальник охраны.
— Дошло и до меня. Зэки просказали.
— До сих пор не пойму, что случилось с ним в тот день? Кто наколол его? Не мог же, в самом деле, мертвый Медведь встать из могилы ради Ефремова?
— То ты про бывшего пахана? — крутнул головой дед и продолжил,— об ем сторожко сказывай. Особый мужик. Кулаком не сшибешь, ничем не достанешь. Случайно пуля в него попала. Каб не тонкий лед под ногами, не упал бы и не потонул. Жил бы и поныне.
— Но ведь сволочью был, негодяем! Сколько крови на руках имелось, его расстрелять, что помиловать,— убеждал деда Соколов.
— Согласный с тобой. Сатана — не человек, но силу имел агромадную. Опрежь всего гипнозом владел. Тем был силен. И многих своих ворогов в могилу свел. Одни разума насовсем лишились, другие себя порешили. Серед их не только милиция, або такие, как ты и Ефремов, но и свои, ворюги. Никого не щадил кровопивец. А сколько девок и баб погубил — без счету! Однако, ништо не впрок. Все промежду пальцев упустил, хочь имел много. А жизнь выдалась менее кубышки.