Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

Прекрасно помню, как он, взобравшись на крышу грузовика среди толпы рабочих, поклялся, что спасет их предприятие. Я с удовлетворением восприняла предложение министра промышленного восстановления, который выступил за национализацию предприятия.

В экономике я несведуща, но умею видеть и слышать. Я чувствовала, что избиратели не поймут, отчего он так резко поменял мнение. И предупредила Франсуа, что нарушение обещания станет символом его бессилия и вероломства, он возразил, что по-другому нельзя, и точка. Дискуссия была закрыта.

Как быстро все проходит! Сегодня мы уже не спорим. Новая консультантка президента по экономике работала в английском банке, одном из флагманов лондонского Сити. Потрясающие слова из речи Франсуа: “Финансы – мои враги” – давно ушли в прошлое. Его старый друг, министр экономики Мишель Сапен, видимо бросая ему вызов, даже заявил, что “финансы – наши друзья”. Какой спокойный цинизм! Но как во всем этом разобраться избирателям? Прошло два года с момента избрания Франсуа, и я чувствую, что он растерян, что порой плутает в темноте. Метаморфоза совершилась. Не та, которой мы ждали. Страница перевернута, и он это знает.

Нуждался бы он во мне, если бы его рейтинг не просел так низко? Он пишет, что вот-вот потеряет все. Но что он не хотел бы терять последнее – меня.

Пять дней назад я напомнила ему о “юбилее” его заявления о разрыве наших отношений. Ровно четыре месяца назад я испытала страшное унижение! Прошло время, и я осознала, как это больно, но тогда из-за потрясения не чувствовала ничего.

Я знаю теперь, что такое бурная реакция международной прессы. Как-то один знакомый сообщил мне, что узнал о моем разрыве с Франсуа из редакционной статьи в пномпеньской газете. На следующий день другие прочитали истории о том, как я сделалась обманутой женой, в журналах Бангкока, Пекина и Торонто. Я оказалась лицом к лицу с целым миром. Сработал условный рефлекс – самозащита. Но след в душе остался навсегда.

Каждый день ко мне подходят люди на улице, чаще женщины, но немало и мужчин, и говорят мне о “чувстве собственного достоинства”. Мне иногда приходится останавливать их, когда они особенно жестко высказываются о президенте. Однажды после первого тура муниципальных выборов какой-то мужчина заговорил со мной на улице:

– Я все время думаю о вас. Раньше всегда голосовал за социалистов, а теперь вообще на выборы не пошел после того, как Олланд с вами так поступил.

Я ему ответила:

– Может, я злюсь, может, чувствую разочарование. Но я пошла на выборы. И проголосовала за социалистов. Потому что не хочу, чтобы самой влиятельной партией во Франции стал Национальный фронт.

Мужчина посмотрел на меня, помолчал, потом кивнул:

– О’кей, когда будет второй тур, пойду голосовать.

В другой раз школьники лет по двенадцать, не больше, попросили сфотографироваться с ними. Я, как обычно, согласилась. Один из них воскликнул:

– Никогда не буду голосовать за Олланда после того, что он вам сделал!

Я улыбнулась: к выборам 2017 года он будет еще слишком молод, голосовать пойдет только в 2022-м…

Многие рассказывают мне, как расставались с любимыми или как переживали измену. Они говорят, что я сильная, что во многом изменилась, стала менее зажатой, более естественной. Я освободилась от тесных уз протокола, как и от своей безумной страсти. Идут дни, и я уже не в темнице, нет больше ни решеток, ни цепей всепоглощающей любви.

Говорят, что я сильная, но это всего лишь видимость. Уже четыре месяца я пью лекарства. “Мне редко доводилось наблюдать такой сильный шок”, – сказал мне крупнейший врач-психиатр. Несмотря на лечение, я иногда сдаю: какой-нибудь пустяк, незначительная деталь – и чувства против моей воли вырываются на поверхность. Две недели назад я была на свадьбе у друзей. Ко мне подошла молодая женщина, сказала, что приехала из Тюля.

– Знаете, в Коррезе вас очень полюбили.

Я не совладала с собой и расплакалась. Название города напомнило мне о минутах счастья. Мне так приятно, что жители Корреза полюбили меня настоящую, совсем не похожую на ту тщеславную манипуляторшу, какой меня пытались изобразить журналисты.

Время шло, и я все больше злилась на Франсуа: “Как ты мог все испортить? И нашу любовь, и начало президентского срока?” Для меня одно тесно связано с другим. Для него, наверное, тоже. Пытаясь оправдаться, он написал мне: “Я потерялся и потерял себя”.

Дня не проходит, чтобы он не умолял его простить и не предлагал начать все сначала. Но я не смогу, у меня не получится. Боль еще слишком ощутима. Она так же сильна, как любовь, которую я ему дарила.

До самого нашего разрыва я была влюблена в него до самозабвения и готова на все за нежный взгляд, за похвалу, за знак внимания. Я по нему сходила с ума. Со временем к сумасшествию прибавилось упорство. Он изменил мне, и чары рассеялись. Слишком я его любила.

Почему я с самого начала не поняла, что сама загоняю себя в западню? После ночи в Лиможе адская машина пришла в движение. Почему я не сумела предвидеть, какие великие бедствия вскоре обрушатся на мою голову? Я так долго ничего вокруг себя не замечала, поглощенная этой любовью, которую упорно старалась игнорировать. Когда мы расставались на рассвете, он, ни от кого не скрываясь, проводил меня на лиможский вокзал. Той ночью он признался мне в любви. Он не хотел завоевывать меня. Он хотел, чтобы я его полюбила. Что-то вроде крещендо: когда я сказала ему, что люблю его, он пожелал, чтобы я любила только его, а потом – чтобы любила его так, как никого никогда не любила. Так и получилось. Он получил от меня все, что хотел. Он повелевал мной, был моим господином. И всегда находил меня, даже когда я пыталась бежать, оскорбленная ложью или недомолвками.

Он постоянно твердил, что мы потеряли пятнадцать лет. Я говорила: неправда, такова судьба. Если бы наша история началась пятнадцать лет назад, мы бы, наверное, уже расстались. На самом деле наши отношения и не продлились бы пятнадцать лет… У каждого из нас была своя жизнь. И я горжусь, что мои сыновья похожи на своего отца, что они унаследовали его утонченность.

После Лиможа мы встречались в ресторане, который прозвали “Столик в дальнем углу”. Мы обедали вдали от посторонних глаз, иногда засиживаясь до четырех часов, потому что были не в силах расстаться. Часами говорили по телефону. Нам столько нужно было друг другу сказать, стольким поделиться: если долго сдерживать напор воды, она рано или поздно прорвется наружу.

Приближалась пора летних отпусков. Я призналась мужу, что встретила другого мужчину. Имя не назвала. Он сам вскоре все узнал. Теперь-то я понимаю, какое отчаяние он тогда испытал. С некоторых пор мне известно, до какой степени человек может страдать и от этого сходить с ума.