Титус Гроан - Мервин Пик

Он умолк, чтобы набрать воздуху в грудь, и не отрывая от Фуксии глаз, опустил театрально воздетую руку.

Она стояла, прислонясь к столу и крепко держась ладонями за его боковые закраины. Возможно, сумрак обманул Стирпайка, но он, испытав огромное облегчение, вообразил, что девочка глядит сквозь него.

Если это так, если слова его уже распалили ее фантазию, то следует продолжать, не прерываясь, сметая прочь ее мысли, позволяя ей думать только о том, что он говорит. Ему достало ума понять, что именно способно ее увлечь. Одного лишь багрового платья довольно было, чтобы понять, в каком направлении следует двигаться. Она романтична. Простушка: мечтательная девочка пятнадцати лет.

— Леди Фуксия, — сказал он и стиснул ладонью лоб, — я пришел сюда в поисках убежища. Я бунтарь. Я весь к вашим услугам как мечтатель и как человек действия. Несколько часов взбирался я по стене, я голоден, меня измучила жажда. Я стоял на поле камней и душа моя рвалась в облака, но чувствовал я лишь боль в усталых ногах.

— Уйди, — негромко откликнулась Фуксия. — Уйди от меня.

Но остановить Стирпайка так просто было невозможно, ибо он видел, что исступление ее сникло, и что он держит ее крепко, как хорек.

— Куда я пойду? — вопросил он. — Я ушел бы мгновенно, если бы знал, где искать мне спасения. Я уже много часов проблуждал по коридорам. Дайте мне сначала немного воды, чтобы смыть с лица эту мерзкую слизь, дайте отдохнуть немного и я уйду, уйду далеко и никогда не вернусь, но стану жить в одиночестве на небесном каменном поле, где цапли вьют свои гнезда.

Голос Фуксии звучал неясно и глухо, и Стирпайк решил, что она не слушает его, однако девочка, медленно выговаривая слова, спросила:

— Где оно? Кто ты?

Стирпайк ответил мгновенно.

— Мое имя Стирпайк, — сказал он, прислоняясь к темному окну, — но я не могу открыть вам теперь, где лежит стынущее средь туч каменное поле. Нет, этого я открыть не могу — пока.

— Кто ты? — повторила Фуксия. — Кто ты в моей комнате?

— Я уже сказал вам, — ответил он. — Я Стирпайк. Я взобрался в вашу чудесную комнату по стене. Мне понравились картины на стенах, ваша книга и этот страшный корень.

— Мой корень прекрасен. Прекрасен! — крикнула Фуксия. — Не смей говорить о моих вещах. Ненавижу тебя за это. Не смотри на них!

Она метнулась к перекрученному, гладко мерцающему в свете свечи, колышущемуся в темноте древесному корню и замерла между ним и окном, у которого стоял пришелец.

Стирпайк вытащил из кармана свою кургузую трубку и пососал ее черенок. Странная птичка, подумал он, приманку для нее придется подбирать с особенной тщательностью.

— Как ты попал в мою комнату? — сипло спросила Фуксия.

— Залез снизу, — ответил Стирпайк. — Залез по плющу. Я лез по нему целый день.

— Отойди от окна, — сказала Фуксия. — И встань у двери.

Удивленный Стирпайк подчинился. Однако руки из карманов не вынул. Он чувствовал теперь под ногами более твердую почву.

Скованной поступью Фуксия приблизилась к окну, прихватив по пути свечу со стола, и заглянула за подоконник, держа над бездной бьющееся пламя. Отвесная стена, которую она так хорошо помнила при дневном свете, казалась теперь еще более жуткой.

Она повернулась лицом к комнате.

— Ты, наверное, хорошо лазаешь, — сказала она — угрюмо, но с ноткой восхищения в голосе, немедля отмеченной Стирпайком.

— Да, — сказал Стирпайк. — Однако мне невмочь и дальше сносить эту грязь на моем лице. Не могли бы вы дать мне немного воды? Позвольте мне умыться, ваша светлость, а после, если мне нельзя остаться здесь, скажите, где бы я мог поспать. Прошлой ночью я не смог даже вздремнуть. Я устал, но мысль о каменном поле по-прежнему не покидает меня. Отдохнув, я сразу отправлюсь к нему.

Наступило молчание.

— На тебе кухонная одежда, — без выражения произнесла Фуксия.

— Верно, — отозвался Стирпайк. — Но я избавлюсь от нее. Я ведь из кухни-то и бежал. Я ее ненавижу. Я жажду свободы. И никогда туда не вернусь.

— Так ты искатель приключений? — спросила Фуксия, на которую, хоть по ее мнению Стирпайк не имел с таковым ни малейшего сходства, совершенное им восхождение и потоки изливаемых им слов произвели очень сильное впечатление.

— Да, — ответил Стирпайк. — Именно так. Но сейчас я нуждаюсь в воде и в мыле.

Воды на чердаке не было, мысль же о том, чтобы пойти с чужаком в свою спальню, где он сможет умыться, а потом еще отправиться на поиски еды для него, очень не нравилась Фуксии, поскольку его пришлось бы провести по другим помещениям ее чердака. Но тут ей пришло в голову, что так он, во всяком случае, покинет ее святилище и что, не считая возвратного спуска по плющу, единственный имеющийся в его распоряжении путь отсюда лежит через чердак, винтовую лестницу и ее спальню. Подвернулась также и мысль, что если она поведет его вниз теперь, он в темноте увидит немногое, а вот завтра весь чердак будет как на ладони.

— Леди Фуксия, — сказал Стирпайк, — может быть, существует работа, которую я мог бы исполнять? Вы не познакомите меня с кем-нибудь, кто возьмет меня в услужение? Я не кухонный лакей, леди Фуксия, я человек цели. Дайте мне пристанище на эту ночь и помогите завтра увидеться с кем-либо, кто смог бы меня нанять. Все что мне нужно, это один разговор. Об остальном позаботится мой мозг.

Фуксия, приоткрыв рот, безотрывно смотрела на него. Затем выпятила полную нижнюю губу и спросила:

— Откуда этот омерзительный запах?

— От грязной мути, которой вы меня окатили, — ответил Стирпайк. — Так теперь пахнет мое лицо.

— Ой, — сказала Фуксия и снова взялась за свечу. — Иди за мной.

Стирпайк так и сделал — в дверь, по балкону, по лесенке вниз. Фуксия и не думала помогать ему в тусклой тьме, хоть слышала, как он оступается. Стирпайк держался по возможности ближе к Фуксии, к предшествовавшему ей пятнышку призрачного света на полу, но когда она проворно зашагала между наваленными на первом чердаке штабелями бросовых вещей, он получил далеко не один чувствительный удар по лицу — нанизанными на свисающую веревку шипастыми раковинами, жирафьей ногой, под которую нырнула Фуксия, — а один раз вынужден был, затаив дыхание, замереть перед бронзовой рукоятью меча.

К тому времени как он добрался до верхней ступеньки винтовой лестницы, Фуксия прошла уже больше ее половины. Чертыхаясь, Стирпайк начал спускаться следом за ней.

Прошло еще много времени, прежде чем он почувствовал, что в спертом воздухе лестницы повеяло свежестью, и спустя несколько мгновений сошел по последнему витку ступеней и очутился в спальне. Фуксия засветила висящую на стене лампу. Шторы задернуты не были, ночь заполняла треугольники окон.

Она налила из кувшина воды, в которой так отчаянно нуждался Стирпайк. Запах уже отнимал у него последние силы — едва он, прижав к животу тощие, костлявые руки, вступил в спальню, как его непристойно вырвало.

Заслышав бульканье воды, льющейся в тазик на умывальнике Фуксии, он сквозь стиснутые зубы втянул побольше воздуха в грудь. При звуке его сходящих по дощатым ступеням шагов Фуксия обернулась с кувшином в руках, и вода полилась через край, растекаясь в свете лампы яркими лужицами по темному полу.

— Ты хотел воды, — сказала она, — вот.

Стирпайк метнулся к тазику, стянул куртку с жилетом, и встал в полумраке бок о бок с Фуксией, очень тощий, с задранными плечами, со странным высокомерием, сквозящим во всей его осанке.

— А мыло? — спросил он, опуская в тазик руки. Холод воды заставил его содрогнуться. Лопатки, когда Стирпайк согнулся над тазиком, еще выше задрав плечи, резко выступили на спине. — Мне не смыть эту грязь без мыла и щетки, ваша светлость.

— Вон в том ящике должно что-то быть, — медленно проговорила Фуксия. — Поторопись, заканчивай и уходи. Ты в моей комнате, я никого сюда не пускаю, только старую няню. Так что поспеши и убирайся.

— Хорошо, — сказал Стирпайк. Выдвинув ящик, он порылся в нем и отыскал кусок мыла. — Но не забудьте, вы обещали свести меня с кем-то, кто сможет меня нанять.

— Ничего я не обещала, — откликнулась Фуксия. — Как ты смеешь врать мне в лицо? Как ты смеешь!

Тут-то Стирпайка и посетило гениальное озарение. Он понял, что, продолжая лгать, ничего больше не выгадает, так что ему остается лишь, очертя голову, кинуться, точно в омут, в неведомое. С великой живостью он отпрыгнул от умывальника. Лицо его густо покрывала белая мыльная пена, пальцем смахнув ее с губ, Стирпайк продрал в ней ложбинку — большой, темный рот — и на семь долгих секунд замер с приложенной к уху ладонью, в позе вслушивающегося комедианта. Откуда взялась у него эта мысль, Стирпайк и сам бы не сказал, однако с первой же встречи с Фуксией он почувствовал, — если существует нечто, способное завоевать ее расположение, в нем непременно должен присутствовать элемент театральности: причудливость, остающаяся в то же время простой и бесхитростной, хоть в этом-то и состояла для Стирпайка главная сложность. Фуксия смотрела на него, не мигая. Она забыла, что ненавидит его. Да она его и не видела. Она видела клоуна, ожившую ветвь абсурда. Она видела то, что любила так же сильно, как любила свой корень, жирафью ногу, багровое платье.