Заклятые подруги - Мария Мусина

К сожалению, на родительские советы-подсказы тут рассчитывать не приходилось. Катя была хорошенькая, а потому стала со второго класса ходить в драмкружок: не пропадать же добру. Маму с папой убедила, что непременно надо ей музыке учиться. Родители проку в этом не видели никакого, но дочке отказать не могли. И Померанцева начала работать над собой. Она всегда знала: без этого не обойтись.

После десятого класса Катя, пренебрегая ужасом и заклинаниями родителей, поехала поступать в театральный. В Москву, естественно. Провалилась, конечно же. И поскольку отличалась ясностью мышления, мгновенно сообразила, что театральный нахрапом не возьмешь. Но отступать от намеченного было не в Катином характере. Она пошла по лимиту в типографию наборщицей. Через два года поступила на вечернее отделение факультета журналистики МГУ — после рабфака. И все это время, каждый год, держала экзамены в вуз своей мечты.

Родители звали домой, заламывая руки, сулили безбедную жизнь и спокойную подготовку к поступлению, черт с ним, куда хочешь. Но Катя здраво рассудила, что возвращаться туда, откуда вырвалась с трудом, — глупо. Лучше свинцовой пылью дышать, чем назад. И потом, журфак вполне отвечал Катиным требованиям самоусовершенствования, раз в театральном нет вечернего отделения, а работа по лимиту, пусть и тяжелая, давала надежду на московскую прописку. Катю устраивало все. Все, что могло привести ее к цели.

Когда Катя училась на третьем курсе, подошло ее время получить комнатушку в коммуналке вместе с пропиской в столице нашей Родины. И Катя могла всерьез подумать о переводе на дневное отделение. Но журфак на фиг ей был не нужен. Катя поднапряглась и поступила с седьмой попытки в театральное училище. «Из ничего, — любила и теперь говорить Померанцева, — ничего не получается. И ничего никуда не девается».

Надо сказать, что все время, пока, сжав зубы, шла к заветной цели, Катя не позволяла себе никакой личной жизни. Сначала она поступала так по наитию, потом, вычитав у Фрейда про сублимацию, сознательно оберегала свою сексуальную энергию от разбазаривания по пустякам. По причине ли долгого отказа себе в девичьих грезах, по причине ли нравов, царящих в ее училище, — так или иначе, но, став студенткой театрального, Катя пустилась во все тяжкие. Она вовсе не была нимфоманкой, но секс приносил ей удовольствие, и Катя не видела причин отказывать себе в столь приятном времяпрепровождении.

Удивительно, но репутация Померанцевой при этом абсолютно не страдала. Катя никогда не делала из своих грехопадений тайны, а вовсе наоборот — гордилась ими, весело посмеиваясь над своей слабостью к мужчинам. За Померанцевой закрепилась слава милой, влюбчивой, но отходчивой девушки.

Злые языки приписывали именно этому качеству активное восхождение Померанцевой по лестнице актерской карьеры. Однако скорее здесь сыграли выдающуюся роль удача, фарт, череда счастливых обстоятельств.

Померанцеву скоро стали снимать в кино. Катя была хорошо профессионально подготовлена, очень работоспособна, никогда не спорила с режиссерами, умела найти общий язык с партнерами по съемочной площадке. По окончании училища ее пригласили работать в хороший театр. Актерская карьера складывалась. Катя перевела дух и решила, что пора обзаводиться семьей. Но тут оказалось, что методы, которыми она широко пользовалась до сих пор, для достижения данной цели не подходят.

Те мужики, с которыми Катя могла бы связать свою судьбу, шарахались от ее целеустремленности, как черт от ладана. Тогда Катя, любя профессионализм во всем, обратилась за помощью в решении своей личной проблемы к психотерапевту. Психотерапевтом этим оказался Леня Долгов.

Леня, посмотрев на удачливую красавицу актрису, не стал применять к ней свою излюбленную теорию завышенных притязаний. Для начала он объяснил ей, что на самом деле мужчины ценят в женах: а) отказ от собственной индивидуальности; б) способность жертвовать собственными интересами на благо семьи и лично мужа; в) мягкость и женственность, плавно переходящие в бесхребетность и мягкотелость.

Доверие к профессиональным знаниям на этот раз сослужило Катерине плохую службу. Померанцева искренне поверила в объективность Лениных оценок семейной жизни. А посему раз и навсегда перестала хотеть замуж.

— Зачем? — внушал ей доктор. — Вы самостоятельная, самодостаточная женщина, материально независимая. Если, предположим, вы захотите родить ребенка — вы это можете себе позволить, и не имея под боком человека, ущемляющего ваши права как личности. Давайте сформулируем истинные причины вашего недовольства жизнью. Вам не хватает теплых, доверительных, интимных отношений?

Померанцева неопределенно пожимала плечами: чего-чего, а теплых, даже горячих, интимных отношений в ее жизни было достаточно.

— Главное, — назидательным тоном увещевал пациентку Леонид Михайлович, — выявить, чего вы, собственно, хотите?

— Ну, как? — лепетала смущенная Померанцева. — Любви хочу.

— Так любите, — торжественно разрешал доктор, — вам что-то мешает?

— В общем, нет, — признавалась Померанцева. — Меня только смущает, что мужики меня боятся.

— Понятно, вы хотите длительных отношений, — с важным видом ставил диагноз Долгов, — но для этого вам потребуется, как мы уже поняли, отказ от собственной индивидуальности, готовность жертвовать своими интересами ради мужчины, мягкость и женственность, переходящие в бесхребетность и мягкотелость. Готовы вы к этому? Видите ли, основная проблема жизни — это проблема отказа. Нельзя иметь все разом. От чего-то приходится отрекаться. В вашем случае, думаю, это будет семья. В традиционном понимании этого слова.

Возможно, если бы Леонид Михайлович Долгов как раз в данное время не развелся с коварной Адой, если бы личная жизнь доктора была налажена и комплексы не мучили его, если бы Долгов не положил свой завидущий глаз на красивую артистку, — кто знает, может, судьба Кати Померанцевой, а заодно и многих окружающих ее людей, сложилась бы по-другому.

Глава 7

Заскрипела калитка. По покосившемуся забору прошла дрожь. Кудряшов даже приостановился на секунду: не рухнут ли старые доски? Нет, они еще держались — на честном слове, наверное. Тихо шелестела листва. В кадку под водосточной трубой падали последние капли ночного дождя. Бурая покосившаяся избушка не ждала гостей.

Кудряшов осторожно поднялся на разбитое крыльцо. Занес было руку, чтобы постучать, но дверь сама лениво отпрянула в глубь дома.

Опасливо покосилась на пришельца сидящая на столе пятнисто-рыжая кошка, которая, ссутулясь, что-то ела. На кровати под грязно-голубым одеялом лежала женщина. Лежала она навзничь, руки вдоль тела, поверх одеяла, глаза закрыты, дыхания не слышно. Выкрашенные когда-то волосы давно отросли и теперь были у корней цвета соли с перцем. Глубокие складки залегли у рта, кожа — как печеное яблоко: словно синтетическая маска безжизненно лежала на лице.

— Что надо? — прошелестели белые сухие губы.

Куцые ресницы не дрогнули, глаза не открылись. Кудряшов неловко потоптался, потом, узрев чайник на электрической плитке, кинулся к нему как к доброму знакомому, мотанул из стороны в сторону: есть вода! Воткнул вилку в розетку, снял с плеча сумку, шуганул кошку со стола, стал выкладывать свертки со съестным. Хозяйка приподнялась, уставилась на еду.

— Ты кто?

— Я опер. — Кудряшов, радостно улыбаясь, застыл с батоном хлеба в руках.

Женщина смерила его недоверчивым взглядом.

— Честно, — заверил ее Слава.

— Что надо-то?

Не дождавшись ответа, откинула одеяло, коснулась ногами пола, пытаясь нащупать тапочки. Выцветшие техасы были украшены серыми заплатами на коленках, немыслимых размеров старая вязаная кофта была не первой свежести. Хозяйка нашарила на тумбочке гребень, воткнула в жидкие волосы. Руками оттолкнулась от кровати и встала. Молча вышла. Когда вернулась, Кудряшов уже разливал по заскорузлым кружкам только что заваренный чай.

Женщина неодобрительно окинула взглядом стол с разложенными на тарелках сыром и колбасой. Сгребла принесенное Кудряшовым, отставила в сторону, не тронув хлеб и два кусочка «Докторской».

— Щедрый какой, — промямлила, — мне этого на неделю хватит. — Хлебнула чаю. — Сладкий, — улыбнулась вдруг беззащитно, по-детски.

Кудряшов кивнул на коробку с белыми кубиками сахара. Женщина встала, нашла на полке стеклянную банку, аккуратно переложила туда рафинад, вернула банку на полку.

— Таня, — тихо окликнул Кудряшов.

Женщина испуганно заозиралась, задвигалась напряженно, остановила тяжелый взгляд на лице незнакомца.

— Вы меня не бойтесь. Я ничего плохого вам не сделаю.

Женщина, внимательно вслушиваясь в звук его голоса, с собачьей надеждой посмотрела Кудряшову в глаза.