Долгое дело - Станислав Родионов

И я сделалась Великой Одиночкой. Я не выношу никаких коллективов. Избегаю всего общего и общественного. Избегаю общественного транспорта, общественных библиотек и общественных уборных. В столовой я могу обедать только за отдельным столиком. Мне неприятно быть в общем зале, поэтому я почти не хожу в кино. Я, например, не люблю сидеть на диване, на котором кто-нибудь ещё. Верите ли, умей легковые машины ходить сами, я бы шофёра выпихнула из такси.

Они прощались. Он поцеловал ей ладошку и отвесил солдафонский поклон глубокий кивок при аршинопроглоченном торсе. Она ему легонько помахала рукой, словно изнемогала от чувств.

Петельников сунул кулаки в карманы широкой замшевой куртки — подальше от греха. В девятнадцатом веке он вызвал бы этого кавалера на дуэль. Впрочем, почему он? Потому что Рябинину с таким плотным детиной не справиться. Да и невменяем он сейчас, Рябинин-то…

Инспектор тихонько двинулся за кавалером, пользуясь боковыми аллейками, дорожками и тропинками.

Он шёл за этим человеком, не понимая себя. Откуда эта злость, откуда это зыбкое беспокойство, словно у него что-то случилось. У Рябинина ведь случилось, у Рябинина ведь жену уводят… Так почему же руки застряли в замшевых карманах, как запутались?

Кавалер миновал парк, пересёк улицу, подошёл к остановке такси и занял очередь. Петельников ринулся за угол…

Такси с зелёным огоньком инспектор остановил посреди улицы, преградив ему путь буквально грудью.

— Очумел, что ли? — крикнул шофёр, выпрыгивая из машины.

— Очумел, приятель, очумел, — согласился инспектор и достал удостоверение.

— Всё равно так рисковать нельзя, — потишал водитель.

— Требуется помощь.

— Изловить, что ли, кого?

Инспектор сел рядом и отдышался двумя-тремя глубокими вдохами.

— Тебя звать-то как?

— Вячеслав Семёнов.

— Вырули-ка, Вячеслав Семёнов, чтобы мы видели остановку такси.

Машина свернула за угол и притормозила. Остановка такси с жиденькой очередишкой была перед ними.

— Ловить не будем, есть дело поинтересней. Ты должен взять гражданина, стоящего вторым. И ещё: я твой приятель, допустим, Гриша, и ты поддерживай со мной беседу. Как?

— Нормально, — водитель кивнул, загораясь в полутьме кабины заметным любопытством.

Парочка, стоявшая перед кавалером, вдруг бросила очередь и побежала к автобусу. Петельников тронул локоть шофёра… Такси взревело, сорвалось с места и подлетело к очереди с тормозным скрежетом, как в детективном фильме.

— Спокойнее, — тихо посоветовал инспектор.

— Такси занято? — спросил приятный баритон с чуть заметной глушинкой так бывает, когда воротник петлёй стягивает шею.

— Нет-нет, — заспешил водитель, — это мой друг подсел, Гриша…

— Не помешаю? — Инспектор повернулся к пассажиру.

— Ничуть. Огородная улица, дом возле универмага.

В минутном свете — пока он усаживался — инспектор увидел полное лицо и крупноватый нос. Видимо, шатен, лысеющий. Костюм новенький, со скрипом, надел на свидание. Галстук широченный, в полживота.

— Если бы, Славка, ты меня не подобрал, напился бы я с горя в дребезину, — сказал вполголоса Петельников.

Водитель испуганно глянул на инспектора, который изменился на глазах: обвис, обмяк и как-то обрюзг.

— А чего? — вспомнил он его указания.

— Чего… Мой лучший друг Сашка. Двадцать пять лет от роду. Лежит, как живой.

— Где лежит?

— В гробу лежит. Я ж к тебе прямо с поминок.

Водитель сосредоточенно завертел баранкой, обдумывая следующий вопрос:

— Сашка-то… от чего умер?

— Эх, Славка, если бы умер… Не умер он.

— А как же в гробу лежит? — спросил таксер, от неожиданности притормаживая.

— Оттого моя душа и стонет. В гробу он лежит, а не умер. Вот, Славка, какая в жизни квинтэссенция бывает.

Водитель молчал, ничего не понимая. Тихо играл приёмник. Тяжело вздыхал инспектор.

— Извините. — Глубокий придушенный баритон утопил все другие звуки. Что же всё-таки случилось с вашим приятелем?

— Да убили его! — Петельников сердито обернулся к пассажиру.

— Как убили?

— По голове так дали, что он мозгов не собрал.

Водитель глянул в зеркало, пытаясь увидеть пассажира. Сомнений не было — он вёз убийцу.

— Вероятно, в уличной драке? — заинтересовался пассажир.

— В квартире с хрусталём и коврами, под аромат французских духов и под музыку вокально-инструментального ансамбля. И сам, лично купил свою смерть за четыре шестьдесят семь.

— Я вас не очень понимаю…

— Да об этом весь район говорит! Связался Сашка с замужней дамой. Купил бутылку вина марки «Шампанское» и килограмм конфет сорта «Трюфели». И нанёс ей визит в нерабочее время. А муж вернулся, — электричку отменили. Ну, как говорится, гаси свет. Итоги этой встречи налицо: Сашки нет, муж сидит, а дама рвёт на себе парик.

— А как понять ваши слова о купленной смерти за четыре шестьдесят семь?

— Муж-то Сашкиным шампанским Сашку по голове и благословил.

— Неужели они не могли разойтись мирно?

— Вы что, жизни не знаете? — удивился инспектор. — Когда это мирно расходились? Допустим, я бы свою жену застал… Гаси свет.

— Убили бы любовника?

— Любовника… Обоих бы одним и тем же утюгом. А ты, Славка?

— А я бы её проучил.

— Значит, у тебя характер, как у этого, у Отеллы. Тут кто как: кто жену ликвидирует, кто хахаля, а кто обоих. Эх, Сашка…

— Вот мой дом, — сказал пассажир.

Не проронив больше ни слова, он расплатился и вышел из такси. Ни «спасибо», ни «до свиданья»…

Как только его пухлая спина пропала в темноте арки, Петельников выскочил из машины и двинулся за ним. Чёрные кусты плотной сирени закрывали парадные. Стукнула дверь последней. Инспектор осторожно подошёл и увидел на скамейке двух пенсионерок, молча дышавших ночным воздухом.

— Чего-то я его ни разу не видел… Из нашего ли он дома? — спросил инспектор, кивнув на парадную.

— Это же Храмин из сорок шестого номера, — ответила старушка.

— А вот вас я что-то не узнаю, — подозрительно сказала вторая.

— Потому что я забыл надеть галстук, — объяснял инспектор.

Из дневника следователя.

Грусть — это теперь моя тихая и последняя радость.

Добровольная исповедь.

Детство, детство… Заговорила о нём, вспомнилось и вот не отпускает. Когда я появилась на свет, родители закатили пир на весь мир. На этом их радость и кончилась. Иногда меня поощряли — мамашиным поцелуем, чаще деньгами или покупкой дорогой вещи. Иногда брались за моё воспитание, то есть мамаша хватала отцовы подтяжки и подступала ко мне. Я хватала вазу севрского фарфора и кричала: «Не подходи разобью!» Мамаша вешала подтяжки в шкаф, я ставила вазу на полку…

Но хватит о детстве. Оно кончилось. Знала ли я, чего хочу? Ещё как! Отец говорил: чтобы стать рабочим, можно ничего не хотеть. Чтобы стать начальником цеха, пытайся стать директором завода. Чтобы стать директором завода, стремись стать начальником главка. А если захочешь стать начальником главка, то ставь цель быть министром. Короче, живи с запросом: чтобы сделаться главным бухгалтером, нужно хотеть сделаться министром финансов.

Я хотела… Нет, не трудиться, не руководить, не командовать…

Рябинин куда-то шёл.

Семь вечера в июле, а небо не светлое. Облака, его затемнили облака. Видимо, будет дождь. Почему люди не раскрывают зонтиков?

Не центр города и машин немного, а дышать трудно. Не хватает кислорода. Это от автобусов, от их чёрных шлейфов. Почему улыбаются школьники? Ведь нечем дышать.

Жары вроде бы нет, ведь уже семь. Но асфальт всё ещё размягчённый, липкий. Да нет, он вязкий — подошв не оторвать. Ног не переставить. Их как держат. Почему ж легко бегут девушки на своих каблуках?

Да уж и не семь — уже восемь. Неужели он час шёл от троллейбусной остановки до этого дома?.. Почему до этого? Ноги привели, они…

Рябинин поднял тяжёлую руку и позвонил. Дверь отошла, не собираясь распахиваться. Нет, распахнулась.

— Почему-то я тебя не узнал, — удивился Рэм Фёдорович.

— Какая ужасная погода…

— Господь с тобой: солнце вовсю светит.

Рябинин прошёл в комнату, поёживаясь от каменного блеска образцов.

— Что случилось? — спросил геолог.

— Ищу человека, который бы не спрашивал, что случилось.

— Считай, ты его нашёл.

— Я посижу и пойду.

— Посиди.

Неприятно пахло кофе. И ещё чем-то… Книжной пылью. Кристалл дымчатого кварца чёрным отсветом бил прямо в очки. Рэм Фёдорович задумчиво острил бородку. Пора идти — уже посидел.

— Рэм Фёдорович, я тебя никогда не спрашивал о твоей женитьбе…

— Э, разве я был женат? Впрочем, был. Принесу-ка чайку-кофейку.