Повесть о страннике российском - Роберт Штильмарк

— Стой! Куда? — закричал Василий и схватил ее за руку. — Отдай мне эти бумаги!

Вид у супруга был такой, что Айшедуда в первый раз испугалась его. Но она постаралась не показать испуга и принять обычный надменный тон. Это на сей раз было нелегко: Василий ухватил ее за руку и, видимо, не торопился отпустить!

— Отец! — запищала она жалким голосом. — Беги на помощь! Селим бьет меня! На помощь!

Тогда Василию пришлось применить силу, и документы упали на пол. Он подхватил их и запихал в карман. Тут в комнату вбежал Махмуд и замер в изумлении при виде непривычной картины: на коврике ревет Айшедуда, а над ней грозно возвышается великанская фигура Селима во всем янычарском облачении.

Тесть, увидев лицо зятя, струсил не на шутку и даже не попытался удерживать витязя, когда тот ступил за порог с тайной мыслью бежать тотчас же, пока документы не изъяты.

— Махмуд-ата! — завопила Айшедуда. — Не выпускай Селима из дому. Я видела у него крупные иностранные деньги!

Счастливая догадка озарила Василия. Он спасен! Турчанка приняла найденные бумаги за иностранные денежные купюры.

— Откуда у тебя эти деньги? — недоверчиво осведомился Махмуд. — Сколько же их у тебя и что ты намерен с ними делать?

— Я сберег свое матросское жалованье, потому что не пью вина и не мотаю деньги по ветру, — отвечал янычар. — А достал я их из-под пола, чтобы выменять на турецкие деньги у иностранных курьеров, которые приходят в Баби-Али, к визирю. Получу я за них не меньше двух сотен пиастров. И я хочу купить себе на них к байраму новое обмундирование и оружие. У нас будет смотр янычарам на празднике. Сам великий визирь примет наш парад. Я не желаю выглядеть на параде нищим… И не советую никому вмешиваться в мои дела!

— Слова твои мудры и вески, это речь зрелого мужа, и мне она отрадна! — забормотал Махмуд. — Встань, Айшедуда, не серди супруга столь громкими рыданиями. Когда же ты намерен обменять иностранные деньги на турецкие?

— При первой встрече с курьерами, во дворце или на улице в Пере, где живут чужеземные послы. А теперь — не мешайте мне раздеться и отдохнуть после службы!

Айшедуда, выйдя из комнатки, уже накинула было шаль, чтобы сбегать к Усману, но отец удержал ее на пороге.

— Не торопись, Айшедуда, — сказал он. — Усман все равно отберет у нас все деньги Селима в уплату долга. Пусть твой муж сперва принесет деньги домой и отдаст их мне, а я отдам ему свое старинное оружие из сундука. Такого нет ни у одного янычара во дворце, но ведь лежит оно уже много лет, может заржаветь и испортиться, деньги же всегда остаются… свежими! Если он отдаст мне все, что выручит за свои иностранные деньги, то есть двести пиастров, мы не останемся с тобой внакладе, хотя некогда оружие мне стоило дороже.

Через несколько дней после этого происшествия Селим был послан своим начальником на тот берег Золотого Рога, а Галату, где невдалеке от Усманова жилища близ улицы Топхане помещались оружейные мастерские и воинские казармы. И на этот раз счастье улыбнулось Василию!

Не успел он выйти на просторную, застроенную виллами дипломатов Большую улицу Перы, столь памятную ему по первому дню пребывания в Стамбуле, как из-за угла показался легкий возок, сопровождаемый двумя верховыми. Один из верховых придержал коня и о чем-то спросил прохожего разносчика фруктов.

Янычар Селим только-только вознамерился узнать у конника, где тут проезжают иноземные курьеры, как вдруг услышал из возка русские слова:

— Ну, что ж ты, братец, под самый конец вдруг замешкался? Или дорогу забыл?

— Хотел грушами вас попотчевать, ваше благородие! — весело отвечал конник. — У нас в Киеве я еще таких не видывал!

Перед изумленным, обрадованным Василием оказались… земляки! Дипломатический русский курьер с охраной! Не помня себя от волнения, бросился Василий Баранщиков к запыленному возку:

— Ваше благородие, господин честной! Батюшка! Дозвольте слово молвить!

Молодое безусое лицо, почти мальчишеское, выбритое, напудренное, но даже под слоем пудры веснушчатое, влажное от пота, обрамленное буклями седого парика… и пухлые губы, и вздернутый нос… Господи, молодой российский барин! С удивлением глядит на Селима. Еще бы не удивляться: турецкий янычар с каким-то ходатайствам!

Запинаясь, путая слова, Баранщиков умоляющим тоном попросил разъяснить ему дорогу к российской границе: мол, через какие города турецкие, молдаванские и прочие ездят господа курьеры в Петербург либо в Москву-матушку.

— Да на что тебе сие, братец? — в недоумении спросил молодой курьер.

Василий стоял уже под окошечком возка и мог говорить тихо.

— Извольте-с объяснить мне дорогу домой, сударь, ибо за мною, возможно, наблюдают, и времени на разговор в обрез у меня и у вашего благородия… Заставьте бога православного за вас молить, ежели живым домой доберусь! Коли будет на то ваша милость… Сирот ради, что дома обретаются в нищете, пока отец их здесь в плену погибает…

Из глаз Баранщикова брызнули слезы. Оба верховых казака приблизились и слышали последние слова. Их тронуло горе чужого человека в янычарской одежде.

— Ваше благородие, — проговорил старший из них. — Дозвольте мне по-простому, по-мужицки ему растолковать. Видать, человек-то российских кровей… Дозвольте поясню…

— Да нет, Романыч, как же ты ему растолкуешь, бог с тобой! Он и не упомнит всего, да и ты наврать можешь… Нет, нет, от сего пользы не будет, надо по-другому!..

Молодой человек, видимо, понял ситуацию правильно. Он говорил торопливо, нервно покусывая губу и решая мысленно, как же вернее помочь голубоглазому янычару с матушки-Руси.

— Ты… грамоте разумеешь? — спросил он наконец у Василия.

— Обучен читать и писать, ваше благородие. Будьте милостивы, сударь.

— Вот! — произнес курьер не без стеснения. — Возьми и спрячь эту бумагу. Я на ней для своих надобностей весь свой путь нарисовал, от самого Киева, ибо следую сейчас оттуда… Как зовут тебя, братец?

— Василий, Яковлев сын, по фамилии Баранщиков, век буду за ваше здравие бога молить!

— Помоги тебе бог, братец, — растроганно проговорил курьер. — А тут вот, на, возьми немного денег российских, полтина серебром наберется. Издержался в дороге, более не могу… Да ты почему ж к послу российскому не обратишься? Булгаков, Яков Иваныч, слыхал? Или… не жалует тебя министр государынин?

— Эх, ваше благородие! Жалует царь, да не жалует псарь! С порога посольского дворецкий прогнал, даже слушать не стал, не то что ваша милость!

— Что ж, земляк, счастливого тебе пути! Коли задуманное исполнить намерен по размышлении зрелом, даю тебе совет: не больно мешкай! Тучу видишь вон, над морем? Коли видишь тучу грозную, сам разумей, что дождя-грому не миновать! Не пришлось бы навещать тебе Якова-то Ивановича в… Семибашенном! Смекаешь?