Человек Чубайса - Геннадий Прашкевич

Огромным ключом узбек отворил тяжелую, обшитую стальным листом дверь и мы вошли в темную прихожую. С одной стороны торчал массивный металлический сейф, с другой возвышалась нелепая рогатая вешалка, на ней сиротливо обвисло потасканное демисезонное пальто.

За второй, тоже усиленной стальным листом дверью, открылась еще одна комната – попросторнее и с мебелью.

– Бабки при себе?

– Конечно.

В общем, все как обычно. Может, даже слишком обычно.

Узбек и Котел устроились за деревянным столом, а я лениво прошелся по комнате, выглянул в низкое окно, выходившее в огород. Снаружи окно было забрано тяжелой стальной решеткой. Удобное местечко, подумал я. Никто не войдет без спросу. В таком местечке чувствуешь себя надежно. Впрочем, какую угрозу для двух крепких, всякое повидавших людей мог представлять вежливый узкоглазый мужичонка в стеганом халате и в тюбетейке, похожий на узбека или на беженца из тех же краев?

– Выкладывай.

Котел выложил наличку и узбек тщательно пересчитал купюры.

Потом так же тщательно он пересчитал купюры на второй раз. Подсчет его удовлетворил. «Сейчас закину деньги в сейф и едем грузиться».

И вышел в прихожую.

Мы с Котлом переглянулись.

Дом был старый, надежный, срубленный из мощных сосновых бревен, чуть не в два обхвата. На маленьких окнах стальные решетки, которые срезать можно только «болгаркой». Я невольно кивнул:

– Смелый мужик. Один работает.

– А чего ему бояться? Мы ж не обманем, – неуверенно протянул Котел. Он, наверное, жалел, что нет такой возможности. – А южные люди, они здорово чувствуют опасность. В этом отношении они совсем как животные. Да и оружие я все-таки прихватил, – признался он, показав мне газовый пистолет. – Мало ли… Вот только странно… Офис как-то нестандартно обставлен…

Офис действительно был обставлен нестандартно.

Если говорить честно, дрянь, а не офис. Стоял в комнате простой школьный письменный стол, ну, самый простой, с двумя ящиками без замков, а на голой, давно не беленой стене висела полка с необходимой литературой.

Ну, понятно, пара стульев, старый диван.

Я присмотрелся:

– А знаешь, Паша, на этом диване, кажется, спят…

– Ну и что?… – ответил Котел, и от его фальшивого спокойствия нехорошее предчувствие тронуло мою спину специфическим холодком. – Поработал, отдохнул… Все путём, всё тип-топ… Я бы сказал, удобно… Это же всего лишь офис при складе, – добавил он, явно в чем-то убеждая самого себя. – Он служит только для таких вот расчетов.

– А ты взгляни, какая на полках литература.

– Ну, какая! – отмахнулся Котел. – Везде она одинаковая. Кодексы, наверное, да перечни юридических документов.

– А вот хрен, Паша! – весело сказал я. – Вовсе не кодексы и не юридические документы. Если честно, таких книг я не видал со школы. «Повесть о настоящем человеке»… Как тебе?… «Чапаев»… Басни Демьяна Бедного… Зачем басни Демьяна Бедного в офисе, пусть он даже просто при складе?

Котел не ответил.

Он бросился к двери и нажал на нее плечом.

Только это было ни к чему. От таких нервных типов, как Котел, дверь специально усилили стальной пластиной и, разумеется, крепко заперли. Причем с другой стороны, снаружи.

Котел крикнул, никто ему не ответил.

Мы дружно навалились на дверь, но куда там? Такую дверь можно выдавить только трактором или вынести взрывчаткой. Подергали, конечно, решетку, выбив стекло, тоже напрасный труд. К тому же, выходило окно на заснеженный огород, никак ни до кого не докричишься.

Только тогда дошло до Котла, что узбек его кинул.

Уже забился, наверное, в надежную щель, пьет горячий зеленый чай, пересчитывает наличку, а мы дергаем решетку. А еще цитирует на память какую-нибудь басню Демьяна Бедного.

От бессильной ярости Котел пальнул в окно из газового пистолета.

Выстрела никто не услышал, зато сами мы чуть не задохнулись. И выбрались из дому только часа через два, когда уставший от безделья водила все же забил тревогу. Оказалось, что старый деревянный дом с усиленными дверями и со стальными решетками на окнах принадлежит цыгану по фамилии, как это ни странно, Михайлов. Цыган, когда я позже встретился с ним, охотно подтвердил, что сдает свой дом случайным квартирантам – за наличку и на небольшой срок. То есть, никто не живет в его доме постоянно. Ну, а чем развлекаются квартиранты – это его, цыгана, нисколько не интересует.

Вот она воля, вот он Будулай с цыганами!

Ну, а что касается узбека, заявил Михайлов, то узбек сразу уплатил за месяц вперед, вел себя примерно, ни баб, ни алкашей в дом не водил, а прожил всего неделю.

«Твое пальто?» – спросил я, указывая на нелепую рогатую вешалку, украшенную потасканным демисезонным пальто.

Цыган обрадовался: «Мое!»

Я полез в накладные карманы пальто и из каждого извлек по ручной гранате.

«Что ты! Что ты! – переиграл цыган. – Не мое!»

Тридцать первого декабря, вечером, в чебуречной на Красном проспекте я встретил майора Федина.

Было холодно, майор зашел в заведение явно не ради чебуреков, да и не ради меня. Тоненькая рыжая дама в норковой шубке, праздничная, как игрушка, могла приходиться ему кем угодно; только когда дама покинула чебуречную, майор пересел ко мне.

– С наступающим! – кивнул он. – Слышал свежий анекдот? У врат Рая появляется лицо кавказской национальности. Апостол Петр: «Извините, но бандитам вход в Рай запрещен». – «А мне в Рай и не надо, – отвечает лицо указанной национальности. – Это у вас есть двадцать минут, чтобы всех вывести наружу». – Федин подмигнул: – Знаю, знаю, Семеныч, ты сейчас на мели. Такова жизнь, – он развел руками. – Как насчет делового предложения. Нужная работа, много нужной работы… – Федин любил говорить намеками. – Мы тебя высвечивать не будем, ты только забивай нужные стрелки, веди переговоры. А мы тебе подставим плечо. Крепкое плечо, сам понимаешь. А цель: уберечь от волнений уважаемых граждан России.

И сунул визитку:

– Переваришь, позвони.

Я кивнул.

Чебуреки я не любил, но денег было в обрез, можно сказать, совсем не было денег. Не выдержав моего молчания, начал позванивать Трубников, сопел, пускал слюну, обещал золотые горы, даже обещал погасить долги, но к Трубникову я, как и к Федину, не хотел. Пойти к тому или к другому означало катастрофически потерять набранную высоту.

А я не собирался ее терять.

«Паблик рилейшнз!.. – сопел Трубников в телефонную трубку. – Ты въезжай, въезжай, я тебя министром пропаганды сделаю!.. Речь не о рекламе, – сопя, обрывал он возражения. – Речь о построении общественного мнения. На научной основе… Ты такое потянешь, я знаю… Обновим связи, соберем команду интеллектуалов, внутренние отношения ты сам, как никто, чувствуешь… А придет время, конкретно под тебя создадим партию. Въезжаешь?… Пора выходить на внешний рынок, помнишь, я говорил об Азии? Вот он наш рынок. Мы должны его завоевать. Ты въезжай, въезжай, мы должны быть первыми…»

Выйдя из чебуречной, я неторопливо обошел площадь – мимо ледяных каменных мутантов, мимо дышащего паром подвальчика, в котором когда-то видел зеленых баб, нарисованных Нюркой, мимо взметнувшейся в небо бывшей общаги ВПШ, превращенной в гостиницу, затем пересек проспект и вернулся к бывшему Дому книги.

Все бывшее…

Впрочем, дальше шло настоящее – Центральный Банк, издательство «Наука», магазин «Школьник», кинотеатр «Победа». Но холодно и неуютно было на улице, хотя возле ЦУМа таинственно мерцали освещенные изнутри свечами стеклянные аквариумы с живыми цветами.

Странное было у меня настроение.

После краха я ни разу не поторопил события.

Ничего у меня не было, гол как сокол, но почему-то я знал, что непременно выберусь из ямы. Меня не пугал даже Новый год. Ну, жрать нечего, подумаешь. Залягу спать, решил я, добравшись до дома. Но когда сунул ключ в дверь, на лестничной площадке появился сосед, гоняющий челноков в Турцию и в Китай. «С наступающим! – заорал он. – Не созрел еще пойти в челноки? – Это была его дежурная шутка. – Не решился мир посмотреть, сосед?»

И сунул мне бутылку водки. «Каинский купец».

– С наступающим!

Я запер за собой дверь, разделся, прошел в темную комнату и поставил бутылку на подоконник.

Стекла промерзли насквозь.

Разводы мохнатого инея нарисовали на стекле неземной сад.

В нарисованном неземном саду стояли сумерки, но мне почему-то стало весело. Хлебнув из бутылки, я обжегся дешевой водкой, зато до меня дошло, что жизнь в самом деле только начинается. А все, что было прежде, это все было прежде, это отснившийся сон. Сделав еще глоток, я подивился, что совсем недавно всерьез считался с Филинами и Иванычами-старшими. Теперь, к счастью, это позади, понял я.

И поставил пластинку битлов.

Пока четверка разогревались, я открыл шкаф. Тяжелая «Ямаха» тревожно загудела в моих руках. Мне тоже надо было разогреться. Я прикасался к «Ямахе» редко, в последние годы считанное число раз. «Ямаха» была моим секретом, о котором знал только Шурка. Втайне я всю жизнь хотел стучать по струнам. Не меньше, чем Шурка. Кстати, у меня это получалось. В свое время школьный джаз знали в городе. Мне всю жизнь хотелось стучать по струнам гитары, чтобы зал загорался, чтобы из сумеречных глубин зала, из сумеречных живых глубин светились бесчисленные глаза, вздымались тысячи рук. Человек, ни разу не стоявший на сцене, этого не поймет.