Хроники неотложного - Михаил Сидоров

— Этак можно всю жизнь пробовать.

— Можно. Но лучше поздно, чем никогда. Я вот всю дорогу кино хотел снимать, детское, а вместо этого полжизни в медицине протусовался. А сейчас подумал — какого черта?! — и, наверное, в июле документы подам.

— Не поздно еще?

— На режиссерский самое то.

— Ну, в общем, да. Жизнь видел, что к чему в ней, узнал, лажи не слепишь.

— Надеюсь.

Впереди замаячила развилка, справа возвышалась над лесом башня новгородского элеватора.

— Все, Феликс, мне прямо. Удачи. Бог даст, свидимся.

— Конечно, свидимся, по одним трассам ездим. Будь здоров, Паш.

— Пока!

На развилке стопила парочка — хиппи в гусарском ментике и увешанная феньками девочка. Я утянулся за мост. Там, с интервалом в сто метров, стояли три знака: восемьдесят — шестьдесят — сорок. Встав у последнего, я вскинул руку и тут же уехал до Вышнего Волочка. Пройдя его насквозь по длинной и извилистой Мэйн-стрит, на самом выезде я поймал заляпанную «Оку» и, проехав километров шесть, вышел возле кафе. Стояло несколько фур. Водилы обедали.

Засеял дождь. Только я вознамерился надеть пончо, как рядом тормознулась белая «Волга».

— В Москву?

— В Москву.

— До Твери.

— Идет.

Мы с рюкзаком удобно устроились на заднем сиденье.

— Долго стоять приходится?

— Когда как, смотря, где встанешь. Лучше всего на посту, на заправке, возле кафе или у переезда, за перекрестком — везде, где народ скорость сбрасывает.

— Логично.

— Еще бы. От внешнего вида много зависит, внимание нужно уметь привлечь…

— Вот мы чего и остановились: джинсы, рюкзак, ковбойка. Студент?

А, побуду немного студентом.

— Студент.

— Где учишься?

— В медицинском.

Дождь усилился. Вовремя я.

— Давно путешествуешь?

— Не очень.

— А сейчас куда?

— В Крым.

— Молодец, завидую.

Ливануло как следует. «Дворники» метались как сумасшедшие.

— Да, грустновато в такой дождь на трассе стоять, — заметил тот, что был за рулем.

— Эт точно. Но худа без добра нет — в дождь подбирают лучше: милосердие еще стучится в людские сердца.

Второй разом повернулся ко мне всем корпусом:

— Любишь Булгакова?

— Дык.

И все. До самой Твери цитаты, комментарии, Александровский спуск, «Дьяволиада» и всякая мистика, связанная с ней. Фанат мужик, хоть и служит в строительной фирме. Всласть натрепались, даже не заметили, как приехали.

В Твери дождя не было. Минут через двадцать меня подобрал молчаливый, пожилой дальнобой, с которым я затемно добрался до Зеленограда и прямо в центре, на светофоре, я застопил кренделя, едущего в столицу на двухдневный отрыв. В салоне гремел R.E.M, а сам он уже хорошо подготовился к вояжу по модным клубам.

— Будешь? — Вильнув, чувак встал на обочине и щедро сыпанул на зеркальце белым порошком.

— Не, спасибо, не увлекаюсь.

— Зря.

Он, как в кино, высосал носом дорожки и застыл на секунду, ловя приход.

— А-а-а, ништяк! Тронулись. Beа луэинг май релиджен…

Москва вырастала навстречу. В небе дрожало зарево, полосы забивали стада легковушек. Цепи проституток тянулись до самого МКАДа. Во тьме покуривали сутенеры. Он даванул на гудок, приветствуя торжество живой плоти.

— Зда-а-ар-р-ро-во, бельдюги! Как, а? Скажи?

— Ничего.

— В два ряда стоят! — с некоторой гордостью похвалился он мне. — Тебе в Москве куда?

— М2, Кашира. Направо по кольцу. Тебе-то самому куда?

— Да мне пох! Направо так направо.

Я тихо порадовался.

По кольцу, отблескивая оранжевым, несся темный поток. Горели цифры: не больше ста двадцати! Горизонт прятался. В небе царило электричество и стекло. Издалека всплывали щиты, щетинились стрелами, — Ml, МОСКВА-ЦЕНТР, ВОЛОКОЛАМСК, М3, ЗАПАД, СМОЛЕНСК, ЮГ, — воскрешая в памяти группу армий «Центр», план «Барбаросса» и разъезд Дубосеково. На флангах мелькало; ввысь рвался неудержимый, светлого бетона, модерн. Остров Крым. Развитой урбанизм. — Слышь, тормозни, где лесок. — Легко. Он запросто кинул машину вправо. Сразу засигналили сзади. — Ка-а-азлы!!! Я вылез, вытащил с заднего сиденья рюкзак. — Спасибо, что подвез. Хорошо оттянуться… — Давай. По газам — и как не было. Ну, Шумахер!

Я пересек полоску травы и уткнулся в решетку. Отгородились. Что ж, мне это только на руку. Перебросил рюкзак, перелез сам и углубился в заросли. Метров через сто нашлось удобное место. Я раскатал коврик, вынул спальник, кинул рядом полиэтилен, на случай дождя, и запалил маленький, квадратный примусок-книжку. Есть хотелось безумно. Дождавшись, пока закипит, я вытащил гирлянду сосисок, нарезал кружочками четыре штуки и кинул их в горячую воду. Не удержался и съел сырой пятую. Засыпал пюре, размешал, выдавил майонез из пакета. Набил рот и, жуя, поставил на огонь крохотный чайничек. Потом, погасив фонарик, зажег пару долгоиграющих свечек в жестяных колпачках. В сотне метров мелькал, гремя железом, большой город, а у меня было уютно и тихо. Над головой, в просветах крон, висели некрупные звезды, фырчал примус и посапывал, пуская парок, чайник. Горели свечки. В трубе из-под «Принглс» ждали своего часа хрусткие, колеса сливочного печенья.

Наевшись, я залез в спальник. Завел будильник, повесил на сучок за приделанную петельку. Сунул под голову рюкзак и вытянулся во весь рост, смакуя растекающуюся по телу истому.

Блин, кайф!

Дважды тумкнули барабаны FreeAsА Bird, и повел свое протяжное, джентли Уилс, соло Харрисон.

Fre-e-e-e-e as а bird,It's the next best thing to beFree as a bird…

Лес. Ночь. Кора. Сосновые лапы над головой. Хруст хвои под локтем… Шум вдалеке. Равномерный рокот — то нарастет, то снова утихнет. Прибой. Море. Я на море… Туман вокруг, и вода теплая-теплая… плавно накатывает, поднимает и уходит вперед. А я остаюсь, как поплавок. Зову ее. Она там, в тумане, на камне. У нее стройные ноги и стриженные под мальчишку белые волосы…

На черной глыбе смутно белеет гибкое тело.

Не бойся, здесь глубина сразу…

Изогнувшись, она осторожно спускается ближе к воде. Я гляжу на нее и волнуюсь. Проходит под кожей и тянет под ложечкой, отдавая в горло с каждым ударом. Решившись, она входит в воду. Входит по-женски — присев, запрокинув голову, чтобы не намочить волосы. Намокли, конечно — на висках маленькие сосульки…

Я проснулся. Было тихо. В душе рождались нежные мелодии. Плавая в клочьях сна, я лежал и прислушивался. Мягкое сожаление, негромкая радость, сдержанное желание. Щелкнул будильник и, понимая, негромко завел свое настойчивое: та-та-та-та, та-та-та-та. Я вылез из спальника. Меж деревьев слоился туман. И ни звука вокруг. Полиэтилен усеивали крупные капли. Я раскрыл примус, прогрел его сухим спиртом. Он фукнул, завелся и зашумел, выбрасывая длинные фиолетовые языки. Пока грелась вода, я вывернул спальник, проветрил и сунул его в рюкзак. Встряхнул полиэтилен, зажмурившись от росы, привязал снаружи — пусть сохнет. Умылся, почистил зубы, сварил кофе с корицей и кардамоном. Остатками воды вымыл ложку и котелок, собрался и двинул к трассе.

Над Москвой поднималось солнце. Засверкали стекла, появились машины. «Баргузин» с оранжевыми аварийщиками докинул меня до Каширы. Спустившись с развязки, я тут же уехал до Серпухова, а оттуда, чуток повисев на трассе, на Тульскую объездную. Сюда натянуло хмари. Я стоял у кафешки и голосовал, подбирая на гармонике Not Fade Away. Из дверей выглянула официантка. Я подмигнул, но она, фыркнув, улиткой втянулась внутрь. Оттуда раздался смех. Я расстроился.

И тут мне в очередной раз подфартило. Остановился уазик.

— Куда путь держишь?

— На Украину, но с вами сколько по пути.

— Садись.

Я сел.

— Вы далеко?

— До Белгорода.

Круто.

— Феликс.

— Владимир.

И понеслось.

— …умнющий, черт. Учует ночью кого — ни звука. Подползет и кусает в ухо: чужой! Ты ему шепотом: где? Он мордой в нужную сторону повернется, укажет, и к следующему — будить. Суперпес был. Признавал только тех, с кем хоть раз в горы ходил, да и то на расстоянии всех держал. Одним можно было купить— купанием. Спросишь: Сорф, а купаться хочешь? — и все, твой. Рот до ушей, глаза горят, язык лопатой. В озеро прыг и давай круги нарезать, до изнеможения. Сам не вылезал — вытаскивали. Мины чуял — мистика какая-то! Такую заковырь находил, аж оторопь брала. На двести процентов ему доверяли, всем обязаны были. Довелось как-то французских журналистов брать; те репортажи делали, с духами в рейд ходили, а потом возвращались, вроде как и не при делах, а у нас задача — забрать у них все: пленку, блокноты, записи… Мы на вертушке, они на джипе, юркие, сволочи, хрен поймаешь. Стрелять нельзя, так мы на них Сорфа сбросили. Он их догнал, запрыгнул — как миленькие тормознулись.