Хроники неотложного - Михаил Сидоров

Чегой-то с утра на Бродского потянуло!

Расслабуха. Заведующей нет, на мозг не давят, уборщица воду не набирает, Горгона не шакалит по помещениям. Тихо, спокойно — красота! Всегда любил в выходные работать, особенно в воскресенье — в понедельник все на работу, а ты домой не спеша…

— Эх, ребята, вы такое зрелище пропустили! Свалка Дед Морозов на Солидарности.

— В смысле махыч?

— В смысле свалка. Куча-мала. Штук десять, наверное, в тигрятнике. Я фотки сделаю, принесу послезавтра.

— Они, кстати, и сейчас там. Сидят как долбо…бы с Вилла-Рибы.

— Охрана не выпускает?

— Ну. Давно бы организовались и дверь на таран взяли.

— Н-да, не хило так праздничек встретили.

Пашка Пак хрюкает в кружку.

— У меня сосед есть, по фамилии Зелепукин. Тридцать первого назюзюкался после смены и в опорный пункт загремел, за публичное мочеиспускание. Супруга его звонит мне на станцию — выручай! Кидаю ложняк, еду. Захожу: Зелепукин в коматозе на лавке, а за старшего сидит майор, старый-престарый, советских времен еще. Анискин, короче. Я к нему: товарищ Майор, ну, пожалуйста, с кем не бывает, человек в метро поезда водит, работа нервная, напряжение после смены хотел снять, не рассчитал с устатку, товарищ майор, вы ведь сами молодым были, знаете ведь, как бывает… Чую — ведется. Товарищ майор, говорю, ради праздника, а? У вас ведь тоже дети есть. И именно в этот момент Зелепукин выходит из комы, открывает глаз: да какие тут, на х…, дети? Ты глянь на него — он же пидор! И опять засыпает. Пятнадцать суток и Новый год в КПЗ.

Забежавший было на кухню карликовый пуделек испуганно шарахается в коридор.

— Жасмин, Жасмин, иди сюда. Иди к маме.

Катька Черкизова втискивается обратно, держа на руках маленького, остромордого, шарообразно подстриженного песика. Тот упирается лапками ей в форму и зевает, изогнув дугой розовый язычок. Кобелек. Мужчинка.

Че шепчет:

— Смотри, сейчас она его поперек схватит, засос поставит и скажет: «Ч-ы-ы-ы мой шла-а-адкий!»

Катька немедленно хватает пуделя ниже ушей и часто-часто чмокает его в мордочку:

— А мы скоро родителями станем, да. Жасмин? Да? Чы-ы-ы мой шла-а-адкый! Чы-ы-ы-ы мой шла-а-адкый!

У нее этих пуделей — полквартиры, всю станцию ими опуделила.

— Жасмин будет папой, а я бабушкой. Да, Жасмин?

— То есть?

— У нас родятся щенки-и-и.

Гасконец, не отрываясь от салата с сухариками, деловито осведомляется:

— Ты трахаешься с собаками?

Снова хохот. Черкизова обижается:

— Дурак!

— А мы как-то, в училище еще, с Егоркой и Стасиком винца хлебнули, косячок растянули и сидим во дворах на Непокоренных, пивком это дело полируем. Весна, черемуха, белая ночь… прет, короче. И тут какая-то тетка в окно кричать начинает: «Тюпа! Тюпа! Ребята, вы пуделя не видели? Позовите пуделя». И чего-то нас пробило, как заорем: «Пудель! Пудель!!!» Полчаса потом ржали.

Пустая бутылка отправляется под стол. Дымят сигареты, усталость в глазах у девчонок оттаивает, отработавшие водилы дружно чокаются, наверстывая упущенное. Байки как из мешка.

— Сижу в Сосново, жду электричку. Напротив дембель в парадке. Скучает отчаянно, по морде видно. Все анекдоты прочитал, все сканворды разгадал и сидит мается. Забегает болонка, начинает обувь обнюхивать. Он аж ожил. Лицо засветилось — хвать ее за шкирятник и давай сапоги драить. Навел глянец и выбросил. Та хвост между ног и пулей из зала. Грязнющая — жуть! А её уже ищут: «Мышка, Мышка… ой, где ж ты так извозилась?» Народ лег. А дембель такой счастливый укатил, будто с двух букв мелодию угадал.

Приходит Джексон, трет с Гасконцем в сторонке, садится. Наливает. Конкретно. Поднимает, окидывает всех взглядом, кивает. Хукает, выплескивает в себя. Глотает. Смачно впивается в брызнувший помидор, протыкает вилкой пару пластинок салями. Все молча. Наливает по второй, зачерпывает ложкой салат. Публика ждет.

— Джексон, может, скажешь чего?

Отрицательно мотает пальцем, — погоди, дескать, — выпивает, жует, глотает, скатывает в трубочку ломтик шинки, макает в горчицу, досылает в рот и, откинувшись, тянется за сигаретами. Закуривает, выпускает дым.

— Ф-ф-фу-ты, б…, с Новым годом!

Чуть не лопнули. Жасмин, тявкая, срывается в коридор, Стасик, Журавлев, Че и Егорка орут ему вслед: «Пудель! Пудель!!!», Лодейников извлекает припасенный пузырь шампанского:

— Все в сборе. Давайте по пять кубов, за удачу…

Город безлюден и тих. В окнах мерцают гирлянды и семисвечники. Подмораживает. На снегу валяются корки от мандаринов, бутылки и отработанная пиротехника. Ждать холодно, иду вдоль дороги и подпеваю звучащим в наушниках «Стоунз» — все равно вокруг никого, можно и покричать.

Бат ши cоукомпликейтед — а-а-а-а-а, а-а-а-а-а, а-аа-а-а, а-а-а-а-а, а-а-а-а-а, а-а-а-а-а…

Вскакиваю в троллейбус, устраиваюсь впереди, доезжаю до парка. Выхожу и срезаю наискось по аллее.

На лестнице пахнет хвоей. Я открываю дверь. Колокольчики тинькают, и девочка-шерпа улыбается мне с порога. Закрываю форточки, включаю обогреватель, сую прокуренную одежду в машину. Лезу в холодильник, доедаю сгущенку, запивая ее холодной водой. Долго-долго стою под душем, бреюсь, несколько раз чищу зубы. Надеваю шорты и зеленый армейский свитер. Готовлю завтрак: яичница, кофе, творог. Негромко играет Леннон: Watchin' The Weel's, Woman, Just Like Startin' Over.

Вожделенное одиночество. Гомеопатическое. То самое, о котором хочется рассказать женщине. Из всех его видов только оно одно дает столько счастья.

Выпиваю после кофе холодного молока, лезу под одеяло, накрываюсь и засыпаю.

Я иду с рюкзаком по вечерней улице. Сосны и фонари. Падает снег. Никого. Тишина. За живыми изгородями светят окна. Похоже на Ниду, что на Куршской косе, но не она. Какая-то Европа. По крайней мере, мне это точно известно. Я иду и знаю, что сейчас на крыльцо выйдет девушка. Она что-то спросит, я отвечу, и мы поймем, что ждали друг друга всю жизнь…

Я просыпаюсь. За окном темь. Долго лежу без света, в голове плавает SilentNight, а в душе улыбается тихая радость.

Падает снег, ветки укрыты белыми муфтами. Потолок отражает свет фонарей. Светясь алым, трынкает спиралью рефлектор. Щелчками перебрасывает стрелку будильник.

Еще месяц, и все. Трое суток пути, костел с видом на Люксембургский сад, метро, станция «Гран-Опера», блюзы под гитару с губной гармошкой, монеты в гитарном чехле, еда в пакете из супермаркета, лавина сигаретных пачек из обманутого автомата, литр вина за евро…

А потом Испания, в которой я еще не был; Португалия, о которой только читал; Марокко и Мавритания — ветер, песок и звезды…

Надо Феликса подключить, а то ж ведь совсем сгниет.

Снимаю трубку, набираю номер. Должен проснуться уже по идее.

— Алло, Феликс? Спишь?

— Нет. Врубись, я сегодня ключи потерял и из соседской кухни в свою перелез. Третий этаж.

— Что, так нарезался?

— Ну. Соседи говорят: позвонил в дверь, прошел на кухню, открыл окно, обернулся, сказал: «Если упаду — звоните на станцию, скажите: фельдшер Черемушкин из окна выпал» — и на раз-два-три перелез.

— Сурово.

— Самому понравилось. Сейчас вот за пивом собрался — здоровье поправить.

— Слушай, чего звоню: я на днях паспорт в финское консульство закидываю, в Марокко и Мавританию еду, через Европу — поедешь со мной?

— Прямо так, с ходу?

— А что тянуть-то?

— А когда?

— Как только, так сразу.

— У меня загранпаспорта нет.

— В турфирме сделай, по cito[77].

— В какой?

— В любой.

— Денег нет.

— Ремеслишком прокормимся.

— То есть?

— Наиграем. Возьмем гитару, гармонику — не пропадем.

— Ну, я не знаю…

Блин, как обычно!

— А кто знает? Давай, думай быстрее. Потом поздно будет.

— Надолго?

— Сам решай. Я увольняюсь.

— «Колес» жалко.

— Вот послушай: Агадир, Кап-Джуби, Сиснерос[78]… ничего не напоминает? Париж, Че, Гасконь, Страна Басков. Столбы Геркулеса. Неужели не тянет?

— Да тянет-то тянет, но…

— Но — что? Че, тебе тридцать один; мог бы уже стать хер знает кем, а ты все еще хер знает кто!

Звонок в дверь. Леха.

— Погоди минутку.

Отдохнувшая, с мороза, глаза блестят. В руке пакет — всякая вкусная всячина. Живем!

— Я договорю, Лар?

— Давай-давай, договаривай. — Она грациозно изгибается, расшнуровывая ботинки.

— Алло?

— С паспортом мне поможешь?

— Обзваниваешь десяток фирм, узнаешь, где быстро и дешево делают паспорт и финскую визу, и сдаешь документы на все сразу.

— А снаряжение?

— Удобный рюкзак, теплый спальник и крепкие ботинки — все.