Хроники неотложного - Михаил Сидоров

— Кем работаешь-то?

— Фельдшер на скорой.

— Надо же! Тот парень тоже со скорой был.

— Случайно, не Веня Северов? Такой, со шрамом вот здесь, да?

— Ты знаешь его, что ли?

— Ага, работаем вместе.

— Ну, блин, мир тесен. А он куда на майские двинул?

— Никуда, трудится.

— Чего так?

— Отец заболел.

— Тяжело?

— Безнадежно.

Всю зиму Северов долбил через сутки, а как потеплело, вернулся на ставку и стал ездить в Хельсинки — садился там с гитарой на солнышке и играл неторопливые буги а-ля Джимми Рид.

— Поставим кассету, Паш?

— Давай. Что там?

— «Шэдоуз». Старая-старая команда, с пятьдесят девятого года играют. «Апачи», знаменитая вещь.

— А-а, я их слышал.

— Да их все слышали, только никто не знает, что это они.

Мягко, в такт движению, отрабатывали сиденья; мы сидели на самом верху, а под нами, мигая, уносились вперед плоские легковушки.

— Как в ковбойских фильмах музон.

— Они вообще такие… романтики. Одни названия песен чего стоят: «Джеронимо», «Фанданго», «Дакота». Сорок пять минут вестернов — самое то в дороге.

Эту кассету мне Веня дал, перед отъездом. Сам составлял; песни шли без пауз, и с финалом последней пленка кончалась; я всегда поступал так же — чтобы не перематывать, не сажать батарейки.

Он ткнул пальцем в реверс, вслушался, перемотал вперед и снова включил.

— О, «Международная панорама»[81]! Тоже они?

— Не, «Венчурс» — конкуренты их.

— Запиши название, слушай, поищу как-нибудь на досуге.

— Да оставь себе.

— Не-не, я найду, пиши.

Он протянул ежедневник. Между страниц была вложена фотография.

— Жена?

— Она. Ты сам-то женат?

— Нет. Успею еще.

— А тебе сколько?

— Тридцать один.

— Ну-у. По-моему, пора.

— А по-моему, нет. Вот уж что точно никуда не денется, так это семья, заботы и работа. Я так думаю: молодость, здоровье и тягу к странствиям надо юзать, пока они есть, а то потом придут из АО «Ритуал», а у тебя ни здоровья, ни дальних странствий, ни молодости.

— Вот и дружок твой тоже самое утверждал.

— Просто каждому свое, Паш: кому банками управлять, кому в порнухе сниматься, кому под парусом к горизонту идти. Главное, миссионерством не заниматься и никого в свою веру насильно не обращать.

Было приятно чувствовать себя прожженным бродягой. Душа пела. Я был свободен, как отовсюду уволенный, я был в дороге, и все, что мне было нужно, лежало в моем рюкзаке. Перед отъездом меня мучили смутные страхи, но все они волшебным образом испарились, стоило только выйти на «Звездной» и вскинуть руку в самом начале московской трассы…

— Ты давно дома не был?

Он задумался, вспоминая.

— Шесть недель. В конце марта выехал, еще снег лежал. Сейчас приеду, и в спальню сразу. Пацана в магазин за чем-нибудь, а сами под одеяло, по-быстрому. Потом за город, и там уже плотно и обстоятельно.

— Плечевыми не пользуешься?

— Не, все до последней капли домой. Принцип такой. Я почему тебя про жену и спросил: тяжело ведь одному все время? Иной раз припрет — прямо хоть передергивай.

— Ну, мне с этим проще. Клятву верности я не давал, а ту, с кем хотелось бы жить, еще не встретил.

Каждый раз повторялось одно и то же: девушки велись на втором литре, впивались в губы, словно вакуумные присоски, а потом, лежа строго горизонтально, лишь нечленораздельно помыкивали. Утром они украдкой втискивали в синтетику мягкие целлюлитные окорочка и пытались реанимировать окурки из пепельницы. Хоть бы одна не курила для разнообразия — все смолили, словно пехотинцы перед атакой. Я готовил им завтрак, провожал до метро и, вернувшись домой, густо зачеркивал оставленные телефоны.

Он вытянул зубами сигарету из пачки. Протянул пачку мне:

— Будешь?

— Не, Паш, спасибо.

— Не куришь?

— Очень редко и только дорогой табак.

— А мне все не бросить.

— Да это не так трудно, как кажется. Главное, сразу спортом заняться, и через неделю просто жалко за сигарету браться, великолепно себя чувствуешь. И на работе не устаешь. Раньше после суток домой, разбитый, как Врангель, а теперь отдежурил, дернул кофе с корицей, и через мосты в центр. Мороженое, сырки глазированные, билет в «Мираж-синема» — песня!

— Вкусно рассказываешь.

— Дык!

Жизнь наладилась. Сошел снег, унесло в залив ладожский лед, и, хотя лужи по утрам еще бывали скованы изморозью, а трава над теплотрассами синела карбидным инеем, дни стояли солнечные и теплые. Зеленая бундесовая куртка стала ненужной, и я ходил в одном только толстом армейском свитере. Мягкие голубые «оматы» на болтах, новый удобный бэг, сидящий на спине, будто космонавт в ложементе, новый плеер с ворохом нарезанных дисков — что еще нужно для счастья?

— …проходишь Невский, переваливаешь через Дворцовый и на Университетскую — на девчонок с восточного факультета поглазеть.

— А чего в них такого — в девчонках с восточного факультета?

— Азиаточек много. Я до них сам не свой, особенно сейчас, когда они животики пробуют оголять, с пупочками окольцованными…

Навстречу, мигая, промчался новенький, разрисованный в красно-белое «форд».

— О! Коллеги твои.

— «Корис», частники. Вся городская скорая у них подрабатывает.

— Хорошо платят?

— Более-менее.

— А вам?

— А мы сосем.

— Вроде бы вам добавляли недавно.

— У нас, Паш, одной рукой добавляют, другой отнимают. Надставляют отрезанным. Объявят под гром оваций и стоят кланяются. А стихнет аплодисмент — все при своих.

— А в частную не пробовал?

— Не для меня. Когда мне двадцатилетний сопляк цедит: «Кароч, сы-ышь, кома-а-андир, чё-т мотор барахлит, типа, глянь, да?», я ему с чистой совестью отвечаю: ты с кем говоришь, пес? Халдея нашел? А на платной эти номера не проходят, там терпеть надо. И так население с головой не дружит, а эти, на меху, и подавно.

— Лихо ты — под одну гребенку всех.

Мелькнул пост ГАИ. Артемий Лонд, держа в руках документы, усаживался в авто. Хорошо задержался — не захотел, видно, жертвовать на безопасность движения.

— Не поверишь, Паш, так и есть. Такие бублики откатывают — хоть стой, хоть падай!

— Типа?

— Говоришь родственникам: пройдитесь по соседям — нужны мужики, носилки нести. И они сразу: ой, что вы, у нас тут одни бабки живут! Тысячу раз слышал. Свое, родное, кровью лежит харкает, а им в падлу по этажам пробежаться: мы ж их не знаем, говорят. Так нам с ними не водку пить, зовите. Уйдут на минуту, вернутся — никого. Вам не стыдно? Молчат, рожи воротят. Тогда идешь сам, в три минуты пригоняешь табун мужиков; те хватают, выносят, грузят, эти придурки суют им деньги, а нам говорят: «Спасибо, ребята». Ребята, понимаешь?

Раскатанная по асфальту собака. Он вильнул рулем, пропуская натюрморт между колес.

— Эк ее.

— Или вот о собаках. Входишь — стоит. Уберите собаку, граждане. Не бойтесь, она не укусит. Любезный, мы для нее чужие, вторгаемся на ее территорию: закройте, пожалуйста, от греха подальше. Да она не кусается! Вы можете выполнить нашу просьбу? И даже после этого могут сказать: проходите, не бойтесь. Всякое бывает. Вчера, например, в шесть утра вызывали на «умирает», а приехали: ребят, все в порядке, у меня бессонница, сделайте реланиум, я заплачу.

— Старушка?

— Взрослый мужик. Старушки в основном от безделья звонят. Скука их мучает, а занять себя чем-нибудь они не способны — с интеллектом проблемы. Вот и сидят с тонометрами, давление в тетрадки записывают.

— Да ладно!

— Серьезно. Когда каждый день, да по два раза, да к одним и тем же, то призадумаешься. Гипертония плевая, а врач ежедневно; склад таблеток, а пьют одну валерьянку; ни единой книги, зато горы телепрограмм. Сенсорный голод, называется: а позвоню-ка я в скорую, пусть хоть что-то за день произойдет!

Он слушал спокойно, пытаясь понять.

— Вот был я как-то у графини Толстой: девяносто два года, яснейший разум, кристальная память и французский, словно у парижанки — при том, что всю жизнь в совке: чистки, коммуналки, фабрики, медсанбаты. Туберкулез, ревматизм, рупь пенсии и в поликлинику по талону. А скорую впервые вызвала, только когда шейку бедра сломала. И еще деда одного помню — картины писал на стеклоткани, вместо холста. Еле передвигался, но рисовал непрерывно, выставку хотел провести. Родня вызвала: давление — аж кровь из носа, а он знай себе новую ткань на подрамник натягивает.

— Не у всех же способности есть.

— У всех, Паш. У одного к одному, у другого к другому. Просто их надо открыть. Попробовать одно, другое, третье… сорок второе.