Огнепоклонники - Бапси Сидхва

— Я тебя не понимаю, сын, — мягко сказал Фредди. Но, опровергая эти слова, глаза его источали грустное понимание.

— Ну постарайся понять! — молил Язди.

Он говорил о том, как был раздавлен смертью Соли, какие мысли мучили его и как после долгих месяцев сомнений он нашел выход. Теперь он обрел душевное равновесие, он знает, что нужно делать. Ему необходимо жить в согласии с неумолимыми требованиями совести. Иначе он погибнет. Если это свидетельствует о его помешательстве, ну что же, в таком случае он не в своем уме.

Фредди терпеливо выслушал сына. На другой же день он высчитал долю Язди и положил деньги в банк.

Отныне до конца своих дней Язди будет ежемесячно получать небольшую сумму, которую ему будут высылать, куда он укажет. Основной же капитал Язди тратить не сможет.

Язди хотел уехать сразу. Мать рыдала и отговаривала его. Бабушка и сестры тоже пытались хоть как-то урезонить Язди, но в глубине души все понимали тщетность уговоров.

Язди простился с семьей и исчез. Теперь о его передвижениях родные будут узнавать по меняющимся адресам, которые Язди будет сообщать банку.

А Фредди простился с надеждой на то, что к Язди возвратится рассудок, ибо это непоправимое безрассудство — заглядывать в глубины жизни Индостана. Безрассудство и пытаться выйти за жесткие пределы назначенного человеку его судьбой.

Глава 30

Лахор стремительно преображался, становясь средоточием коммерции и светской жизни, давшим ему в годы второй мировой войны лестное право именовать себя «азиатским Парижем». Лахор был резиденцией правительства Пенджаба и администрации северо-западной пограничной провинции.

Упоительная погода лахорской зимы влекла сюда со всего Индостана желающих отдохнуть от изнурительной жары. Тусклолицые англичанки — коротко стриженные, ярко выкрашенные волосы правильными волнами облепляют головы — выходили из экипажей и отправлялись по модным лавкам, не стыдясь ходить под руку со своими краснорожими мужчинами, или же томно прогуливались среди розовых клумб Лоуренс-парка.

«Лорангз», «Стандард», «Стиффез» — открылись дорогие рестораны с роскошными, экстравагантными барами, с бальными залами, куда начали ходить высшие английские чины и индийские махараджи. Однако чопорные танцы в элегантных залах раздражали Фредди, и он избегал их. Фредди предпочитал традиционные и, как он считал, свободные от изыска танцы в заведениях Алмаз-базара.

Лахор всю зиму утопал в цветах. Деревья в парках и садах поводили ветвями, наполняя воздух ароматами, тысячи лужаек перед частными бунгало стлались пушистыми изумрудными коврами.

Прекрасней всего цвели сады в резиденции губернатора, и раза четыре за зиму мистер и миссис Фаредун Джунглевала получали огромные, внушительно украшенные гербами официальные конверты с приглашениями на чай в очаровательном саду.

Хотя приглашения были, естественно, составлены в любезнейших выражениях, скорей их следовало считать повестками. Для Путли же они обладали всей привлекательностью собственного смертного приговора.

Фредди категорически приказал ей ходить с ним на приемы.

В тот самый миг, как взгляд Путли падал на приглашение, у нее начиналась нервная депрессия, которая накануне приема переходила в чистейшую истерику. Неизбежность парадного выхода иссушала ее душу. Как только не умоляла она Фредди, чтобы вместо нее он брал с собой Джербану, которая очень охотно принесла бы себя в жертву!

Миротворческий инстинкт Фредди скоро подсказал ему: показывать приглашения Путли нужно не раньше чем за час до приема. Этот час бывал чрезвычайно насыщенным для Фредди: он сам выбирал сари, которое Путли должна была надеть, то таской, то лаской укрощал бунтующую супругу, пока наконец не усаживал ее в экипаж. Путли стонала и ворчала всю дорогу, но когда Алла Дитта, обслуживавший их во время торжественных выездов, проезжал через внушительные врата резиденции, Путли вдруг охватывала немая жуть, и она коченела как мумия.

Фаэтон медленно катил мимо длинного ряда экипажей и лимузинов, а Фредди успокаивался. Дальнейшее поведение Путли бывало более или менее предсказуемо.

Хуже всего переносила Путли приказ Фредди, чтобы она, порядочная женщина, богоданная его жена, шла впереди своего мужа. Путли считала этот обычай извращенным европейским ханжеством, чистейшим варварством англичан.

…Когда фаэтон останавливался перед входом, Фредди с изяществом царедворца, предлагающего руку королеве, помогал Путли выйти. Эта часть программы была тщательно отрепетирована заранее, и Путли выполняла ее с живостью зомби.

Фредди вел супругу в сад по длинной алой ковровой дорожке. Он не столько вел Путли, сколько тащил и подталкивал на каждом шагу. Никому, кто видел грациозно изогнутую руку Фредди, не было известно, каких сил ему стоило это продвижение вперед. Для Путли, воспитанной с детства в представлении, что жене положено идти в трех шагах позади мужа, их проход по дорожке был равносилен появлению голой на людях. Под элегантными складками сари ее ноги вышагивали как деревянные подпорки.

Сари скрывало и руководящие тычки Фредди в спину супруги. Легкий щипок — вверх и вправо — служил Путли напоминанием о необходимости подать руку. Сигнал этот сыграл свою роль, когда Путли была представлена губернатору.

Губернатор, сопровождаемый адъютантом, обходил гостей, группками стоявших на лужайке. Когда он приблизился к Фредди, тот светски раскланялся и поспешил представить свою супругу.

Путли заученно кивнула и пробубнила:

— Хау ду-ду?

Галантный высокомерный англичанин, привыкший быть хозяином положения, приготовился принять руку дамы, но не видя ответного движения со стороны непонятно сумрачной маленькой женщины, вскинул ладонь к голове, приглаживая волосы. В тот же миг Фредди так ущипнул жену, что Путли выбросила вперед руку, лихо перехватила, отдирая от волос, ладонь изумленного губернатора и трижды решительно тряхнула ее. После чего застыла в ожидании дальнейших указаний, хмуро глядя в пространство.

Фредди обретал свободу и мог общаться с другими гостями, только когда усаживал жену за чайный стол, обыкновенно среди таких же перепуганных индийских дам.

На свет редко рождается человек — мужчина или женщина, — наделенный красотой, обаянием и притягательностью, способными без усилий завоевывать людские сердца. Фредди был одним из таких. Ему было уже сорок семь, но стоило Фредди попасть в окружение женщин, хотя бы мимолетно взглянуть на них из-под нависших век — и женские сердца отзывались возбужденным трепетом. Фредди же попросту ничего не замечал, и это безразличие делало его еще желаннее для женщин. Высокородные дамы мечтали о том, чтобы бросить вызов общественному мнению, наплевать на расовые и классовые барьеры и бежать с Фредди, безоглядно и влюбленно отдавшись его власти.

Путли только однажды нарушила этикет. Случилось это во время ее второго посещения резиденции. Фредди беседовал с Питером Даффом. Дафф в отчаянном приступе патриотизма женился — чтобы проникнуть в недоступные для империи районы обитания племен на северо-западе Индостана — на дочери вождя племени, прелестной неграмотной девушке, которая всю жизнь жила взаперти, за высокими глинобитными стенами отцовской крепости. Таким образом, Дафф оказался связанным с целой ордой воинственных родичей, постоянно сражавшихся друг против друга. Мусульманская жена Даффа слова не знала по-английски, а он был не в состоянии обеспечить ее родовым замком, поэтому ей предстояло провести всю оставшуюся жизнь в горах, в отцовском ханстве.

Питер Дафф живописал Фредди душераздирающие подробности своей доли ханского зятя, когда Путли приблизилась сзади и почтительно дотронулась до плеча Фредди.

— В чем дело? — резко обернулся он.

— Дом. Я идет, вы идет, — разъяснила Путли, послушно ведя разговор по-английски. Ей было велено не говорить в присутствии англичан на родном языке.

— Нельзя уйти раньше губернатора, — пробовал втолковать ей Фредди.

— Домой идти. Я идет, вы идет, — не унималась Путли.

Фредди твердой рукой отвел Путли к уединенному столику, усадил ее и обстоятельно изобразил жуткую перспективу неизбежного разорения, позора, продажи дела с молотка, если они осмелятся нанести оскорбление губернатору преждевременным уходом с приема. Больше Путли не пыталась улизнуть, но все равно испытывала прежнюю ненависть к губернаторским приемам и отвращение к необходимости идти впереди мужа.

Когда на пятом году замужества Ясмин приехала погостить в Лахор, Путли была шокирована тем, что дочь, отпихнув мужа в сторону, бросилась к родителям, как развязная англичанка.

Путли вначале извинила Ясмин, решив, что дочка просто потеряла голову от радости. Однако позднее, увидев, как Ясмин раньше Бобби сбегает по ступенькам, раньше Бобби садится в экипаж, Путли отвела дочь в сторонку и отчитала за дурные манеры. Что подумают Бобби и его родители о ее воспитании?