Огнепоклонники - Бапси Сидхва

— Хорошо, раз вы требуете. Только отпустите меня.

Фредди разжал пальцы. Вслед за Гопалом Кришаном он прошел в комнату, где на полках лежали листья. Напряженный, нетерпеливый, присел он на краешек стула и опять увидел женщину в дверях.

Гопал Кришан вздел очечки на кончик носа и начал вчитываться в полустертые буквы, передвигая лист, пока он не оказался прямо под слабенькой лампочкой, свисавшей с потолка.

— Вы уже почти все знаете, — сказал он, — я только переведу то, о чем вы спрашиваете. Здесь сказано: вы будете тяжело переживать смерть сына, вам покажется, будто вы лишаетесь рассудка. От болезни вашего сына пока нет лекарства. Это лекарство появится только после страшной войны и бед, которые окрасят кровью землю Пенджаба.

Гопал Кришан задумался:

— Не могу понять — страшная война и беды… Они упоминаются чуть не в каждом джанм патри.

Фредди нетерпеливо дернулся, и Гопал Кришан вернулся к чтению. Он читал про себя, потом взял карандаш и что-то подсчитал на обрывке бумаги. Закончив расчеты, он сказал:

— Через три дня ваш сын оставит этот мир. Здесь сказано: вы должны быть мужественны. Вы не навсегда расстаетесь с сыном. Через несколько лет он опять родится в вашей семье.

Фредди уронил голову на руки. Спустя немного времени он обратил к брахмину заплаканные глаза.

— Благодарю вас, — прошептал он.

Когда Фредди вернулся домой, Соли был без сознания. Путли сидела на голом холодном полу их комнаты, заходясь в безнадежном плаче.

Фредди поднял ее с пола — худое безвольное тело — и уложил на кровать.

— Соли завтра станет лучше, — проговорил он и начал подробно рассказывать Путли всю историю с джанм патри.

Трое суток не отходили Фредди и Путли от постели сына. Их губы шевелились в непрестанной молитве. На третий день у Соли опять началась горячка, и к вечеру он умер.

Фредди положил трясущуюся руку на лоб сына. Теперь лоб был прохладным. Шел пятый день декабря.

Тело обмыли и одели в стираные одежды из белой хлопчатобумажной материи. Фредди с молитвой обвязал вокруг талии сына ритуальный кусти.

В Лахоре не было «башни молчания», поэтому тело перевезли в Храм огня и поместили в поспешно приготовленную комнату в пристройке, где жили священнослужители.

Соли уложили на две каменные плиты. Священнослужитель провел острым гвоздем три круга, за которые теперь не мог ступить никто, кроме тех, кто понесет покойника.

По одну сторону разостлали белоснежную простыню, на ней сели у стены убитые горем женщины. Было очень холодно, и под простыню пришлось подостлать одеяла, сложенные вдвое. Женщины были в белом, за исключением Джербану, которая сидела рядом с Путли, одетая по-вдовьему в черное. На Кати была ее школьная форма.

Одна за другой к ним подходили зороастрийки с покрытыми головами, выражали соболезнования, с плачем отступали в сторонку и рассаживались на другой простыне — перед телом. Их всхлипывания создавали приглушенный траурный гул.

Путли, почти утонувшая в покрывале, плакала непрерывно, беззвучно и безутешно. Джербану и Хатокси, сидевшие по обе стороны от Путли, вытирали ей слезы, наклонялись к ней, придерживали за плечи. Принесли чай, и Джербану требовала, чтобы дочь выпила хоть глоток,

— Не надо, не могу, — тихонько умоляла Путли, — меня тошнит.

Она не сводила глаз с тела сына, будто пыталась силой воли вернуть его к жизни. Перехватив ее взгляд, Джербану зарыдала в голос, шумно сморкаясь в край сари. Потом опомнилась — ведь она же не проследила, хорошо ли начертил служитель круги. Ему-то все равно, как бы ни сделать, подумала Джербану — и вдруг ощутила бессмысленность обряда, всех этих мелочей, которые раньше казались ей такими важными. Соли был мертв, и все остальное не имело значения. Жрец огня и служители храма пугливо посматривали в ее сторону, ожидая нареканий, если что-то не так, но их никто не одергивал. Даже когда светильник поставили было по ошибке не в тот угол, Джербану не двинулась с места, раздавленная горем, не обратила внимания, и жрец, видя ее отрешенность, сам позаботился, чтобы все соблюдалось, как положено.

Привели собаку, которую держали при храме из-за двух светлых пятнышек над бровями, похожих на глаза. Считается, что такой «четырехглазый» пес, во-первых, способен отогнать злых духов и, во-вторых, учуять даже самое слабое дыхание жизни, что было весьма немаловажно в те времена, когда доктора не удостоверяли смерть и покойник мог неожиданно воскреснуть. Зрачки Путли расширились от напряжения, с которым она внутренне приказывала собаке подойти к телу, но собака шарахнулась, и Путли поняла нелепость своей надежды.

Соли умер.

Поздно вечером все разошлись, кроме семьи и близких друзей покойного, которые должны были провести возле него ночь.

Внесли священный огонь и установили светильник на чистой простыне. Перед алтарем, скрестив ноги, сел жрец и начал читать гимны из «Авесты». Он читал всю ночь, поддерживая огонь в светильнике и окуривая помещение сандалом и другими благовониями.

На рассвете народ стал собираться на похороны. Люди шли и шли. Женщины рассаживались в комнате, где лежал покойник. Мужчины садились на скамьи на веранде или сбивались в кучки на лужайке перед домом священнослужителя.

Пространство между домом и каменным зданием храма заполнилось христианами, мусульманами, сикхами, индусами. Несколько английских чиновников терпеливо ожидали, пока завершится таинственный обряд и вынесут тело. Время от времени к собравшимся выходил Фредди, стараясь не показывать измученное лицо. Ему сочувственно кланялись издали, понимая, что сейчас его трогать нельзя.

В два часа прямо с вокзала примчался Язди. Он застыл на пороге, глядя на мертвого брата. При виде его тощей фигуры и огромных заплаканных глаз женщины снова начали рыдать.

Язди, потрясенный, неверящий, будто ощупывал тело Соли глазами. Покойник по самую шею был обернут в белое, из тонких восковых ноздрей торчали клочки ваты. Подрагивающий огонек светильника траурно играл на его лице, чудовищно искажая черты. Язди передернуло. Фредди потянул его за руку, привлек к себе, стиснул сына в отчаянном объятии. Отец и сын приникли друг к другу, согревая и поддерживая один другого. Фредди осыпал лицо Язди поцелуями в неосознанном желании защитить мальчика от непереносимой боли.

В три часа вошли служители с железными носилками. Они поставили носилки рядом с телом и с краткой молитвой «Так повелел Ормузд» опустились на пол. Носильщики были с ног до головы в белом, даже пальцы рук убраны в белые мешочки, стянутые на запястьях. Лоб и щеки были повязаны белыми шарфами, свободные концы которых обматывались вокруг нижней части лица и шеи.

Путли полными страха глазами смотрела на пугающие фигуры в белом, пока не узнала в двух из них своих собственных зятьев. Двое других были Кир, сын Чайвалы, и Банквала. Сердце Путли растаяло от благодарности — лахорская община парсов была слишком маленькой, чтобы иметь настоящих служителей, поэтому покойного должны были нести добровольцы.

Завершились молитвы о благе отлетевшей души. Родные и близкие могли бросить последний взгляд на покойного и поклониться ему.

Снова привели «четырехглазого» пса.

Путли рыдала все время, пока закрывали лицо белой простыней, перекладывали тело на носилки из железа и готовились выносить.

За носилками последовали только мужчины, женщины оставались в комнате.

Толпа, терпеливо прождавшая несколько часов, была разочарована, увидев, что тело на носилках накрыто с головой.

Фредди странным образом выхватывал из толпы то одно, то другое лицо. Одно за другим выплывали они из океана боли и навеки оставались в памяти. Лица тех, с кем он дружил, или тех, кому помогал, или тех, чьей помощью пользовался. Соседи, чиновники, торговцы. Принцы, нищие. Мистер Аллен, полицейский инспектор Гиббонс, брахмин Гопал Кришан, его собственный приказчик Харилал, сводник Алла Дитта, ирландец, который спас когда-то Джербану из огня. Студенты из колледжа Соли, преподаватели, монахи из школы Святого Антония. Ласковые руки любовно касались Фредди.

Носилки вынесли за ворота, и Фредди увидел, что народом забита вся улица, вплоть до того места, где ждала похоронная карета. И здесь знакомые лица, такие дорогие в страшную минуту лица.

Внезапно Фредди остановил процессию и дрожащими руками сбросил белую простыню с лица Соли. Потом нежно поцеловал белую, холодную щеку сына. Зороастрийцы плотной стеной окружили носилки. Как можно! Скандал! После похоронного обряда ни один иноверец не должен видеть лицо умершего!

— Фаредун, это святотатство! Возьми себя с руки, Фаредун.

Изо всех сил стараясь совладать с собственным голосом, Фредди ответил:

— Они полдня простояли, чтобы увидеть моего сына, — пускай смотрят. Какая разница, парсы не парсы? Они все мне братья, и если я могу смотреть на сына, то им тоже можно.