Русские сказки - Роман Злотников

— Ничего вам не скажу, офицерье проклятое. Хоть стреляйте, хоть пытайте меня.

Трое, что сидели напротив, сердито нахмурились. А здоровяк, что с ним заговорил, как ни в чем не бывало улыбнулся. От этой ласковой улыбки Козе стало еще хуже.

— Мы? Тебя? Да ты что? Козя вскочил:

— Только мать не трогайте! И сестренок, они при чем!

Офицеры угрожающе качнулись вперед, но глава остановил их легким движением руки:

— Никто здесь не собирается никого ни убивать, ни пытать. Ни тебя, ни твою мать, ни твоих сестренок. Если ты хочешь, то можешь уйти, прямо сейчас, — он на мгновение замолчал, — но ты совершишь большую ошибку. Какую — я тебе объясню.

Козя покосился на дверь, но остался сидеть.

— Ну и какую же ошибку? Главарь не торопясь поддел вилкой соленый грибочек и с аппетитом прожевал.

— Что ж, давай поразмышляем. Допустим, ты сейчас уйдешь с гордо поднятой головой, как это у вас говорится, «не предав дело революции». Что ж, это твое право, и я на него не покушаюсь. Но из-за этого твоего поступка пострадают люди, которые очень мне дороги. И дело не в том, что они действительно в чем-то виноваты, просто так решил кто-то из столь уважаемых тобой вышестоящих соратников. — Главарь замолчал, не отводя взгляда от Кози. — А теперь представь себе, что произойдет, если сразу после тебя мы все встанем и… тоже выйдем. В коридоре, как полагается, попрощаемся с твоей матерью — почтительно поцелуем ручку, раскланяемся, как же иначе… — Главарь усмехнулся. — Знаешь, а мне чем-то даже нравятся твои соседи, так просто просчитать их реакцию… — Он прищурился. — И как ты считаешь, много ли времени понадобится, чтобы все это дошло до Особого комитета?

Козя обмер. А главарь продолжал ровным тоном:

— Потом выяснится, что учреждения, в котором якобы работала мать, никогда не существовало в природе, а такой зарплаты, какую она получала, никто не платит. Как ты думаешь, чем это кончится? — И он замолчал.

Над столом повисла мертвая тишина. Тихим, бесстрастным голосом главарь заговорил снова:

— При проклятом старом режиме никому и в голову не пришло бы хватать и расстреливать детей. Да и то, виновен ты или нет, решал суд. Правый он был или неправый — можно спорить, но у человека всегда был шанс… — Он повернулся к Козе. — Как видишь, я НИЧЕГО не сделаю твоим близким, но вот сможешь ли ты защитить их от СВОИХ? Если да, то иди.

Козя судорожно сглотнул, в голове метались обрывки мыслей. Сообщить старшему телеграфисту? Доложить начальнику охраны? Самому явиться в Особый комитет? Так ведь не поверят. Вон на прошлой неделе загребли братка из курьерской службы. Козя за него головой бы поручился, что парень свой в доску, а оказалось… А может, он и вправду свой, просто какая-нибудь гнида настучала, а те в Особом церемониться не любят. Враг, не враг — в морге разберутся. Он зажмурился, представив себе все это, и еле слышно спросил:

— Что вам от меня надо?

— Тронулись. Ну, с богом.

Майор оглянулся. Толстая бабища, несмотря на довольно теплый день одетая в потертую душегрейку мехом наружу и перевязанная крест-накрест по необъятной груди шалью, сказав это, размашисто осенила себя святым кругом и, стянув с головы платок, вытерла взмокшее лицо. Ротмистр, которого трудно было узнать в добротных коричневых бриджах, кургузом пиждачке и щегольском картузе с лаковым козырьком, развязным движением перегнулся к ней и ущипнул за широкий зад:

— А то как же, тетка-молодка. Баба взвизгнула, но вовсе не сердито, а игриво, и рассыпалась мелким смехом:

— Канешно, соколик.

Майор состроил мрачную мину и сипло буркнул:

— Осади, Фрак.

Ротмистр отпрянул и демонстративно, с деланным испугом спрятал руки за спину, не отводя от бабы нахальных глаз. Иван картинно сплюнул и посмотрел в дальний конец вагона, где в двух соседних отсеках сидели остальные члены их команды. Затем, натянув на лицо угрожающе-угрюмое выражение, двинулся вразвалочку по проходу. Только что изображенная сценка венчала целую серию подобных представлений, разыгранных членами команды во время посадки в вагон, и имела только одно назначение — пассажиры должны были четко уяснить, что в том конце вагона едут крутые «деловые». Конечно, если бы в вагоне ехали настоящие «деловые», они раскусили бы их быстро. Но таковых не было, и потому «представление» принесло желанный результат. В чем он немедленно и убедился. Добравшись до своего отсека, Иван остановился и, резко обернувшись, с лениво-равнодушным видом посмотрел назад. Почти все пассажиры в тот же миг опустили глаза долу, что и требовалось доказать. Иван сел на заскрипевшую скамью рядом с профессором Пантюше, который, прижав к груди саквояж, туго набитый всяким медицинским скарбом, задумчиво смотрел на мелькавшие за окном дома пригородов. От скрипа профессор вздрогнул и испуганны повернулся. Увидев, что это князь, он облегченно вздохнул. Было видно по всему, что профессор чувствует себя не в своей тарелке. Несколько минут они сидели молча. В соседнем купе пятеро офицеров во главе с Юрием лихо резались в «бухлу», блатную разновидность вполне респектабельной карточной игры «дриддж», которой владел в совершенстве всякий офицер, имевший опыт довоенной гарнизонной жизни. Кроме самих офицеров, только Иван знал, что за карточным столом идет комплексный урок по психологии, методике просчета моторно-двигательных реакций, ситуационному анализу и даже практическому применению некоторых частных аспектов теории игр.

Профессор вздохнул и повернулся к майору:

— Ну, слава богу, тронулись.

Иван молча кивнул. Профессор еще немного помолчал, прислушиваясь к гоготу за дощатой перегородкой, недоуменно покачал головой и, понизив голос, сказал:

— Знаете, князь, я не совсем понимаю… Мне казалось, секретный характер нашей миссии предполагает максимальную скрытность, но то, как ведут себя ваши люди…

Майор хмыкнул:

— А что вы понимаете под скрытностью? Профессор нерешительно пожал плечами:

— Ну, не знаю, мне кажется, что нам не следовало бы привлекать к себе так много внимания… Иван коротко усмехнулся:

— А вы только представьте, профессор, в поезд садятся несколько крепких мужчин и все то время, что занимает дорога, а это не менее двух-трех недель, стараются НЕ ПРИВЛЕКАТЬ к себе внимания. И это в нынешних-то условиях.

Профессор посидел неподвижно, глядя перед собой, потом согласно кивнул головой:

— Да, пожалуй, вы правы.

Майор между тем продолжал:

— Любой человек судит об окружающих его людях, руководствуясь сложившимся у него стереотипом. Если кого-то можно легко и просто включить в привычную категорию, мы о нем просто забываем. Он понятен, а потому неинтересен. Вон тот — крестьянин, этот — «деловой», тот — мешочник, а вот эти — явно подозрительные типы, поскольку не укладываются ни в один привычный стереотип. — Майор усмехнулся. — Так что мы сейчас уже не представляем ни для кого интереса. В том числе и для возможных «соратников» или тех, кто, по гнусности своего характера, склонен доносить о подозрительных личностях «народным патрулям», которые, несомненно, еще встретятся нам, и не раз. Вот это и есть скрытность.

Два дня прошли без особых происшествий. Первые сутки поезд останавливался почти на каждом полустанке, где на штурм переполненных вагонов бросались толпы народа. На крупных станциях по вагонам, бдительно косясь по сторонам, шастали «народные патрули». Потом остановки стали реже, а состав пассажиров заметно изменился. Крестьян почти не осталось, а мешочников заметно прибавилось. Сильно поубавилось рабочих да мастеровых, которые по двое, по трое потянулись из вагонов начиная уже с третьего полустанка. В городе начинался голод, за топор или пару ношеных, но еще вполне крепких сапог давали не больше чем полфунта зерна, поэтому мастеровые и рабочие простаивавших заводов толпами устремлялись в деревни, надеясь, что в глубинке им удастся выменять свои вещички повыгоднее.

Юрий энергично продолжал обучение офицеров: то требовал сообщить, сколько окон было на фасаде здания вокзала, который они проехали нынешним утром, то, дав не более двух секунд, просил определить примерное соотношение числа мужчин и женщин в вагоне, то придумывал еще какие-нибудь заморочки, к которым, однако, все офицеры относились с максимальной серьезностью. И конечно, вовсю шла игра в карты. Во-первых, потому, что это было абсолютно естественное занятие для блатных, а во-вторых, хотя «бухла», в которую они играли, и походила внешне на обычную игру, да и термины были почти те же, на самом деле сходство на этом и кончалось, занятие это было на порядок сложшее.

Профессор по большей части молча сидел в углу и смотрел в окно. Или спал на полке третьего яруса. Он все еще никак не мог отойти от той стремительности, с которой был вовлечен в это опасное предприятию.