ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА - Александр Шелудяков

Добыла себе Югана жениха, но Андрониха, тайно посоветовавшись с Соней, обратилась за помощью к закону в лице участкового милиционера.

«Вооруженное покушение на жизнь человека. За такое к тюрьме присудят, не меньше», – жаловалась она женщинам в сельповском магазине.

Пока Югану вызывали в районную милицию, пока разбирались, Андрониха, опять же по совету Сони, увела Пашу в сельсовет и законно оформила брак.

«На, выкуси! Шиш тебе, Юганиха! Загонят тебя в каталажку!» – храбрилась Андрониха, но на всякий случай выпросила у Сони сторожевое магазинное ружье, зарядила его патроном с крупной солью и повесила над койкой. Теперь-то Андрониха знает: при защите своей жизни она может применить любое оружие. Это ей сам «облакат» говорил.

Эх, беда какая! Но Югана не унывает.

«Что мне милиция? Андрониху буду стрелять из маленького ружья», – заявила Югана на товарищеском суде.

Да… Выпала Паше тяжелая судьба – попал он в переплет… Как угодить двум упрямым женщинам?..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Молодой мужчина в собачьей полудошке, оленьих унтах и пыжиковой эвенкийской шапке с длинными наушниками негромко постучал в дверь, прислушался.

Скрипнула дверь соседней квартиры. Человек в собачьей полудошке обернулся. В коридор вышла девочка со школьной сумкой.

– Ой, дяденька, какой ты мохнатый! – удивилась девочка, разглядывая бородатого человека с веселыми улыбчатыми глазами.

– Это квартира Шамановых, девочка? – спрашивает бородач.

– Да. А вам доктора или художника? – в свою очередь спрашивает шустрая девчушка.

– И того, и другого… – смеется мохнатый человек и подмигивает девочке. – Понимаешь, хочу, чтобы меня и полечили, и нарисовали.

– Ну, так никто не делает, – вполне серьезно отвечает девчушка.

– Пожалуй, ты права, – так же серьезно соглашается с ней мохнатый человек и спрашивает: – А ты не знаешь, где Шамановы?..

– Знаю… Андрей Васильевич по субботам уходит рано-рано в тайгу. Рыбачит на озере окуней. А тетя Лена ночью дежурила в больнице. Она спит… Давайте я постучу в окно… услышит…

– Спасибо, девочка, я сам…

– Ой, простите меня, засоню! – смущенно говорит Лена. – Проходите, раздевайтесь. А я быстренько приведу себя в божеский вид.

Бородач снял унты у порога и прошел в комнату.

– Можно у вас курить?

– Курите, – ответила Лена и, приглядевшись, сказала: – Мне кажется, я вас знаю… Я сейчас. – И Лена вышла из комнаты.

Бородач слышал, как скрипнули дверцы. Потом на кухне загремела посуда, заурчала вода из крана. Наконец в дверях появилась Лена. Причесанная, свежая, улыбающаяся.

– Ну, вот и я! А вас зовут Михаил Геннадьевич Ломов. Правильно? Обещали на обратном пути из Сургута заглянуть к нам. Я видела вас на этой вот фотографии: вы и Андрей на берегу Невы.

– Да, Елена Александровна, это мы – питомцы мухинского училища. Высшего и прикладного… – с улыбкой добавил он.

– Черный, иди сюда! – обратилась Лена к лайке, которую только что заметил бородач. – Сейчас ты, дружок, побежишь за хозяином и позовешь его домой. Только побыстрее.

Черный – щенок Сильги. Подарила его Андрею старая эвенкийка. Обычно Шаманов оставляет Черного в квартире, не хочет сажать на цепь. На цепи кобель скучает без хозяина, просится в тайгу, лает и воет. Лена сунула в ошейник записку, выпустила Черного за порог, и тот умчался на таежное озеро к хозяину.

Хозяйка угостила Михаила пельменями из оленины. Когда в доме гость, Лене хочется подражать Югане: не приставать с расспросами, а ждать, когда человек отдохнет с дороги и сам скажет, что его интересует.

– Андрей вернется часа через три. Долго ли по набитой лыжне пробежать два десятка километров. Идемте пока мастерскую посмотрите.

– Ага… тут у него не тесно… Он мне прислал в Томск, еще по весне, очень мрачное письмо: сообщал, что решил бросить кисти и заняться охотой, Я, откровенно говоря, разозлился, Лена. Ваш муж талантливый человек, но уверенности в себе ему явно недостает. Он не обиделся за мой ответ?

– Нет, кажется… Знаете, он не очень много говорит. Молчун.

– Да… – расхохотался Михаил. – Говорливым его не назовешь!

Гость чувствовал себя в мастерской свободно. Он: подходил к холстам, поворачивал их поудобнее к свету, отставлял в сторону, неопределенно хмыкая. Дольше всего Михаил глядел на небольшое полотно, написанное маслом. По остальным зоркий профессиональный взгляд пробежал скользом.

– Долго он работал над ней? – кивнул бородач на явно понравившееся ему полотно.

– С середины лета… Это Югана… Удивительная женщина! Андрей любит ее и прислушивается к ее словам.

– Да, это у него звучит… – задумчиво сказал Михаил, теребя бороду. – Хороша старуха!

Андрёй не раз рассказывал жене о своем земляке и товарище и очень ценил его мнение. Поэтому с таким интересом смотрела Лена на гостя и прислушивалась к его словам.

Она знала, что Михаил родился и вырос в Сургуте, в семье рыбака. Этюды, пейзажи родного края, жанровые картины, портреты, сделанные кистью Михаила, пользовались успехом на зональных выставках в городах Сибири и даже на республиканских, в Москве. И не только живописными полотнами радовал художник своих зрителей. На последней Всесоюзной выставке прикладного искусства удивил всех Ломов чудесными изделиями из бересты, украшенной резным орнаментом.

Завидовал Андрей трудолюбию Михаила, объездившего всю Томскую область, побывавшего у таежных охотников на самых отдаленных речушках. Слышала Лена еще, что Михаил собрал богатейшую коллекцию меховых, расшитых бисером одежд народов Севера, а берестяную посуду – кузова, набирки, туеса да солонки – он делал сам, украшая ее с изумительным мастерством чудным орнаментом.

Михаил взял еще один холст и словно бы стал сразу участником событий!

Утро. Солнце поднялось за вершину таежного холма.

На пологом песчаном берегу раскинулись чумы маленького эвенкийского племени: перевернуты берестяные обласки, сушатся сети на вешалах, горят костры… У костров сидят пожилые эвенки и цыгане, курят трубки. Люди двух кочевых народов плохо понимают язык друг друга, но им помогают руки и мимика. А чуть в стороне стоит цыган. Отковывает он на наковальне походной кузницы широкий стальной кинжал для пальмы. Рычаг горного меха держит молодая эвенкийка, улыбающаяся кузнецу. На щеках девушки синеют вышитые оленьи рога…

– Это тоже Югана… – подсказала Лена.

– Я узнал… Такая же, как на портрете…

Лена удивилась, ведь на портрете – сегодняшняя Югана, а на картине – совсем юная… Удивилась, но промолчала.

Михаил читал по лицу Юганы всю ее жизнь, все ее мысли. Не зря ее глаза так жадно смотрят на юного цыгана-молотобойца с большой золотой серьгой в ухе… Нет, не о пальме, которую кует для нее цыган, думает она. Девушка покорена жизнерадостностью кузнеца, любуется его ловкими руками, меткими ударами молота, оттягивающими вязкий, раскаленный металлл.

А в самом углу картины – большая кочевая ладья, крытая берестяными листами. Мужчины крепят уключины, примеряют греби. У ладьи сидят цыганки. Лица печальные. Что ожидает их в далеком кочевье по безлюдной реке?..

Образ Юганы пленил Михаила каким-то небывалым мужеством и внутренним светом веры в добро. Словно говорит она непонятливому кузнецу, очаровавшему эвенкийку: «Я буду тебя любить. Останься, я научу тебя вот этой пальмой, откованной тобой, бить медведя. Научу вешить тропу. Я научу тебя владеть острогой, откованной тобой, промышлять больших щук. Останься… Пусть уходит твой табор. Ночью мы сядем в облас… Я поставлю тебе самый теплый и красивый чум. Разукрашу его бисером. Останься…»

Нет, не останется гордый молодой цыган. Ревниво и строго следит за эвенкийкой гибкая стремительная красавица с гитарой в руке.

– Удивительно хорошо, Лена, переданы здесь любовь и гордость кочевых народов. У них впереди бесконечность кочевой тропы, они не верят в смерть…

Помолчали. Лена, все еще глядя на картину, сказала:

– У кочевых эвенков особый душевный мир. Они люди немногословные. Никогда ничего не делают напоказ… Андрей хоть и русский, но сын кочевого племени…

В магазине у Сони произошел важный разговор, о котором сразу узнали все деревенские старухи, любящие разносить всякие новости.

– Таня, есть детские ползунки, чудная байка, льняные простынки, одеяльца, словом, целый набор для новорожденного, – предложила услужливо Соня, а старухи ласковыми глазами посмотрели на молодую женщину, на ее заметно выдающийся живот: пуговки цигейковой Таниной дошки перешиты на самые кромки.

– Таня, кто завтра соболей выращенных будет скупать? – спрашивает бабка Андрониха не без заднего умысла… На глазах ее навертываются слезы, и лицо морщится, готовится к показному плачу.

– Дед Чарымов… Он каждому и справку даст, чтобы в артельной кассе деньги можно было получить.