ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА - Александр Шелудяков

– Врешь… не запугаешь, – хрипит мужчина, но сразу как-то сникает, горбится и согласно кивает головой… – Не докторша ты, а сволочь! – сквозь слезы бубнит Семен, когда уходит доктор. – У меня рак. Все вы ни хрена не понимаете…

К трактору-утопленнику подвезли сосновые бревна, уложили в настил. Федор должен зацепить тросом затонувшую машину. Потом лебедкой, закрепленной в треноге, нужно поднять машину и намостить под гусеницы бревна. Затем сшить скобами для прочности. Кропотливая и долгая работа.

Минут пятнадцать Федор барахтался в болотной жиже, но все же зацепил трос. Лебедкой выбрали слабину. Фыркнул Федор, мотнул головой, обтер лицо, залепленное прелью, и крикнул:

– Вира, из помойки!

Вытянули буровики Федора на помост, закутали в тулуп и утащили в палатку. Разрумяненная походная печка гудела от натуги, нагоняя жар в брезентовый домик. Федор обмылся из ведра подогретой водой, вытер жилистое тело полотенцем. Неторопливо оделся и сел на раскладушку.

– Присаживайся, Илья, – гостеприимно предложил он. -Поскупился Геннадий Яковлевич… Тебе полстакана, а мне полный… за труды праведные. Пей, неразведенный.

– Маленько можно, – согласился Илья, облизнув губы. – Всю зиму не было в брюхе спирту.

В тайге при случайных встречах не принято официально знакомиться, пожимать руки, называть свою фамилию, чин и цель пути. Все это происходит просто и незаметно.

– Ты, Илья, женат? – спросил Федор, разрубая топором еще не оттаявшую булку хлеба.

– Совсем нет. Бабу промышлять давно надо.

– На примете есть?

– Может, девку Зинку возьму, сестру председателя Сашки Гулова. Мужика ей сильно надо.

– Откуда ты знаешь, что мужика позарез нужно ей?

– Чего там знать: живет в деревне, а губы красит. Зачем это? Мужика подманить, – объясняет Илья недогадливому буровику.

– Наблюдательный ты…

– Красиву жену себе добыл? – интересуется Илья.

– Красивая баба нынче разборчивая пошла. На кочевой шалаш не клюет, ей оседлого мужика подавай.

– Это верно. Сонька-продавщица меня жадно любила. Женить решила на себе…

Захмелевшему Илье хотелось расспросить Федора, что такое любовь и какая она бывает на самом деле… Но завести этот разговор ему помешали. В палатку вошел Геннадий Яковлевич с буровиками Никитой и Славкой. За ними следом, широко откинув брезентовую дверцу, ввалился одноглазый мужчина, хитро подмигнул Илье, скинув меховую куртку и сел рядом.

– Анекдоты какие знаешь?

– Не приставай, Лукич, к парню! – остановил одноглазого Геннадий Яковлевич.

– Анекдоты вызывают смех, а смех укрепляет кровеносные сосуды. Так сказал древнерусский философ, – многозначительно объявил Лукич Илье. – Я, брат, собираю матерщинный фольклор и записываю. Единственный в мире человек, который увлекается этой научной работой по совместительству с занимаемой должностью дизелиста.

Лукич понравился Илье – веселый. Федор тоже смешной: трактор затонул – не унывает; жену еще не добыл – горя мало. А вот Никита и Славка кажутся Илье близнецами – оба хмурые, угрюмые, заросли густой щетиной, одеты в одинаковые телогрейки и шапки.

– Что, мужики, давай поржем перед сном грядущим. Хотите, расскажу анекдот из свадебной серии, – сказал Лукич, когда после ужина Геннадий Яковлевич и Никита со Славкой стали укладываться в спальные мешки.

Лукич с виду напоминает подбитого орла: горбатый нос уткнулся в сосульчатые усы, волосы на голове – что сероватая пена, черная повязка закрывает левую глазную впадину.

– Трави, – сказал за всех Федор.

И Лукич не заставил себя ждать, ухмыльнулся в вислые свои усы.

– Так вот… Дело было в деревне. Две подруги, Таня и Маша, сгуляли в один день свадьбу. А утром встретились у колодца… – и Лукич стал рассказывать одну историю за другой. После каждого анекдота он делал паузу, чтобы слушатели успели нахохотаться всласть, и, не давая им опомниться, потчевал очередной небылицей.

– Теперь твоя очередь, – попросил Илью Лукич.

Илья для солидности помолчал. Знал он немало остяцких и тунгусских анекдотов. Но надо ему выбрать самый смешной, не хуже, чем рассказывал Лукич.

– Пошел тунгус на охоту. Возвращается в деревню без добычи. Его и спрашивают: «Что случилось?» – «Немного ошибся, паря, – отвечает промысловик. – Понимаешь, иду… Вижу, сидит на столбе… Поднял ружье, прицелился… Паф… Упал… Подхожу ближе… Гляжу – монтер… Маленько ошибка получилась…»

И пошли соревноваться в анекдотах Лукич с Ильей. Наконец Геннадий Яковлевич не выдержал:

– Кончайте! Так бы работать, как языком… Хватит.

– Геннадий, а мы и на работе не последние, – обиделся почему-то Федор, хотя слова начальника к нему не относились.

– Дело к ночи. Ты, Илья, тяни нарту к нашему лагерю. Где-то у реки собака выла. Твоя, наверное, – сказал Геннадий Яковлевич, не обратив внимания на возражения Федора.

– Кара скучает. Велит идти, – согласился Илья.

– Потом придется просить тебя провести нас к охотничьей избушке на берегу Оглата. Там нам выдал геофизики точку…

– К моей избушке? – удивился Илья.

– На первый случай будет у нас где обогреться… – подал голос Федор.

– Пошто не вести?.. – подумав, сказал огорченный охотник.

– Помогай. Не то зарюхаемся еще разок в топь, – прохрипел из угла Лукич.

– Поведу вас завтра мимо поньжи… – Илья уже раздумывал о лучшем маршруте для буровиков.

– Поведешь тут… – недовольно покосившись на Геннадия Яковлевича, сказал Федор и вскоре захрапел.

Совсем недавно Илье хотелось, чтобы эти люди поскорее и подальше ушли от его владений. Но теперь он забыл об этом. Ему понравился неунывающий рабочий люд, и Илья согласен был провести с буровиками не день и не два, а хоть целую неделю… Почти пять месяцев прожил он в тайге один. А когда человек долга остается наедине, то начинает разговаривать с собой, с деревьями, собакой, птицами или поет песни в тоскливые минуты. Песни эти простые, самоделки. Такую поет Илья и сейчас, возвращаясь с нартой к стоянке буровиков. Он ставит лыжи врасхлест, для большей опоры, и в такт шагам вылетают слова: «Нет тайги больше юганской!.. Нет болот больше юганских!.. Все равно соболь дороже нефти, а березовые дрова жарче угля из камня…»

Даже человек, рожденный у костра и закаленный на звериных тропах, не может привыкнуть к таежному безмолвию. Страшится он тишины. Бывало, Илье начинало чудиться: из молчаливой мохнатой тайги втыкались в его уши людские голоса или волшебный бой оленьих рогов, перестук копыт. Тогда он начинал невольно думать о шайтанах, о богах и о том, что тени покойников бродят, ищут живых, в кого бы можно вселиться и перезимовать. Эти тени находят приют у птиц и зверей…

Плохие мысли Илья всегда прогоняет песней. Свой голос придавал ему храбрость и отпугивал страх с охотничьей тропы, но Илья стосковался по человеческому голосу. Самое большое счастье для промысловика, когда после длительного одиночества он сидит не один у костра, а в котле кипит чай не на одного.

Печка в палатке не успевает остыть, брезент уже покрывается ледяной коркой. Холод к вечеру разошелся. Походный градусник показывал минус сорок пять. Тонкие брезентовые стены плохо сохраняют тепло. Пышет жаром печка. Розовеет вспученная жесть на ее боках. Быть этим раскаленным румянам всю ночь – зачем жалеть сушняк в лесу.

Над раскладным столиком висит карманный фонарик, бросая тощий сноп света в клин брезентового потолка. Дремлет Геннадий Яковлевич. Снится ему новая буровая, которую придется монтировать самим же буровикам, видится ажурная стройная вышка среди непролазной тайги, слышится во сне начальнику стук дизелей и рокот лебедок.

Неразлучные Славка с Никитой после маятного дня блаженствуют в спальных мешках, уложенных на толстую пихтовую перину. Спят они со вкусом, изредка всхрапывая и пуская слюну на надувные подушки. А Федору не спится. Может быть, спирт продолжает будоражить его кровь, или оттого, что рядом лежит новый человек – ханты, охотник. Перед сном Федор ему тихо сказал:

– Ты придуриваться кончай. – И передразнил Илью: – «Кеолоки, траствуйте…» Не коверкай русские слова, не корчь из себя дикаря…

Илья тогда рассмеялся, но не обиделся – он действительно перед буровиками разыгрывал из себя таежного человека.

«У этого парня, – думал Федор, – жизнь Намного богаче, чем у Славки, например. Славку привели в нефтеразведку длиннохвостые рубли. Сейчас, наверное, и во сне, как зачастую наяву, видит он свою сберкнижку и разговаривает с ней: «Раньше платили в разведке больше. Теперь, говорят, полевые урежут. Скрести на легковушку придется еще годик, если не два».

Никита Бурлак – мужик бесшабашный. Он, как цыган, не любит долго сидеть на месте. В трудовой книжке у него два вкладыша и не один десяток печатей о приеме и увольнении с работы. Где он только не побывал за свои тридцать пять лет, каких только у него профессий нет… Самое бы время привыкать к оседлой жизни, самое время и семьей обзавестись, да нет… мотает мужика по белу свету…