Особые обстоятельства (СИ) - Чеп Инна

— В тот день вы поссорились? — направил разговор в нужное русло сыщик.

— Да, — ниса нервно крутила на пальцах кольца-перстни, да так, что даже поцарапалась. — Я виновата. Я слишком яростно говорила. И плохое. Про ее жениха. Они давно помолвлены, по ее словам, но никто его до сих пор не видел. Я думала, он хочет ею… воспользоваться. Бесчестно. Я знаю, такие бывают. Она расплакалась, ушла. А я думала, успеем помириться. Она такая здоровая, крепкая… всегда была, даже не болела почти никогда. Как можно было предположить, что мы видимся в последний раз? Впереди нас должно было ждать ещё так много времени! Должно было! А если Славен… Я же сейчас тоже думаю, что ещё успею его обнять!

Она всё-таки расплакалась. Сначала сидела, спрятав лицо в ладони, потом долго копалась, пытаясь отыскать надушенный платочек.

Не было нити коварства. Не было лжи. Ниса говорила правду. Или по крайней мере, сама верила в то, что рассказывала.

— Вы хотите ещё что-то добавить?

Она растерялась.

— А надо? Что? Я скажу. Но сделайте же что-нибудь! Вы должны! Славену очень плохо, ему нельзя в тюрьму! И он не виноват! Разве что в том, что так пылко любит! Это же ваша задача — ловить виновных! А он чем провинился? Любить — не преступление!

— Вызвал на дуэль другого аристократа вопреки Живому закону — раз, — начал перечислять Димитрий. — Инициировал проведение сомнительного магического ритуала, приведшего к смерти трёх человек — два. Скрывал важные детали от следствия — три. И полагаю, я найду, чем продолжить список.

Девушка вскочила на ноги. Стул с грохотом упал на пол.

— Вы… Впрочем, я, верно, смешна в своей глупой надежде найти сочувствие в таком… таком… бесчувственном, холодном, жестоком сердце! Вы наслаждаетесь своей властью? Что ж, наслаждайтесь! Пока есть время! И на вас управа найдется, поверьте! Если слезы обезумевшей от горя сестры для вас — безделица, если глупый влюбленный — преступник, мне остаётся вас только пожалеть! Перстни? О, никакие перстни не заменят чувство власти, я понимаю, почему вы отказались!

Ее гневная речь вызвала только головную боль. Девушка говорила искренне и искренне горела в ней ненависть и злость. Это было обыденно, привычно. Димитрий не хотел задумываться, почему. Он хотел выпроводить пафосную нису на улицу, лечь на кровать и думать. Или спать, если получиться заснуть.

Но лучше — думать. Нисы Аль, оба, дали хороший простор для размышлений. И девчонку надо бы было пожалеть, но он-то знал, что все равно отпустит глупого парня, только чуть позже. Пусть все успокоятся, подумают, что расследование завершено. В такие моменты можно рассмотреть очень интересные вещи. Вот вен Кос, например, как радостно воспринял информацию об аресте! Так радостно, что впору задуматься, чем это вызвано.

— Надеюсь, вас ждёт слуга? — спросил Димитрий девушку. Внутри вместо эмоций кружилась какая-то гниль-труха, так похожая на пепел девчонки. Серость ночи давила на плечи неподьемным грузом. Все было не так. Нет, это он все делал не так. Судя по количеству дней между убийствами, должно ещё быть в запасе какое-то время, но ключевое здесь — "какое-то".

Ни мотива, ни преступника, ни версии. Только семейные дрязги и юношеская влюбленность. Тайны, но не те, что приведут к разгадке. Или все же? Ведь не случайно рисунок оказался именно в это время именно в этой книге. Кто, когда, зачем положил его туда?

— … Прощайте! — ниса вышла, гордо вздернув подбородок. Даже дверью не хлопнула. Димитрий, прослушавший ее гневную эскападу, испытал облегчение. Но все равно подошёл к окну, выглянул. Едва девушка появилась на улице, к ней подбежал слуга, проводил к ожидавшему их возку, помог аристократке залезть в него и сел спереди править лошадьми.

Удостоверившись, что девушка цела и с сопровождением едет домой, Димитрий, наконец, смог заняться собой. Долго сидел над потрепанной записной книжкой, крутил в пальцах то перо, то грифель, то маленький дорожный нож. Мыслей было много, они громоздились в голове неустойчивой башней и выделить главное не получалось. Болела голова. Руки были тяжелыми, чужими. Грифель упал, ножик один раз полоснул по пальцу. Большая кровавая капля упала на пустой белый лист, стекла к середине, пачкая и следующую, голубоватую страницу. Димитрий посмотрел в потолок. От самого себя было тошно. Совсем все навыки потерял! Сыщик вернулся к созерцанию страницы. Замер.

… Ночь вступила в самую темную свою пору, когда он наконец отложил письменные принадлежности.

Вскоре он лежал в темной комнате на застеленной неоднократно стиранной простыней кровати и опять смотрел в потолок. За окном шумел ветер. Луна то выглядывала, пугая своим жёлтым оком тех немногих, кто мог вершить в это время свои черные дела, то пряталась за тучи, наводя ужас на более законопослушных граждан. Впрочем, законопослушным надлежало в столь позднее время спать.

Город — узелки и нити. Тянутся от одного сердца к другому, яркие и блеклые, сладкие и ядовитые, взаимные и обрывающиеся в никуда. Бьются сердца-клубки: тук-тук-тук… Размеренно, убаюкивающе. Спят.

А кто-то не спит.

Гнев. Холод.

Обида. Беспокойство.

Ссора.

У нее — упрямство, которого он не ожидал, ведь была послушной и покорной. У него — раздражение, неприятное удивление, и как следствие — растущая злость. Бешенство заполняет разум и сердце, выливается за грани разумного, берет власть над словами и жестами. Но он ставит этому бешенству рамки. Его слова — камни, выпущенные из пращи. Его фразы — стрелы с ядовитыми наконечниками. Его голос — безжалостная раскалённая пила.

Ее слова — мокрые осенние листья. Ее глаза — небо, плачущее дождем. Ее лицо — маска тишины. Он — зол и упрям, она — упряма и печальна. И никогда ни одной из этих темных нитей не сплестись со светлой. И не завязать яркий узелок на чужом сердце — только черная лента тянется от алого к алому. Ни один не простит.

И ещё одно сердце не простит тоже. Яркое-яркое, огнем горящее сердце.

Решимость, она всегда с металлическим блеском. Решимость текуча, как ртуть, и одновременно прочна, как илендская сталь. Решимость горит ярким пламенем — но ровно до первого вскрика от боли. У боли тоже огненно-кровавая расцветка и металлический запах. Она теснит решимость, разрушает, разрывает ее, и та опадает белыми лепестками вниз, к босым ногам… Чтобы соткаться в новое прочное полотно.

Боль.

Идея уже не кажется такой хорошей. Прокрадывается сомнение. Проминает решимость, словно бьёт по ней кувалдой.

Боль.

Свинцовой тяжестью наливаются руки. Кажется, поднять их нет никакой возможности и уж точно не получится резко взмахнуть рукой. Особенно по себе самой.

Но руки поднимаются.

Боль.

Вдох-выдох. Решимость вытекает из тела со вздохами, со слезами, сквозь пальцы — дрожащие, но крепко сжимающие хлыст.

Взмах…

Ей будет холодно, когда она выйдет на улицу. И больно. Но эту игру надо доиграть до конца. Кованые ограды — такая прелесть! За них можно хвататься и кое-как идти дальше.

Куда?

Конечно, у нее есть план.

Только не к доктору. Ни за что.

— Только не к доктору! — прохрипит она, падая в такую желанную холодную темноту.

В ночной темноте прячется многое. И многое именно в ней открывает свое лицо. В маленьком домике в конце тихой улочки — самая настоящая буря. До этих пор — невидимая. Эмоции бушуют внутри двоих, но пока ещё они не превратились в слова — не сталкиваются.

Зря я тебя откопала!

Зря ты меня откопала.

Все равно норовишь влезть в петлю!

Все равно на меня никогда не смотришь.

Столько обустраивались, и все насмарку из-за глупой выходки! Какая глупость — угрожать сыщику из столицы!

Столько обустраивались, день и ночь вместе, но ласковой руки удостаивается только зверь. А человек — лишь очередной недовольной тирады.

И ради чего представление?

И ради чего тогда быть человеком?

Зачем выхаживать такого глупого? Чтобы потерять пару лет спустя?