Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

Вот оно! Клацнул засов, дверь с грохотом распахнулась. В ней явились немцы в шляпах с перьями, имеющие перед собою на подставках большие пищали. Пищали выпалили, пули провизжали над поляной, никого не задев. Немцы, не глядя, сунули свои железки назад, уложили на подставки переданные им пищали покороче и снова склонили головы в шляпах, прицеливаясь. Сопун подумал, что, если бы перед крыльцом супостатов встречала целая толпа, она бы разбежалась, но против пустой поляны эта придумка была почти бесполезна. Однако во второй раз один из немцев явно целил в Сопуна: тот успел пригнуться, а пуля угодила в сбежавшего висельника, жертву Зелёнки. Почудилось колдуну или нет, что злобный сей труп не только дернулся, но и обматерил немца?

Теперь и верхняя часть двери заволоклась дымом, а живой мертвец Серьга решил, что настал его час. Выступил из-за двери и сработал косой, только поднял ее выше, чем обычно на покосе. Немцу, стоявшему справа, мгновенно отсекло ноги выше коленей, и он, с сосредоточенным выражением усатого бритого лица, не выпуская из рук пищали, рухнул прямо в тлеющий хворост. Серьга высвободил косу и размахнулся снова, однако тут произошло неожиданное: за спинами немцев раздался неистовый крик, и все набившиеся в мельницу супостаты ринулись вперед. Словно табун необъезженных коней, проломавший загородку, сбили они с ног оставшегося целым немца, Серьгу с его косой, промесили сапогами безногого товарища и вынеслись на поляну. Тут они немного потоптались возле повозки, чем воспользовался Сопун, выглянувший из-за своего прикрытия. Он немало приободрился, увидев, что супостаты отягчены седлами и переметными сумами, и тут же выпустил несколько стрел. Стрелял Сопун как в горячке и вряд ли в кого-нибудь попал. Решил уже, что враги вот-вот отбросят седла и возьмутся за сабли, чтобы с ним разделаться, когда на стороне мстителей выступил неожиданный союзник.

Это Водяной снова вынырнул из запруды, но теперь не с пустыми руками, и отнюдь не с какой-нибудь ослизлой и сучковатой палкой, обвитой водорослями. В правой руке держал он гарпун, привязанный к длинной веревке (впоследствии колдун вспомнил, что с такой снастью охотятся на белуг), и зловеще помахивал им над головою, приговаривая:

— Подарочек от дяди Водяного!

Хороша картинка, да не было времени на нее пялиться. Сопун наложил очередную стрелу, высматривая более или менее неподвижную цель, когда в воздухе слева от него просвистел гарпун. Сопун увидел, как он вонзился в плечо одного из супостатов, пожилого уже, по одежде скорее слуги, и тот выпустил седла, которые держал под мышками. Пожилой кричал, будто раненый заяц. Тело его мелькнуло перед Сопуном, и за ним дернулся рыцарь в полном доспехе, замахиваясь длинным мечом. Сопун повернулся к нему вместе с луком и пустил стрелу в шлем, навскидку. Звякнуло железо, рыцарь рывком поднял блестящие руки к голове, зазвенел меч, упав на камень. За спиной, у мельницы, прервался высокий крик слуги, и дважды громко булькнуло.

Тогда железный рыцарь со звоном нагнулся, подхватил с земли меч, затем (будто мужик корзину на базаре) поднял седло, коротко прокричал по-польски и первым тяжело побежал к той дороге, что ведет на Бакаев шлях. За ним все остальные. Некоторое время слышен был топот, потом и он смолкнул.

На мельничьем крыльце живой мертвец Серьга отпихнул от себя отрубленные ноги немца, проследил, как они, в сапогах на высоких каблуках и с широкими отворотами, скатились на траву. Потом, подталкивая ногами, сбросил с другой стороны крыльца самого усатого немца, проговорив:

— Я тебе еще и руки оторву, ты обожди немножко…

— Батя! Так ты живой? — восхитился Сопун, подбегая.

— Я, что ли? Очумел ты, сынок, — блеснул на него белыми глазами Серьга, тяжело поднимаясь на ноги. Весь облитый свежей кровью, выглядел он еще страшнее, чем обычно. — Это ты живой, да только глупый. Супостаты видели, что нас раз два и обчелся. Как только опомнятся, обязательно вернутся. Надо ноги отсюда уносить, пока не поздно. О! Уже скачут. Что-то рано оклемались. Давай сюда, схоронимся на первый случай на мельнице.

Однако особо хорониться не пришлось. Конский топот усилился, и теперь всякий бы уже расслышал, что скачет только один конь, и что приближается он по дороге, ведущей к Бакаеву шляху. Вот и вылетел он на поляну, красивый и дорогой боевой конь, неоседланный и без всадника — это если не считать облезлого кота, что вцепился ему в гриву.

Конь захрапел и попятился, когда мелкое животное обратилось Домашним дедушкой. Тот сразу же запричитал:

— Ох, детушки! Не велите казнить, велите миловать. Отогнал я лошадок у супостатов, а они прибежали и у меня назад отобрали! Еле-еле одну животинку увел!

Серьга тяжело вышел на крыльцо и укоризненно покачал головой:

— А как же ты, Дедушка, оказался на пути к Бакаеву шляху? Ведь тебе надо было по сей дороге, что к дому ведет, к Змею да к Зелёнке отгонять!

— Ох, Серьга, темень-то какая была. А я, старая перечница, много лет за печкой просидел, совсем теперь в лесу теряюсь.

Живой мертвец Серьга вздохнул, спустился с крыльца, ткнул ногой в бок безногого немца, норовившего уже закатывать глаза, и поднял с жухлой травы свою косу.

— Ты, Дедушка, исхитрился украсть коня главного супостата, того, что в доспехе. Теперь-то уж точно прискачут, ироды. Давай прячь коня в лесу, а сам бегом к нам, поможешь подготовиться к встрече.

Тут кусты затрещали, и выломался из них, порыкивая, Медведь. Как раз вовремя явился.

— Михайло Придыбайло, друг! — прохрипел Серьга. — Тащи сюда из кустов лопату! Есть для тебя работенка!

Глава 15. Ужасные и жалостные деяния у Чертовой мельницы

Старый ротмистр сидел на холодной земле, пытаясь отдышаться. Шлем он сбросил, ноги вытянул и прислонился спиной к седлу. Болела вся грудь, будто напханная бутылочными осколками, першило в горле, пот с него лился рекой. Вокруг ротмистра копошились оставшиеся в живых, успокаивали и седлали лошадей. Оружие и снаряжение валялись на земле бестолковыми грудами. Приходи, ворог, бей — не хочу. Наконец, в голове у пана Ганнибала прояснилось, и он почувствовал, что воздуху в груди прибавилось.

— Да что это за чертовщина такая? — тотчас же заорал, теряя остатки своего шляхетского терпения. — Где мой Джигит, дьявол ему в горлянку! Корыто, хрен старый, ты же головой отвечаешь! Ах да. Корыто булькнул, помер Корыто, вечная ему память.

Перекрестился старик и прочитал «Pater noster».

— «Amen», — зааминил как будто из-под земли вылезший отец Игнаций.

— Только тебя мне сейчас и не хватало, святой отец, — сверкнул на него глазами ротмистр. — Лизун, пся крев! Лизун! Ко мне, кашевар засранный!

Монашек перекрестился и кротко заметил:

— Вот именно я тебе сейчас и нужен, пане ротмистр. А все потому, что принял я в свое время обет бедности. Когда все остальные возились со своими седлами, самопалами и переметными сумами, я, нищий монах, имея всю свою собственность на себе одетой, а на плече держа одно чужое седло, получил возможность оглядеться. Нет, я испугался, спорить не стану, однако дара наблюдения не потерял. Знаешь ли ты, пане ротмистр, сколько врагов было против тебя в этой стычке?

— Да не считал я еще, тут своих надо бы сначала пересчитать… А у тебя сколько тех вышло, святой отец?

— Двое их было! Большой мужик с косой, от которого крепко воняло мертвечиной, и еще лучник. Тот, второй, сначала стрелял в нас через окно, а потом из-за трупов Бычары и Хомяка, который неизвестно как тут оказался.

— Двое…

— Второго я узнал, пане ротмистр. К сожалению, это хозяин мызы, которую сожгли твои люди.

— Помню того мужика смутно, я ведь плюнул и ушел, когда он отказался вывести нас к Сейму… Так он тоже жив? Да что же это у вас, размазней, делается? Пришибить схизматика не можете! То у них монашек сбежал, то хозяин… Постой, как ты сказал?.. «Мызы»? А я думал, что ты поляк, отец Игнаций, хоть эдак твердо выговариваешь… Тьфу ты черт, где же мой конь?

Иезуит грустно улыбнулся. Повел глазами вправо, влево, убедился, что дикая суета вокруг продолжается, хотел было уже начать говорить, когда явился перед ними кашевар Лизун, уже в полном вооружении, и попросил своего пана встать, чтобы забрать седло.

Пан Ганнибал, звеня навешанным на него железом, поднялся на ноги, стряхнул со лба пот.

Однако вызверился, едва зубы не оскалив, не на кашевара, а на отца Игнация — как будто он, а не Лизун виноват в потере повозки с припасами, периной и котлом, а заодно и в исчезновении верного Джигита.

— Ты задал три вопроса, — кротко и тихим голосом заговорил монашек, — и едва ли ожидаешь, что я отвечу тебе на все три. Однако я именно так и поступлю, чтобы дать тебе время успокоиться и разобраться в обстановке. Сначала о хозяине мызы. Он мог бы умереть и от одних пыток, но ему под конец прострелил грудь из мушкета вон тот немец, Георг из Кенигсберга, по-польски Кролевца, а по-латыни Региомантануса. Тот, что рыдает сейчас под березкой. Причем целился Георг старательно, в сердце. После чего схизматик был брошен в колодец.