Ламентации - Джордж Хаген

Она остановилась за спиной Уилла, так что он не мог видеть ее лица.

— Шпион, — прошептала она.

— Что? — переспросил Уилл.

— Ты за нами подсматривал. Я тебя видела, — шепнула она, склонившись к его уху. — Шпион.

— Это ты кусала яблоко? — спросил Уилл.

Марина лукаво взглянула на него:

— Что ж ты не угощаешь мою сестру чипсами?

— А зачем? — спросил Уилл.

— Разве она тебе не нравится? От Астрид все без ума! — В голосе Марины звучала насмешка, но Уилл не понял, над кем она смеется — над ним или над сестрой. — Видел бы ты, как она отбивает чечетку и играет на пианино. А еще Астрид отличница. И поет по воскресеньям в хоре, в первом ряду.

В это время Маркус сидел на крыше дома Финчей с веревкой в руках. Его осенила счастливая мысль. Астрид Химмель — живое воплощение его мечты: лицо, глаза, фигура — все как у девушки из его любимой рекламы.

— Маркус! Спорим, ты не умеешь качаться вверх ногами, — поддразнил его Джулиус.

Маркус не ответил. Взгляд его был прикован к Астрид, а та смеялась, слушая Винни.

— Давай, Маркус! — не унимался Джулиус.

Астрид подняла глаза. Маркус вспыхнул под ее ясным взглядом.

— Да ты трусишь, да?!

— А вот и не трушу! — возразил Маркус.

И, под взглядом золотоволосой девочки, вытер руки и полез на качели.

Выйдя из дома Галлахеров, куда он отволок Лайонела, предварительно сурово отчитав и втолковав, как надо вести себя в обществе, Фрэнк выложил на блюдо оставшиеся отбивные на косточках. Он подумывал отнести два больших мясных ножа на кухню, но тут Мэдж предложила ему съесть кусочек мяса, пока все не расхватали. Ножи Фрэнк пристроил на подставку лезвиями вниз. Но один — длинный, тридцатисантиметровый, из шеффилдской стали — не поместился целиком. Половина лезвия торчала наружу. Фрэнк посмотрел по сторонам и, убедившись, что детей поблизости нет, пошел есть мясо.

— Давай, Маркус, или пусти меня, — поторапливал брата Джулиус, дерзко улыбаясь Астрид.

Оба знали, что Астрид смотрит на них, и каждый добивался ее внимания.

— Я сейчас. Не торопи, — попросил Маркус, нетерпеливо ожидая знака от девочки.

Астрид заслонилась ладонью от солнца и улыбнулась.

Повиснув вниз головой, Маркус полетел над подъездной дорожкой, потом — над жаровней; дальше была ровная земля, но спрыгивать он не стал — то ли не хотел падать лицом вниз при Астрид, то ли просто не рассчитал, когда приземляться. Он заметил, что Астрид смотрит на него с открытым от изумления ртом. Ловя каждый миг ее внимания, Маркус полетел в обратную сторону.

Тут Фрэнк Финч заметил, что Маркус протягивает руки, чтобы смягчить падение, и летит прямо на жаровню.

— Стой! — крикнул Фрэнк.

Маркус спрыгнул с качелей и полетел над головами детей, над Имперэйторами, Галлахерами и Финчами. Ему показалось, что рукой он просто задел жаровню, потому что она загрохотала, когда Маркус упал на траву с шалой улыбкой.

Потом о несчастье будут вспоминать с трепетом — как будто, несмотря ни на что, полет Маркуса был великолепен. И в самом деле, зрелище вышло поразительное, даже для Астрид, но улыбка и бесстрашный взгляд Маркуса будут преследовать ее еще много лет.

Отголоски

Уилл винил во всем себя. Куда он смотрел? Надо было запретить Маркусу качаться вниз головой, или поймать его в воздухе, или отодвинуть огромную жаровню — и тогда Маркус не упал бы на руки и ему не отрезало бы правую кисть стальным мясницким ножом, который за минуту до того воткнул между прутьев решетки Фрэнк Финч.

Джулиус первым заметил, что из запястья Маркуса хлещет кровь. Схватив свежий передник Фрэнка Финча, он завернул в него руку брата, потуже затянув завязки наподобие жгута: Джулиус видел по телевизору, как оказывают первую помощь, — а значит, зря Джулия винила телевидение и компанию «Кока-Кола». Джулиус, кляня себя за то, что подначивал брата, проплакал всю ночь, пока хирург в больнице не объяснил, что, если бы не его жгут, Маркус мог бы истечь кровью.

Химмели увели в дом рыдающую Астрид, миссис Химмель прикрыла дочери глаза рукой, чтобы уберечь ее от кошмарного зрелища. Марина медлила, разрываясь между родительскими командами и нездоровым любопытством. Она последней видела, как отрезанная рука жарится на решетке, а потом Фрэнк Финч тайком закопал руку на заднем дворе. Целую неделю совесть Фрэнка была неспокойна, и однажды ночью, не в силах сомкнуть глаз, он вышел во двор с лопатой, но оказалось, что руку вырыла собака. Расти Торино видел, как его терьер играл с чем-то похожим на старую садовую перчатку. Расти швырнул ее к Космо во двор, а через неделю ее нашла жена Космо. Решила, что это мусор, и выбросила на помойку.

Маркус быстро свыкся с увечьем, остальные же не смирились никогда. Так всегда бывает с детьми. Они ко всему привыкают и живут дальше.

Иное дело Джулия. Она привезла в Америку здорового ребенка, а Америка его искалечила. Джулия не знала покоя даже во сне. Однажды ей приснилось, будто она блуждает по огромному универмагу, ряд за рядом, открывает коробку за коробкой и, кажется, вот-вот найдет недостающую руку Маркуса. Когда она наконец поднялась на верхний этаж и открыла последнюю коробку, то увидела не руку, а своего потерянного малыша, с улыбкой во весь рот, как много лет назад.

Говард успокаивал плачущую Джулию, но его собственная печаль проступала в отчаянной улыбке, грозившей перейти в гримасу боли. Улыбка эта поселилась у него на лице навсегда.

Маркусу поставили протез — пластмассовый, телесного цвета, с двумя крючьями, которые могли сходиться вместе. Маркус управлял им, двигая мускулами предплечья. Вскоре он научился орудовать им мастерски — подбрасывать монетки, откупоривать бутылки с содовой. Джулиус стал завидовать брату и скулить, что тоже хочет протез, а родители отвечали ему хмурыми взглядами.

Пока Маркус поправлялся, Джулия отложила поиски работы. В первые недели учебного года, когда Маркус не ходил в школу, она делала с ним домашние задания, которые приносил Джулиус.

— Когда я пойду в школу, я буду глупый? — тревожился Маркус.

— Ты будешь умнее всех, — отвечал Говард, — ведь тебя учит мама.

Джулия совсем разочаровалась в соседях: в эти недели они сторонились Ламентов, ни звонков, ни слов утешения — пока однажды не зашел Расти Торино.

— Просто думал о вас, — сказал он.

Одет он был в самый строгий из своих нарядов — черную гавайскую рубашку с изящными золотыми пальмами. Маркусу он принес коробку шоколадных конфет, а Джулии — букет белых ирисов.

— Спасибо за заботу, — поблагодарила Джулия, метнув гневный взгляд в сторону соседних домов. — Знаете, ведь вы единственный!

— Как — единственный?

— Только вы о нас помните! Если откровенно, люди здесь бесчувственные.

— Может быть, они просто напуганы, — предположил Расти. — То, что с вами случилось, и в страшном сне не приснится.

— Такое нельзя простить, — продолжала Джулия. — А все телевидение виновато! Все привыкли переключать каналы, стоит увидеть что-нибудь неприятное!

Гнев Джулии, казалось, смутил Расти.

— Ну, насчет всех не знаю, я просто…

Джулии внезапно стало очень стыдно за свою вспышку.

— Вы совершенно правы… простите меня, пожалуйста. И… как ваша собачка?

— Хорошо, — вздохнул Расти. — Спасибо, что спросили.

После его ухода Джулия решила позвонить Мэдж.

— Думала, вам будет интересно, как у нас дела, — начала она, с трудом сдерживая гнев.

— Джулия, как… все поживают? — выдавила Мэдж с явной неохотой.

— Спасибо, все здоровы — кроме Маркуса, конечно. Он учится писать левой рукой.

— Ужас, — вздохнула Мэдж. — Мы потрясены. Фрэнк больше никогда не будет устраивать пикников. А бедняжка Уолли никогда… ведь это случилось у него на заднем дворе!

— Бедняжка Уолли?

— Он в ужасе. Он никогда больше не притронется к мясу, — объяснила Мэдж.

— Сочувствую. — Джулия бросила трубку.

Прошел слух, что Маркусу вместо руки вставили крюк, и теперь к дому Ламентов подкрадывались ребятишки, поодиночке и парами, надеясь подсмотреть. Близнецы разыграли целое представление. Маркус приклеил к веку жуткий резиновый глаз, взял искусственной рукой гнутую тяпку и с леденящим душу воплем выбежал во двор, на расправу над Джулиусом. Джулиус, истекая кетчупом, взывал к Иисусу и Деве Марии, а потом притворился мертвым, устремив на зрителей остекленевшие глаза (для новичков он повторял номер три раза).

Вскоре на Ламентов посыпались звонки от соседей с просьбами не пугать детей.

— Их, пожалуй, не стоит выпускать на улицу. Лучше бы бедные крошки смотрели телевизор! — горячилась в ответ Джулия.

Как сказал когда-то Говарду доктор Андерберг, жизнь поровну раздает и радости, и беды. Если бы не пикник, Уилл не познакомился бы с Мариной Химмель, и пусть она вовсе не походила на Салли Берд, именно она была ему нужна. От ее шепота у него мурашки бежали по коже. Может, всему виной ее голос, тихий, вкрадчивый: «Шпион». Марина сказала правду. Он и был шпион. Она видела его насквозь, потому что тоже была чужой среди других ребят.