Искатель. 1974. Выпуск №4 - Илья Варшавский

— Он мертв?

— Когда мы появились, он уже был мертв.

Мы распрощались с Ван Виллингеном и покатили в деревню, охваченную беспокойством. На каждом шагу полиция, кучки людей на углах, серьезные лица, гневные взгляды. Впервые за все время цветные перепуганно шарахались от нас в стороны, словно боясь угроз и ударов… Охваченная горем миссис Боэрзма сидела в магазинчике.

— Бедный старик Клооф! — повторила она слово в слово восклицание Ван Виллингена. — Ему было уже за семьдесят. Он всегда был нашим хорошим другом. Кто мог сделать такое со стариком?

— Вы должны быть очень осторожны. У вас ведь такой магазин… — положив ей на плечо руку, начала было Хелен.

— Никогда они меня не ограбят! — уверенно заявила миссис Боэрзма с гордостью. — Они не такие дураки, эти сколли, чтобы лезть ко мне!

Совершенно очевидно, что именно ее-то магазин и попытаются ограбить в первую очередь, кто бы ни были эти «они». Но я решил не спорить.

— Ну, хорошо. И все же берегитесь, никому не открывайте ночью дверь и все такое, — сказала ей Хелен.

— Но что все-таки произошло с Клоофом? Его ударили чем-нибудь или как? Или его застрелили? — поинтересовался я.

— Говорят, задушили.

— Какой ужас! И это в Плеттенберге! — воскликнула Хелен.

То же самое сказал и Джеймс Форсит, когда мы возвратились домой, с трудом пробравшись сквозь уличную толпу.

— Никогда ничего подобного не слышал, — гудел он. — Утром я проверял свой архив. Вот уже двадцать лет, как в Плеттенберге не случалось ни одной насильственной смерти. А последний раз подрались два пьяных моряка, и один убил другого. Но это было давно. И вот тебе на! Два убийства за какую-то неделю!

— Вы все думаете, что это дело рук банды туземцев?

— Да, — незамедлительно ответил он. — Если бы мне дали волю, я бы пересажал их всех в тюрьму и держал бы там, пока не обнаружат преступника. Чертовы голландцы! Они и гриппа в холодную погоду не поймают, — проворчал Форсит.

Я с ним никак не мог согласиться, но вряд ли разумным было вступать в спор в такое время. Это принесло бы лишь очередной приступ глухоты моему тестю.

— Боже мой, а ведь мы провели такой прекрасный день! — вздохнула Хелен.

— У нас их еще много будет впереди, дорогая.

— Кто знает…

Вечером я отправился в полицейский участок.

Проходя мимо гаража Мартина Убийцы, я заметил его жену, обслуживающую чью-то машину. Помахал ей рукой и крикнул:

— Ваш муж дома?

— Спит, — хмуро ответила она, не подняв глаза.

Я пожал плечами и прошел мимо. Если он спал в шесть вечера, то и бог с ним.

В полицейском участке меня приветливо встретил Ван Виллинген. Он был значительно спокойнее, чем утром. Наверняка за день он успел многое сделать и вот теперь, к вечеру, решил дать себе отдых.

— У меня наготове двадцать пять человек. Три офицера и двадцать два местных полицейских, — пояснил он. — Некоторым я велел переодеться в гражданское платье. За каждым магазином и более или менее крупным домом наблюдают мои люди, — улыбнулся он. — Мне, например, известно, что вы шли сюда ровно одиннадцать минут.

— Я не в форме, — пошутил я, но впечатления это на него не произвело. — Вы что же, за каждым так следите?

— Конечно, нет, — ответил он, — не за каждым человеком, а за каждым домом. Но выходящие из таких домов тоже могут представлять для нас некоторый интерес.

— Вы все еще подозреваете какую-то банду туземцев?

— Возможно… Возможно, это чьи-то слуги или прислуга отеля. Но вполне вероятно, что…

— Задушить человека. Это же ужасное дело.

— С чего вы взяли, что Клоофа задушили? — Он посмотрел на меня из-под прикрытых век, слегка двинув челюстью.

— Слухи такие ходят… Кажется, об этом говорила миссис Боэрзма.

— Миссис Боэрзма сказала неправду, — угрюмо сообщил Ван Виллинген. — Его не задушили, хотя нам так поначалу и показалось. С ним сделали такое, чего я ни разу не видывал. Старый Клооф убит каким-то борцовским приемом. Запрещенным, конечно. У него оказалось разбитым горло.

— Разбитым? — переспросил я, чувствуя подступающую тошноту. — Что это значит?

— Вот здесь… — Ван Виллинген дотронулся до своей могучей шеи под самым подбородком. — Здесь у него все было вмято внутрь. Ударом доски. Или даже кулака… У нас есть врачебное заключение… По-медицински это называется «ларинкс».

Ларинкс… В глубине сознания настойчиво и четко зазвонил колокольчик тревоги. Я пытался не обращать на это внимания, но он все продолжал будить мою память, пока я сидел напротив Baн Виллингена в полупустом беленом помещении полицейского участка и беседовал с ним о способах убийства человека.

Мне вспомнились далекие военные годы и один способ, который особенно годился для темной ночи и свободных рук. Для меня это был лишь военный прием, грубо называвшийся «снятие часового».

Прием этот был таков: жертву хватали сзади за волосы, запрокидывали голову назад и били ребром ладони по горлу с размаху. Такой удар мгновенно раскалывал ларинкс и душил жертву. Удар лишал противника способности сопротивляться. Опыт войны показывал, что таким способом убивать легче именно пожилых людей.

Все это было мне хорошо знакомо по той причине, что я учил убивать таким способом солдат из своей группы «коммандос».

В следующие четыре дня ничего страшного не происходило на улицах Плеттенберга, если, конечно, не считать неожиданных полицейских рейдов, строгого комендантского часа, нашествия корреспондентов и целой лавины слухов. Приходилось мириться с тем, что деревушка неожиданно приобрела дурную славу. Но какая деревня может надеяться на спокойную жизнь, если в ней за неделю произошли такие страшные вещи? Итак, деревушка оказалась в центре отнюдь не лестного внимания. Такого не мог вспомнить ни один старожил. Эти четыре дня были настоящим испытанием для деревенской общины.

И еще большим испытанием для меня. Мне приходилось жить со своей памятью и совестью. Память заставляла подозревать почти наверняка Мартина. Ведь Клооф убит способом, хорошо знакомым «коммандос», а Мартин-то был «коммандос». Совпадение слишком яркое, чтобы его не заметить.

Совесть изводила меня с двух сторон. Если убийство совершил Мартин, то ответственность за него нес я, ибо был его учителем. Моей обязанностью было передать его в руки властей и закона даже по одному такому подозрению. Конечно, нужно было сообщить об этом не только полиции, но и Хелен. Она бы помогла мне, разделила бы со мной тяжкое бремя, направила бы меня на путь истинный… Но целых четыре дня я молчал. Больше всего я желал, чтобы подозрения мои не подтвердились, и потому не мог заставить себя действовать.