Искатель. 1974. Выпуск №4 - Илья Варшавский

Тестя я до этого никогда не встречал. Его звали Джеймс Форсит. Этот восьмидесятилетний старик с запоминающейся внешностью имел в округе огромное влияние. Как и полагается тестю, он оказался богатым человеком. Когда-то занимался спортом, а в настоящее время считался одним из старейших, еще живых членов южноафриканской сборной по регби.

Обняв Хелен, он обратился ко мне глухим рокочущим голосом:

— Добро пожаловать в мой дом… — и протянул мне руку.

Пожатие его было энергичным и мужественным. Я поймал себя на желании так же чудесно сохраниться, когда достигну восьмидесяти лет.

— Ты должен сделать все для ее счастья, — с непререкаемой властностью Ветхого завета сказал он, указав на Хелен. Несомненно, в дочери он души не чаял.

За обедом тесть каждую минуту бросал на меня завистливые взгляды. К столу подали бульон из только что пойманной желтохвостки, внушительный бифштекс, творог и кофе, крутой, словно пеньковая веревка. Тесть же довольствовался двумя сваренными всмятку яйцами и стаканом простокваши. После еды Хелен пошла распаковывать чемоданы, а я уселся на крыльце и стал с глубоким удовольствием созерцать раскинувшийся всего в нескольких сотнях ярдов от дома Индийский океан, постепенно появляющиеся на небосводе звезды. Старый Джеймс Форсит развлекал меня беседой.

Лондон с туманной слякотью и такой же скучной политикой казался удаленным даже больше чем на шесть тысяч миль.

Тесть меня забавлял, но порой и смущал. Чтобы он меня слышал, приходилось кричать. Однако порой слух неожиданно возвращался к нему. Особенно если слова произносились шепотом и не имели к нему никакого отношения. В тот вечер я довольствовался его рокочущим басом. Для такого крупного человека разговор казался мелковатым: он сообщал о новостях деревенской политики, о снижении курса на местной бирже, о рыбалке и о погоде. Для него и для других обитателей Плеттенберга жизнь казалась тихой и спокойной, благословенной богом и природой.

Однако, когда он пожелал мне спокойной ночи, в этот земной рай вторглось нечто чужеродное и тревожное.

— Ну, мне пора спать, — произнес старый Джеймс Форсит, подняв из кресла огромное тело, взглянув на карманные, почти фунтовые часы и заговорщицки подмигнув мне. — А вы, наверное, еще не скоро уляжетесь.

— Мм-мм… Нет, я тоже ложусь в это время, — странно было смутиться при таком свидетеле.

— Она хорошая девочка. Лучшее, что у меня есть… — произнес Джеймс Форсит и пошел к двери, крикнув: — Тиммоти!

Тиммоти вырос мгновенно. Сухощавый улыбающийся негр, одетый в белое с головы до ног — от остроносых ботинок до перчаток. Мне было уже известно от Хелен, что вот уже тридцать пять лет негр этот выполнял в доме, не очень-то и маленьком, сразу все работы — от дворецкого и шофера до повара и уборщика.

— Да, хозяин, — отозвался Тиммоти.

— Ты все запер? — сурово спросил Форсит.

— Да, хозяин, все закрыто.

— И гараж?

— Да, хозяин.

— Все парни вернулись?

— Да, хозяин.

— Закрой кухню на засов. Потом поможешь снять мне ботинки.

Разговор мне показался странным, и я сообщил об этом тестю.

— Что же, здесь приходится все держать на запорах? — спросил я.

— А? Что такое? — Он приложил руку к уху.

— Здесь приходится запираться на все замки? — закричал я. — Даже в такой на вид тихой деревеньке?

— С 1906 года я не закрывал дверей, но теперь вынужден, — ответил Форсит. — В последнее время у нас участились грабежи. Ужасные ограбления. С насилием. В Плеттенбергском заливе такое происходит впервые.

— А кто этим занимается?

— Туземцы, конечно. Это сколли, — он использовал местное название молодых хулиганов. — Кто еще может подобным заниматься? У нас тут прошлой ночью ударили по голове старика. Его отправили в Порт-Элизабет с проломленным черепом. Если он умрет, то это уже не только ограбление, но и убийство, — тяжело закончил Джеймс Форсит.

На следующее утро, однако, и ограбление и убийство совсем забылись… Это был прекраснейший день в моей жизни…

Начался он рано, как начинаются все дни среди соблазнительной южноафриканской природы. Легко было просыпаться в шесть часов. Ведь это были часы чистейшего воздуха, спокойной пляски морских волн прямо под окном, прямых дымков над трубами деревенских домов. Хелен еще спала, когда я, надев халат, вышел на веранду. Тесть уже был там. Сидел в глубоком кресле, неподвижно уставившись на горы, и потягивал кофе из разукрашенной цветами огромной кружки, вмещавшей не меньше пинты.

Он молча указал на кофейник. Так мы сидели в течение получаса, наслаждаясь этим чудесным утром. Солнце было уже достаточно высоко, когда он допил кружку и сказал:

— Прекрасный день… А тот человек, о котором я вчера вам говорил, умер в больнице. По радио сообщили… Машина готова… Поезжайте, полюбуйтесь Роббергом.

И мы поехали туда с Хелен двумя часами позже. Захватывающая прогулка! Как еще в Лондоне рассказывала Хелен, Робберг оказался длинным и узким полуостровом, почти островом, выдающимся в море мили на три-четыре. Сглаженное каменистое основание круто поднималось вверх и заканчивалось песчаным плато. Дикие орхидеи, обещанные Хелен, росли там в удивительном количестве. И еще канны. И еще масса других цветов, нежных, воздушных, растущих прямо на голых камнях. Присмотревшись, мы обнаружили, что этот голый камень был когда-то морским дном с вкрапленными в него древнейшими ракушками. Вокруг шелестели океанские волны, царил глубокий покой, пахло выжженной солнцем травой — запах, характерный для Африки. Тут бегали сотни дасси — робких кроликов, живущих среди камней. Они пищали, шныряли, замирали на месте, едва замечали нас.

— Ну, разве здесь не прекрасно? — спросила Хелен, держа меня под руку.

— Можно с ума сойти. Как и от тебя, — ответил я.

— Обязательно приедем сюда на рыбалку, — не обращая внимания на мои слова, продолжала она. — Завтра или послезавтра… Только берегись, чтобы тебя не смыло волной. И в воду не падай.

— Я плавать умею.

— Здесь далеко не уплывешь. Там акулы, друг мой. Маленькие, большие, средние. Всех сортов. — Она указала на зеленые волны, вскипавшие белой пеной там, где встречались с камнями. — Тут есть одна громадина. Ее зовут Циндарелла. Честное слово, она больше похожа на подводную лодку! Наверное, весит фунтов двести! Она появляется ежедневно в прилив. Туземцы боятся ее как огня.

— Ничего. Завтра же мы поймаем ее.

— О, мой герой… Давай-ка поедем обратно. Хочу показать тебе деревню.

Пройтись по такой деревне для меня было заманчиво, ведь я впервые оказался в этой части света. Плеттенберг был классическим образчиком южноафриканской деревни с нетронутыми феодальными порядками, с медленно текущей жизнью и ленивой красотой.