Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Письменная моя диссертація: „Объ Уголовной давности” оказалось тоже удачной, такъ что дипломъ первой степени былъ для меня обезпеченъ.

Черезъ сутки я сидѣлъ въ Нижнемъ на пароходѣ, спѣша въ родное Головкино.

18

Мечты мои о дальнѣйшей жизненной карьерѣ были разныя: съ одной стороны, меня чрезвычайно увлекала сама наука, въ частности, — уголовное право. По этому поводу, послѣ удачнаго моего отвѣта на государственныхъ испытаніяхъ и полученія по этому предмету особаго зачета, произошелъ у меня серьезный разговоръ съ профессоромъ Колоколовымъ. Рисовалась далекая перспектива профессуры, съ предварительнымъ командированіемъ меня для довершенія моего спеціальнаго образованія заграницу. Съ другой стороны, будучи на послѣднемъ курсѣ университета, я познакомился въ радушной семьѣ кн. Сергѣя Ивановича Урусова съ братомъ его кн. Александромъ Ивановичемъ — извѣстнымъ присяжнымъ повѣреннымъ того времени, человѣкомъ блестящаго, увлекающаго краснорѣчія и огромнаго темперамента, который произвелъ на меня чрезвычайно сильное впечатлѣніе. Съ своей стороны, онъ убѣждалъ меня пойти по пути адвокатуры, лэрячо и искренне отстаивая свою точку зрѣнія на свою профессію, какъ на наилучшій способъ проявленія добра сзоему ближнему и какъ на единственную работу, дающую наиболѣе удовлетвореніе и смыслъ человѣческой жизни.

Сѣмя, брошенное Урусовымъ, глубоко запало въ мое юное отзывчивое сердце, и у меня возникла мысль, по его же совѣту, временно зачислить себя кандидатомъ на судебную должность при Прокурорѣ Московской Судебной Палаты. Въ то время должность эту занималъ Николай Валеріановичъ Муравьевъ, впослѣдствіи Министръ Юстиціи, съ тѣмъ, чтобы устроившись и отбывъ воинскую повинность, затѣмъ перейти къ кн. Александру Ивановичу въ помощники.

Всему этому не суждено было осуществиться по причинамъ, о которыхъ я въ свое время скажу, а пока вернусь къ воспоминаніямъ, связаннымъ съ моей личной студенческой жизнью въ Москвѣ, ея домашней и внѣучебной обстановкой.

За рѣдкимъ исключеніемъ наѣздовъ къ намъ отца, мы жили съ мамой одни вдвоемъ.

Любимымъ удовольствіемъ ея было посѣщеніе оперы, драмы и концертовъ, и въ этомъ отношеніи не могу не вспомнить тѣхъ услугъ, которыя всегда оказывалъ ей мой милый другъ Володя Варламовъ, предлагавшій и достававшій все наиболѣе для нея интересное въ смыслѣ выбора музыкальныхъ представленій и театральныхъ зрѣлищъ.

Дома имѣлся у насъ всегда инструментъ — отличное прокатное піанино, за которое мало-по-малу выздоравливавшая мама садилась все чаще, доставляя мнѣ своей вдумчивой игрой величайшее наслажденіе.

Надо сказать, что съ момента переѣзда нашего въ Москву, я скрипку забросилъ, лишь изрѣдка, подъ аккомпаниментъ мамы, играя нѣкоторыя былыя излюбленныя свои вещи. Случилось это вотъ почему: еще въ Симбирскѣ, когда я былъ въ послѣднемъ классѣ гимназіи, къ намъ въ домъ, по приглашенію моихъ родителей, пришли однажды два оперныхъ артиста. Оба они участвовали въ Казанской труппѣ, которая временно пріѣхала на нѣсколько гастрольныхъ представленій въ симбирскій театръ. Одинъ изъ нихъ былъ популярный тогда теноръ Петръ Ѳеофиловичъ Давыдовъ, прекрасный Ленскій, а другой, не менѣе извѣстный провинціальный пѣвецъ, — баритонъ Николай Владиміровичъ Унковскій, великолѣпный „Демонъ”.

Стояло прекрасное весеннее время и оба они такъ въ нашемъ домѣ разошлись, что подъ аккомпаниментъ мамы пропѣли рядъ своихъ арій, а затѣмъ, шутя пристали ко мнѣ, чтобъ я имъ что-нибудь спѣлъ. Въ концѣ концовъ, они заставили меня подъ свой аккомпаниментъ спѣть вмѣстѣ съ ними: „Среди долины ровныя”, послѣ чего Николай Владиміровичъ серьезно при мнѣ мамѣ сказалъ: „Обратите вниманіе на голосъ Вашего сына — тембръ его подаетъ большія надежды. Попробуйте, по переѣздѣ въ Москву, позаняться съ нимъ и „посерьезнѣе”... Увы! послѣ этихъ словъ судьба моей милой скрипки была рѣшена.

Въ Москвѣ съ осени я рѣшилъ начать брать уроки пѣнія, и съ этой цѣлью обратился, по совѣту нѣкоторыхъ своихъ знакомыхъ, къ знаменитой, былой гордости нашей оперной сцены — Дарьѣ Михайловнѣ Леоновой, первой исполнительницѣ „Вани” въ „Жизнь за Царя” Глинки.

На Бронной улицѣ, въ одномъ изъ типичныхъ для нея флигельковъ-особнячковъ, съ входомъ черезъ дворъ, жила эта престарѣлая пѣвица, окруженная съ утра до вечера массой учениковъ и ученицъ.

Была у нея одна спеціальная комната, превращенная въ маленькій домашній театръ съ крошечной сценой и небольшимъ — человѣкъ на 100 — партеромъ. У одной изъ ея стѣнъ стояло піанино, у котораго происходили всѣ занятія.

Низенькаго роста, съ небольшой головой, покрытой старомоднымъ, но всегда яркихъ цвѣтовъ, чепчикомъ съ лентами и бантами, на старчески-располнѣвшемъ, коротенькомъ туловищѣ, почтенная Дарья Михайловна, при всей своей уродливой наружности (особенно портилъ ее огромный ротъ), была удивительно симпатичнымъ и привлекательнымъ существомъ, настоящей артистической натурой — простой, искренней, стремящейся къ правдѣ и красотѣ, — сохранившей до глубокой старости силу увлеченья и темперамента.

По отзывамъ ея современниковъ и по признанію ея самой, Леонова получила свой необыкновенный пѣвческій даръ

— „Божьей милостью”. Господь таковыми сотворилъ и ее и ея горло, вдунулъ затѣмъ въ нее свою „Божью” искру и пустилъ на сцену. Таковъ же былъ ея методъ обученія другихъ... „Пой такъ, какъ я пою”, таковъ былъ ея первоначальный совѣтъ пѣнія всякому новичку. При этомъ параллельно съ вокализами она тотчасъ же давала для разучиванія одинъ изъ ея любимыхъ романсовъ въ видѣ полезнаго этюда. Такъ было и со мной. Заставивъ меня взять нѣсколько нотъ, испробовавъ мой верхній и нижній регистры, Дарья Михайловна опредѣлила мой голосъ высокимъ баритономъ и, змѣсто всякихъ разъясненій и наставленій, просила вглядѣться и вслушаться въ то, какъ она будетъ сама брать своимъ голосомъ ноты.

Послѣ себя, она заставила меня повторить то же, а затѣмъ достала романсъ Цезаря Кюи: „Я помню вечеръ” и велѣла мнѣ его спѣть. Смущенъ я этимъ былъ немало. Робкимъ голосомъ приступилъ к исполненію приказа моей учительницы, но, когда я столь же застѣнчиво сталъ кончать этотъ романсъ, милая Дарья Михайловна не выдержала, расхохоталась, обняла меня и, погрозя пальцемъ, простодушнымъ тономъ сдѣлала мнѣ выговоръ: „Охъ, милый мальчикъ, не такъ, не такъ! Сейчасъ видно, что молодъ черезчуръ, не успѣлъ еще испытать, какъ слѣдуетъ, этой штуки — любви!

— Слушайте, какъ надо этотъ чудный романсъ пѣть!...

Сѣла и подъ собственный аккомпаниментъ вновь запѣла... и какъ запѣла! Я стоялъ, какъ очарованный.

Мѣсяцъ спустя рѣчь у насъ съ ней зашла о разучиваніи партіи Валентина въ Фаустѣ и выходѣ моемъ на ея ученическомъ представленіи, но самъ я чувствовалъ себя сильно не по себѣ. Подражательная система мнѣ видимо не удавалась, голосомъ своимъ я былъ недоволенъ, и ко всему, появилась легкая сипота и замѣтная усталость голосовыхъ связокъ. Дарья Михайловна все время сильно тянула мой голосъ въ верхній регистръ. Очевидно я сталъ переутомляться.