Привал странников - Анатолий Степанов

— У Самсонова раздроблена челюсть и повреждены шейные позвонки. У Француза (фамилия-то какая, прямо кличка!) сломана скульная кость. Вот что, оказывается, можно наделать голыми ручонками, — игрив был дежурный врач, развлекался как мог, коротая ночное время.

— Говорить могут? — спросил Смирнов.

— Смотря кто.

— Самсонов в первую очередь.

— Этот вряд ли. Впрочем, пойдемте, я вам его покажу.

…Они прошли тюремным коридором, и надзиратель, гремя ключами, открыл больничную палату. Все как в обычной больнице, но воняло тюрьмой, ощутимо воняло.

— Ну, тут у вас и дух, девки… — вспомнив "Петра Первого", процитировал из любимой книги Казарян.

— Это не у нас, это у них. Или у вас, — отпарировал врач.

Не забинтованы лишь глаза, но они были закрыты.

— Человек-невидимка, — сказал Ларионов.

— Когда заговорит? — спросил Смирнов.

— Через две-три недели, не раньше.

— А Француз?

— Завтра можете допросить.

— Теперь вот что. Мне нужны одежда и обувь Самсонова.

— Тоже завтра. Старшина-кастелян будет к восьми часам утра.

…Делать больше в этой конторе было нечего, и они поехали на Петровку. В машине Казарян мерзко хихикнул.

— Хи-хи, — произнес он, — хи-хи.

— Жаль, что из больницы уехали, — заметил Ларионов. Можно было бы тебя сдать.

— Не та больница, Сергей, — ухмыльнулся Смирнов. — Ему в Кащенко надо.

— Хи-хи, — не унимался Казарян. — Хи-хи.

— Ты чего? — уже обеспокоенно вопросил Ларионов.

— А ничего. Картины разные выдумываю, — ответил Казарян. — Стилягу того из трамвая вспоминаю. Как он без лондонки остался. Единственный потерпевший.

— Хи-хи, — мрачно подытожил Смирнов.

Борода был поклонником многочисленных талантов Казаряна-старшего, а Романа, которого он знад с титешнего возраста, любил, как любят непутевых сыновей.

— Ромочка, запропал совсем, дурачок, — говорил Борода, нежно держа Романа за рукав и задумчиво разглядывая небритую (щетина у Казаряна по-армянски росла, с дьявольской скоростью) личность блудного сына.

— Работы много, Михаил Исаевич, грустно поведал Роман.

— Зачем тебе работа, Рома? Ты был замечательным бездельником, остроумным, обаятельным. И все тебя любили. А теперь что? Скучный, усталый, злой. Бросай работу, Рома, что это за работа — жуликов ловить!

Борода подмигнул Александру, давая понять, что шутит и широким жестом пригласил в зал. В ресторан ВТО после двенадцати ночи, в ресторан ВТО после спектаклей.

Дом родной. Знакомые и полузнакомые все лица, перекличка от стола к столу, общий шум, общий крик, общие шутки, общий смех. И выпить с устатку, и пожрать от пуза, и потрепаться, и поругаться. Заходи, друг, заходи!

Борода устроил их в фонаре за маленьким (чтобы не подсаживались) столиком. Неярко горела старомодная настольная лампа под домашним оранжевым абажуром, освещая жестко накрахмаленную полотняную скатерть. Смирнов положил руки на стол и понял:

— Надо руки помыть, — и пошел в уборную.

Официантка Галя благожелательно ждала заказа.

— Пожрать нам, Галюща, так, чтобы в полсотни влезть, — распорядился Казарян.

— А выпить?

— И денег нет, и не надо.

— А то принесу?

— Не надо, — твердо решил Казарян.

— Устал, Ромочка?

— Озверел, Галочка.

Вернулся из сортира Смирнов. Ларионова они не уговорили, он к семейству рвался. Да и не уговаривали особо, им вдвоем побыть надо было. Казарян в ожидании тоже положил руки на стол, брезгливо на них глянул, сказал с сожалением:

— Неохота, но следует помыть, — и удалился. Александр оглядел маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно. Он вытянул под столом ноги, закрыл глаза и тотчас открыл их: звякнул поднос. Быстроногая Галочка расставляла закусь. Возвратившийся Казарян благодарно поцеловал ее в затылок:

— Кио в юбке, волшебница, радость моя…

Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежий печеночный паштет под зажаренным до бронзового благородного блеска лучком, крепенькие белые грибы, деленная острым кухоным ножом на куски загорелая тушка угря. И три бутылки "Боржоми". Галя красиво расставила на столе все это и пожелала:

— Кушайте, ребятки.

Роман разлил боржом по фужерам. Вода бурлила, исходя пузырьками. Одни пузырьки прилипали к стеклу и сплющивались, теряя идеальную форму шара, другие мчались вверх и, домчавшись, самоуничтожались, взрываясь мельчайшими брызгами. Попили бурливой водички, отдышались, пряча благодетельную отрыжку и посмотрели друг на друга.

— Третьего Алик отпустил, — сказал Смирнов.

— Зачем?

— Ты что, Алика не знаешь?

— Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.

— Так то на ринге.

— Давай поедим, а? — предложил Казарян, и они приступили к еде. Не торопясь, истово, поглощая все подряд. Но поглотить все не удалось: к их столу, волоча за собой стул, подходил Марик Юркин, характерный комик, восходящая звезда. Восходящая звезда была миниатюрным милым пареньком, которая, напиваясь, превращалась в большую скотину. Сейчас же — почти трезв. Поставил стул к их столику, ухватил за руку пробегавшую мимо Галочку и заказал репликой из анекдота:

— Галчонок, сто грамм и вилку! — и улыбнулся всем, и оглядел всех, ожидая ликующей реакции. Поймав вопросительный взгляд Гали, добавил серьезно: — Поторопись, родная.

— Мы разговариваем, Марик, — строго объяснил Роман.

— Вы не разговариваете, а едите, — резонно заметил Марик. — А разговаривать будем втроем.

Объявилась Галя, держа в одной руке графинчик и рюмку, в другой вилку. Демонстративно бросила все это перед Мариком, который тут же налил рюмку, вилкой пошарил в грибах, выбирая грибок посимпатичнее, нашел, выпил, закусил и выдохнул удовлетворенно.

— Все? — поинтересовался Роман.

— Минуточку, — одернул его Марик и налил из графинчика вторую. Последнюю. Он бусел на глазах. Выпил, грозно глянул на Романа. — Ты как со мной разговариваешь, сопляк?

— Готов, — понял Роман, встал, за шиворот поднял Юркина, взял его под мышку (под правую руку), левой рукой захватил стул и направился к выходу, к понимающему швейцару Тихону. Марик болтал ногами (аккуратно) и языком (непотребно), но никто на это внимания не обращал: привыкли, что каждый день Юркина в конце-концов выкидывают. Роман сдал его Тихону и вернулся.

— С чего это он так сломался? — поинтересовался Александр.

— Не умеет. А гулять хочет, как знаменитость из легенды.

— Что делать будем? — помолчав, задал главный вопрос Смирнов.

— Отпустил его Алик или он сам сбежал — не имеет значения, Саня.

— Имеет. Если Алик его отпустил, то опознавать не будет.

— Зачем тебе третий? Грабежом этим пусть район занимается. А Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце — он.

— Самый глупый. Дурачок подставленный, — вспомнил Костины слова Александр.

— Вот мы и займемся дурачком.

— А кто его подставил?

Галочка принесла филе по-суворовски. Алик поцеловал ей локоток и попросил:

— Санкцию на обыск, Галочка.

— Сорок три шестьдесят, — ответила догадливая Галочка и, получив от Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофеем. Заметав филе, они откинулись на стульях и закурили.

— Решили колодец до воды копать? — огорченно понял Роман.

— А куда деваться?

— Альку прижать надо.

— Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же благородные, мы слово держим.

— Тогда свидетели.

— Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело, рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки проведенно опознании свидетели его не отыщут.

— А мы с подтасовкой, Саня.

— Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.

— У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.

В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их, ликовала — кривлялась и грозила.

Вдруг оказалось, что завтра — Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.

— Ну? — поторопил его Александр.

Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.

— Молоденький какой, — сказал Алик.

— Ну?! — поторопил Александр.

Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.