Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

— Мой брат?! — он сразу же понял, о каком именно идет речь, и обрадовался. — Вы полагаете, что это дело рук Анжу?

— И ваша мать.

— Как! — Карл поперхнулся, выпучил глаза и сделал несколько неверных шагов, удаляясь от Гонди, от лица которого не отрывал взгляда. В глазах его читался ужас. — И моя мать?! Она?..

— Да, сир.

Король все еще не верил, не мог поверить в такое злодейство. И от кого? От собственной семьи! Это было выше его понимания.

Да кто ему сказал? В конце концов, что он плетет? Думает, что ему все дозволено?

— И у вас, что же, есть доказательства? — глухо спросил король, опираясь рукой о подоконник, который он нащупал ладонью, когда отходил от Гонди, как от прокаженного.

— Есть, сир, — твердо, не моргнув глазом, ответил наставник.

— Где же они?

— Они здесь, сын мой, — ответил голос за спиной Гонди, и Карл увидел мать, неслышно вошедшую в комнату.

Карл сделал еще шаг назад. Теперь он будто сросся с подоконником. Бледный, с вытаращенными глазами глядел, как на привидение, на мать, медленно и неуклонно наступавшую на него. Руки тряслись, он глотал слюну и так глядел на королеву, будто это пришла его смерть.

Теперь им вдвоем предстояло начать наступление, и они попели его по всем правилам военного искусства, напористо и с размахом, не давая ему и слова вымолвить, приводя один несомый аргумент за другим, сгибая его, заставляя поверить и очевидное, убивая веру в невозможное силой доводов, основанной на общественном мнении и собственном авторитете, незыблемом и твердом, держащимся на его страхе и нерешительности.

Целый час вели они наступление; Карл, весь мокрый от пота, покрывавшего его лоб, мучился и ждал, когда же кончится этот кошмар.

Нет смысла передавать весь разговор, ибо пришлось бы тогда повторять все то, что уже было сказано в саду Тюильри. Делать это вовсе незачем. Достаточно сказать, что, действительно, пытка эта для короля продолжалась целый час.

Нет нужды битый час расписывать все этапы этого наступления, чтобы заставить читателя поверить, чтобы убедить его, объяснить — почему король сдался, почему дал свое согласие. Сдалась Екатерина, а ее сын был всего лишь слабым, болезненным ребенком, который буквально пал под ударами обрушившихся на него веских аргументов, что окончилось приступом бешенства, которыми он часто страдал и на которые рассчитывали эти двое. Достаточно привести несколько последних фраз этого памятного разговора, которые окончательно «добили» Карла, уложили на обе лопатки и, поверженного, заставили прокричать то, что и хотели услышать победители, пришедшие сюда затем, чтобы взять разрешение на власть над человеческими жизнями.

И они вышли, оставив его одного.

А он, добитый вмиг наступившей тишиной, упал в кресло и, уронив голову на грудь, заплакал.

Глава 2

В Лувре в ночь на 24 августа

Гиз и остальные ждали в коридоре. Едва посланники вышли, взоры жадно устремились на них.

Екатерина кивнула. Только этого знака они и ждали, в остальном все было готово. Гизы уже договорились со старшинами городских корпораций и цехов, были оповещены командиры городской гвардии и народного ополчения. Город был готов к массовой резне, оставалось оповестить командиров и начальников швейцарской стражи, королевских гвардейцев и бригадиров квартальных отрядов о согласии короля.

Гиз послал за городским головой Шарроном. Ему тут же дали указание, чтобы он предупредил капитанов Парижа о готовности к полуночи собраться на площади перед Ратушей, где всем будет выдано оружие; там же они должны будут ждать дальнейших распоряжений.

В этот же вечер Гиз сказал капитанам города, следующую фразу, которую приводит Д'Обинье во «Всемирной истории». Правда, сильно приходится опасаться за достоверность ее, поскольку известно из «Мемуаров» того же Д'Обинье, что в ночь с 23 на 24 августа он не был в Париже, а, будучи под страхом ареста из-за дуэли на площади Мобер, покинул Париж 21 августа, то есть за три дня до Варфоломеевской ночи. И все же приведу слова Гиза такими, какими они вышли из-под пера Агриппы Д'Обинье: «Вот настал час, когда по воле короля следует отомстить роду, противному Богу; зверь в тенетах, и нельзя допустить, чтобы он спасся; вот честь, дешевая прибыль и средство совершить безопасности больше, чем то могло сделать столь великое количество крови, пролитой нашими».

Начальником королевских гвардейцев и швейцарской стражи, занявших Лувр и все подступы к нему, был назначен герцог де Монпансье, отдавший капитанам и сержантам приказание не выпускать из дворца живым ни одного протестанта.

К одиннадцати часам в Лувре началась беготня придворных, уже оповещенных о предстоящем избиении и теперь торопившихся покинуть дворец, дабы, чего доброго, в неразберихе не пасть самому невинной жертвой. Едва стражники прокричали в третий раз, как стальные решетки перед воротами Лувра опустились. В замке остались только те, кто здесь жил: король Наваррский с принцем Конде (последний часто оставался здесь на ночь), их слуги и дворяне числом около пятидесяти человек. Нансе спросил у королевы пароль; не назвав этого слова, никто не мог ни войти в Лувр, ни выйти из него. Пароль этой ночью был «месса».

Луврский квартал тем временем все больше заполнялся вооруженным народом, стекавшимся сюда со всех улиц и площадей. Именно здесь проживало наибольшее количество гугенотов, и людская толпа, гремя оружием, постепенно окружала дворец и улицы близ него: Астрюс, Пули, Фруа-Манто, Сент-Оноре, Бовуар и другие. Командовали ею Таванн и герцог Омальский; герцог Гиз блокировал все подступы к дому Колиньи и расставил пикеты на всех улицах вокруг дома: Бетизи, Тиршап и Арбрсек. Ждали набата, который должен был прозвучать с колокольни церкви Сен-Жермен Л'Оссеруа.

Было около двух часов, когда в ночной тишине раздался первый протяжный и тревожный удар, послуживший сигналом к избиению. Прозвучал он на час раньше условленного срока; так захотела Екатерина, сгоравшая нетерпением.

В это время Генрих Наваррский с отрядом гугенотов шел к королю, чтобы в очередной раз потребовать мести убийцам, замышлявшим покушение на адмирала. Шел сам в лапы к убийце и вел людей, не зная и не догадываясь, что ждет их впереди.

В одном из коридоров, том, куда выходили двери королевских покоев, их остановил Нансе с отрядом вооруженных гвардейцев.

— Приказано дальше никого не пускать, — объявил он, расставив руки в стороны и загораживая проход.

— Что это за приказ? — спросил Генрих. — Разве он относится к королю Наваррскому?

— Именно так. Вас, сир, и вас, принц, велено немедленно провести к королю.

— Но мы к нему и идем! Нансе холодно продолжал:

— С вами пойдут господа Лесдигьер и Матиньон. Остальные останутся здесь. Следуйте за мной!

Оба Генриха пожали плечами. Их окружили и повели в покои короля, остальных шпагами и пиками бесцеремонно стали выталкивать во внутренний двор Лувра, прямо под королевские окна. Едва они, недоумевая, возмущаясь и бранясь, вышли во двор, как их встретила уже давно дежурившая здесь швейцарская стража, которая начала безжалостно рубить и колоть клинками шпаг, пиками и алебардами. Бедные гугеноты истошно закричали, в панике заметались, не зная, куда деваться, иные пробовали защищаться, но повсюду их настигало не знающее жалости оружие врагов, и они падали, проколотые насквозь, иссеченные секирами и алебардами, роняя на булыжник головы и густо поливая его кровью.

Генриха Наваррского с его спутниками тем временем провели к королю.

— Что происходит, черт возьми, кузен? — недоуменно спросил Генрих. — Может быть, вы мне объясните? Почему увели от меня моих людей и что за крики слышатся во дворе?

— Ты спрашиваешь, что происходит, Наварра? — страшным голосом, выпучив глаза, воскликнул Карл. — Ты хочешь знать, что сталось с твоими людьми и что за крики доносятся сюда с улицы? Тогда иди сюда и посмотри в окно. Двор хорошо освещен и тебе не придется напрягать глаза. Вы все подойдите!

Они выглянули в окно и увидели сцену страшного побоища. И все это на их глазах, какие-нибудь несколько туазов отделяло их от кровавого зрелища.

Лесдигьер и Матиньон отпрянули от окна и схватились за шпаги. Король заметил это.

— Не советую вам делать глупости, господа, иначе вас зарежут прямо здесь же, подле вашего короля и еще быстрее, чем вы думаете, мне стоит только крикнуть. Ты спрашиваешь, что происходит, Наварра? Я отдал приказ уничтожить гугенотов, этих смутьянов, посягавших на жизнь короля. Их всех безжалостно истребят сегодня же ночью, всех, слышишь ли ты меня, не оставят ни одного! Это сделано будет мною для блага государства, для его спокойствия, для усмирения бунтовщиков.