Донские казаки в борьбе с большевиками - И Поляков

Действительно, 6-го февраля 1918 г. Войсковой Круг постановил:

Защищать Дон до последней капли крови. Объявляет себя верховной властью в области войска Донского. Облекает всей полнотой власти Войскового Атамана. Решает немедленно формировать боевые дружины для мобилизации 1-й, 2-й и последующих очередей до всеобщего ополчения включительно; приказывает арестовать и изъять из станиц и хуторов агитаторов и предать их суду по законам военного времени. Мобилизовать работающих на оборону. Сформированные дружины немедленно выставить на фронт. Единогласно просить и настаивать, чтобы ген. Назаров в этот грозный час не слагал с себя полномочий Войскового Атамана и тем самым исполнил бы долг истинного сына Тихого Дона. Учрежденным военным судам приказывалось немедленно приступить к исполнению своих обязанностей.

Вполне естественно, что подобные решительные шаги Войскового Круга горячо приветствовались всеми защитниками Дона, вселяя уверенность, что Донской парламент стал, наконец, на правильный путь и заговорил настоящим языком. Но прошло несколько дней и Круг сдает позиции и посылает к красным свою делегацию с таким Наказом: "По имеющимся у Круга точным сведениям, причинами посылки на Дон карательной экспедиции советом народных комиссаров послужили следующие политические обстоятельства:

Недемократичностъ состава Войскового Круга по мнению совета народных комиссаров. Неучастие неказачьего населения в управлении областью. Возглавление Войскового Правительства ген. Калединым и обвинение его в контрреволюционности. Присутствие на Дону группы политических деятелей, не пользующихся доверием широких демократических масс. В настоящее время общеполитические условия в государстве вообще и на Дону в частности, коренным образом изменились, а именно: Согласно полученной радио-телеграмме установлен факт наступления немцев в глубь России, угрожающий самостоятельности страны и неприкосновенности завоеваниям революции. Войсковое Правительство распустило в январе месяце Большой Войсковой Круг первого состава и созвало на 4 февраля сего года Круг в новом составе с целью проверить настроение и волю населения и выявить его отношение к современным событиям. Одновременно с созывом Войскового Круга на 4 сего февраля был созван Областной съезд неказачъего населения на одинаковых с Кругом демократических основаниях для установления общего управления краем. Ген. Каледина нет, а Войсковое Правительство, выбранное Кругом первого созыва, сложило с себя полномочия.

Приняв во внимание все изложенное, Войсковой Круг желает знать точно и правдиво:

Какие же причины в настоящее время заставляют войска народных комиссаров быть на положении войны с Доном. Какие цели они преследуют. По чьему распоряжению производится это наступление на Дон. Почему в рядах войск народных комиссаров присутствуют военнопленные австрийцы и германцы.

Только 12 февраля делегаты Круга смогли предстать перед главнокомандующим большевистскими войсками северного фронта Ю. Саблиным. Последний на постановленные ему вопросы дал весьма характерные ответы, заявив, что они воюют потому, что Дон не признал Советской власти в лице Ленина, Троцкого и других, с признанием же этой власти военные действия сейчас же будут прекращены и что вообще они с казаками, а особенно с трудовым казачеством не воюют, добавил он, но казачество, как таковое, должно быть уничтожено с его сословностью и привилегиями. Как будет видно ниже, еще не были закончены эти переговоры, как красные войска вошли в город и начали кровавую расправу с беззащитным населением. Светлым днем и проблеском последней надежды было прибытие в Новочеркасск, походным порядком от Екатеринослава, в блестящем виде, 6-го Донского казачьего полка, под командой войск, старшины Тацина. В чрезвычайно тяжелых условиях, полк с оружием пробил себе дорогу домой. Его прибытие было встречено общим ликованием. Такое неожиданное подкрепление, когда, казалось, все погибло сильно увеличивало силы защитников Дона и вселяло уверенность, что в умелых руках, дисциплинированный и закаленный в боях полк, легко справится с дезорганизованными бандами красных и, быть может, повернет колесо боевого счастья в нашу сторону. После торжественной и трогательной встречи полка Кругом и Атаманом, после горячих оваций и речей, вызывавших у многих слезы, - полку предоставили временный отдых в Новочеркасске, намереваясь через день-два отправить на фронт, на что все казаки охотно соглашались. Но расположив полк на отдых, не сумели изолировать его от большевистской пропаганды, вследствие чего, посланный на Персияновский фронт, полк объявил нейтралитет и по сотням разошелся по станицам. Так пропала и эта последняя надежда и неизбежным стал роковой конец. 7-го февраля ген. Назаров, учитывая сложившуюся обстановку, не счел возможным задерживать больше Добровольческую армию, о чем уведомил ее командование, сообщив также, что казачество помочь ему не может. В свою очередь, ген. Корнилов, видя что дальнейшая оборона Ростовского района не даст положительных результатов и может лишь погубить армию, решил увести ее на Кубань, предполагая там усилиться казаками и получить новую базу. Однако, как известно, эта надежда не оправдалась. Выйдя в ночь с 8 на 9 февраля из Ростова, плохо снабженная, почти без артиллерии, с небольшим количеством снарядов, без необходимых запасов обмундирования, без санитарных средств, Добровольческая армия, имея в своих рядах около 2500 бойцов, проделала тяжелый крестный путь с тем, чтобы в апреле 1918 года вновь вернуться в свою колыбель - Донскую землю. Уход Добровольческой армии, кроме того, что подвергал Новочеркасск новой угрозе с Ростовского направления, имел еще и большое психологическое значение: все пали духом, считая сдачу города вопросом ближайшего времени дней или даже часов. В ночь на 12 февраля состоялось военное совещание, о чем я узнал на другой день, на котором Походный Атаман ген. П. X. Попов настоял на необходимости без боя, спешно, оставить Новочеркасск и отойти в станицу Старочеркасскую. Донской Атаман ген. Назаров был иного мнения, полагая еще возможным с имеющимися силами, дать бой, выиграть его, поднять этим дух бойцов, привлечь казаков соседних станиц, после чего, быть может, казаки, составлявшие большевистски настроенный отряд Голубова, разошлись бы по своим станицам. Когда решение военного совета было сообщено Войсковому Кругу, он, не протестуя, поспешил отправить от себя делегацию к Сиверсу и Голубову для переговоров об условиях сдачи города. Между тем, Походный Атаман и начальник его штаба, руководясь непонятными для меня соображениями, свои намерения почему то держали в "строгой" тайне и я уйдя из штаба, как обычно, поздно ночью на 12 февраля, ничего не подозревал о том, что решено завтра очистить город. Вернувшись к себе домой (в это время я занимал комнату в частном доме у врача X. на Ямской улице) я был сильно удивлен, когда услышал от моих симпатичных хозяев, вопрос - правда ли, что завтра штаб уходит и город будет сдан большевикам? Полагая, что это - очередная сплетня, пущенная друзьями большевиков с провокационной целью, я стал категорически отрицать, утверждая, что если бы эти сведения, хотя немного соответствовали истине, то я, находясь в штабе, наверное бы знал обо всем скорее, чем они. Говоря так, я, конечно, был уверен, что иначе быть не могло. Но на следующий день, я воочию убедился в обратном. В самом деле, то, что по легкомыслию или иным непонятным для меня мотивам, начальник штаба Походного Атамана держал секрете от меня - 2-го генерал квартирмейстера, т. е. одного из ближайших его помощников, окольными путями делалось достоянием всего населения. Разве не абсурд, что о решении оставить город ставят ночью в известность членов Круга, об этом узнают частные лица, а предупредить своевременно офицеров отдела 2-го генерал-квартирмейстера не считают нужным. Утром 12 февраля меня поразило необычайное возбуждение и особенная суетливость на улицах города. Сердце сжалось недобрым предчувствием. Еще издали, я заметил у штаба скопление груженых повозок, окруженных толпой чрезвычайно пестро одетых людей, большей частью вооруженных. Через минуту я был в курсе происходившего. Трудно в кратких чертах описать то, что творилось тогда в штабе. Происходило не отступление, планомерное, заранее продуманное и подготовленное, а было просто неорганизованное, беспорядочное бегство во все стороны, как говорят, куда глаза глядят. Никто не знал, что нужно делать, какую работу выполнять, сидеть ли в штабе и чего-то ожидать или собираться, но где, когда или идти, но куда и как. Не было ни приказа Атамана, ни распоряжений штаба, не было даже простых словесных указаний, которыми легко можно было восстановить порядок, успокоить офицеров и, наконец, в крайнем случае, предоставить каждому устраиваться по личному усмотрению. Во всем сказывалась поразительная нераспорядительность и преступная паническая растерянность высшего военного командования. Все носились по зданию, как угорелые; одни нервно что-то искали, торопливо перебирая бумаги, другие наоборот, оббежав несколько комнат, садились и апатично угрюмо молчали, видимо совершенно отчаявшись, некоторые показавшись в штабе, сейчас же исчезали и вскоре снова появлялись, переодетыми до неузнаваемости, иные, появившись на минуту, пропадали бесследно. В общем, царило смятение обычно предшествовавшее панике. Внутренне я упрекал себя за свою беспечность и свою доверчивость к лицам, стоявшим во глазе военного командования, вследствие чего, в критический момент, я оказался предоставленным самому себе. Между тем, на моих глазах, "приближенные" к начальнику штаба полк. Сидорину, какие-то лица, судя по их прекрасному дорожному одеянию, хорошему вооружению и наличию отличных поседланных лошадей, были, очевидно, о всем своевременно осведомлены. Надо думать, что при выборе их и зачислении в лоно "своих доверенных" руководились отнюдь не положением занимаемым ими, талантами, храбростью и доблестью или иными положительными качествами, а мотивами исключительно личного порядка как-то: родства, приятельства, хорошего знакомства и тому подобными соображениями. С трудом я выяснил, что банды Голубова уже заняли станицу Кривянскую в трех верстах от Новочеркасска и, следовательно, каждую минуту могли быть в городе. Но, видимо, Голубов не решался вступать в город, пока мы его не очистим. Держась на готове, он ждал этого момента. В отделе 1-го генерал-квартирмейстера все документы, имевшие даже и историческую ценность, безжалостно уничтожались сжиганием в печах. То же рекомендовали делать и мне, дабы по наличным спискам большевики не смогли установить кто офицер и кто служил в штабе. В эти тревожные часы, я неоднократно порывался поймать начальника штаба, чтобы с одной стороны излить ему свое негодование по поводу его возмутительного отношения, как ко мне, так и офицерам мне подчиненным, а с другой - хотелось узнать дальнейшие намерения командования и получить какие-либо указания для офицеров своего отдела. Однако, все мои настойчивые попытки оказались безуспешны. То его не было, - он куда то исчезал, то был страшно занят и не желал ни с кем говорить ... А кругом все торопливо носились, все переворачивалось, уничтожалось, сжигалось... Оставляя пока в целости только телеграфные аппараты и телефоны, чтобы до последней минуты держать связь с боевыми участками, я приказал все бумаги уничтожить. Около полудня мало-помалу, штаб опустел. Офицеры куда-то разбрелись. Меня назойливо преследовал мучительный вопрос, - куда идти, как поступить, что делать с собой? Выйдя в коридор, я случайно натолкнулся на одного из телеграфистов-юзистов, работавшего в службе связи, который меня знал еще по штабу IX армии, но я его помнил весьма смутно. Подойдя ко мне и обменявшись нескольким словами, он просил: "А как вы решили поступить г-н полковник?" - "Еще и сам не знаю", - ответил я, - "но думаю достать лошадь: ехать в ст. Старочеркасскую или Ольгинскую, где, кажется, собираются офицеры и туда же, вероятно, отойдут партизаны". - "В офицерской форме", я думаю, небезопасно идти сейчас по городу и особенно по его окраинам", - заметил он. - "Если хотите, возьмите мое пальто. Вашу бекешу я отнесу домой, спрячу, а когда вернетесь, вы получите ее в целости. Меня большевики не тронут, я человек штатский, работал здесь по принуждению, будучи мобилизован, ну, а вам, если они вас задержат, грозят большие неприятности", - заключил он. Это предложение было сделано так искренно и с таким теплым участием в моей судьбе, что я тронутый до глубины души его заботой, не мог подыскать слов, чтобы выразить ему мою горячую признательность. И до сих пор, я с особым чувством благодарности вспоминаю этот бескорыстный жест человека, мало меня знавшего и выручившего в такой критический момент. В период моих скитаний в Новочеркасске, а затем боевой жизни в Заплавах, его пальто, с которым я не расставался, сослужило мне огромную службу, заменяя в течение более двух месяцев и матрац, и подушку и одеяло. Горячо поблагодарив телеграфиста за оказанную услугу, я натянул его пальто на себя и тотчас же отправился в поиски за лошадью. У входа в штаб, встретил ротмистра Д. Сенявина, однокашника по кадетскому корпусу. Он, как и я метался и не знал что с собой делать. Сговорились ехать вместе. По его словам у него на Покровской улице находились готовые лошади, предоставленные ему коннозаводчиком Корольковым. До Покровской нам предстояло пройти большую часть города и мы пустились почти бегом, строя по дороге разнообразные планы предстоящей поездки. Город резко изменил свою физиономию. Еще вчера, как будто бы, ничто не предвещало роковой, трагической развязки, надвинувшейся, как ураган. Едва ли кто предполагал, что атмосфера разрядится так внезапно и непредвиденно. Еще вчера в штабе обсуждались меры противодействия противнику, строились планы об увеличении боевых отрядов за счет сокращения тыла, а также принудительной мобилизации городского населения, до поздней ночи текла работа и ничто, казалось, не говорило о столь близкой катастрофе. А сегодня панический страх овладел городом. Словно обезумев от ужаса, жители судорожно искали спасения, безотчетно бросались во все стороны, занятые одной мыслью - бежать и спастись, спастись во что бы то ни стало. Дикой казалась мысль, что этот всегда спокойный и патриархальный город доживает последние минуты своей свободы, что скоро его захлестнет кровавая волна произвола и кровавого террора. Когда мы запыхавшись достигли цели, нас постигла неудача: конюх доложил нам, что за несколько минут до нашего прихода ворвалась группа юнкеров и силой забрала коляску и сбрую. Действительно на конюшне стояла пара сытых великолепных коней, не ходивших, к сожалению под седлом. Не теряя времени, мь1 стали искать телегу или сани, намереваясь купить таковые, хотя бы и за большую цену. Куда мы ни обращались, кого ни спрашивали, всюду получали отрицательный ответ. В бесплодных поисках проходило время и было уже около трех часов дня, когда мы, вынуждены были отказаться от нашего намерения и решили искать иного выхода. Мы расстались.