Потому что я – отец - Михаил Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Более-менее здоровые русские, не стеснённые капризами организма, если позволяет вера, пьют. Много или мало, не важно. Вам никогда ничего не скажет о собеседнике выпитая им рюмка. Но если он всегда категорически отказывается, значит, оберегает тайну, и тогда алкоголь – это не просто невинная бутылочка на столе. Это враг, которого лучше держать запертым в стекле. Через освобождённое от пробки горлышко прорывается на свободу опасность, с которой сложно совладать. Тому, кто не уверен в себе, остаётся её игнорировать, презрительно мотать головой и морщить нос от резкого запаха. С такими стоит быть гораздо внимательнее, чем с теми, кто невзначай хлопнет пару рюмок, пока его женщина отвернулась.
Долгое время я отсиживался, как отшельник в землянке. Спустя пятнадцать лет больше не вижу смысла говорить себе и алкоголю нет. Я свободен, совершенно ничем не ограничен. Лёгкая истома от предвкушения.
Элегантная, пузатая бутылка приветствует с почтением. Резким забытым движением вырываю пробку. Тёмно-янтарная жидкость, важно булькая, наполняет бокал на четверть. Поднимаю хрустальное, подмигивающее бликами совершенство, смотрю на солнце сквозь коньяк. Как же меня всегда раздражали эти причмокивающие знатоки, которые пытаются учить окружающих, как правильно пить. Им бы только погреть и посмаковать, пусть лучше эти согревальщики идут в котельную работать в отопительный сезон. Пить надо так, как утверждает душа употребляющего. Моя всегда безапелляционно говорила – пей залпом, чтобы обжигало горло. Поклонники винишка могут баловаться не спеша, а глоток коньяка, как удар кинжала, и мне плевать, что об этом думают высоколобые эстеты.
Первый лёгкий глоток развязывает мне руки и напоминает о чём-то в далёком прошлом. Хватит уже минувшим событиям преследовать меня. Я раздал все долги, принял тяжёлую ношу, хотя мог пройти мимо. Поднимая бокал в воздух, я пью за свободу. За избавление от тюрьмы, в которую загнал себя сам. Нет кандалов, их, как кислота, разъедает на моих глазах коньяк.
Я всё сделал именно так, как должен был. Это сложный путь, и он пройден. Сын ни в чём не нуждается, здоров, воспитан, уверен в себе, в меру наглый и готов ко встрече с миром лицом к лицу без вмешательства отца. Он примет любой бой, а даже если проиграет, знает, где найти силы, чтобы утереться, пойти дальше и рано или поздно отомстить за своё падение.
Я поднимаю этот тост за свободу. Глотаю горечь, потому что справился. Не отступил… Лёгкость. Я спокоен. Не надо бежать. Не надо сражаться. Не надо сопротивляться всему миру. Я поспешно наливаю ещё, хочу усилить упоение свободой. Вкус, может быть, не самый приятный, но послевкусие, приходящее с опозданием, стоит того, чтобы его ожидать годами.
Этот мир принадлежит человеку, который живёт на свежую голову, но не гнушается непродолжительное время воспринимать действительность изменённым сознанием. Исключительно трезвые пекутся о своей подноготной, она им только мешает. Больше я не буду таким.
Залязгали ключи в замке. Выхожу встречать жену. Ей даже принюхиваться не надо.
– Ты пил?
– Да, мне уже восемнадцать.
В глазах нет осуждения, разве что опасение.
– Что-то случилось?
– Нет.
– Я даже не помню, когда последний раз видела тебя пьяным.
– Пятнадцать лет назад.
– Солидно.
– Тебе налить?
– Почему нет. Только чуть-чуть.
Всё так же с подозрением смотрит на меня.
– Почему решил прервать такую длительную паузу?
– Да ты знаешь, надоело слышать этот анекдот: «Мой муж не пьет, не курит, матом не ругается» – «А он, вообще, жив?»
Хотя бы улыбнулась.
– А если серьёзнее?
– Я подумал, пора заканчивать с самобичеванием.
– Ну наконец-то. Прошлого не изменить. К тому же тебе не за что себя укорять.
– Да, вот я и решил отметить новый этап в жизни.
– За новый этап!
– Давай.
До тюрьмы я пил мало. Пару-тройку рюмок по настроению к мастерски приготовленному мясу или в хорошей компании на праздник. Вскоре после освобождения впервые за долгие годы напился по-чёрному.
* * *
Я пьяный.
Не захмелевший, не поддатый и не выпивший.
В хлам…
В этом состоянии обнаруживаешь себя неожиданно. Вокруг ничего не изменилось. Те же раздражающие нарочитой белизной обои, дубовый стол с глубокой ножевой раной, симпатичный уголок, не способный заменить ставшего родным обшарпанного диванчика. Хорошо знакомая бутылка, но уже не початая, а почти приговорённая. И это единственная разница в окружающем пространстве, отделяющая нового меня от привычного. Уже прочувствован первый, переполняющий возбуждением глоток. Давно позади стадия, когда море по колено.
Капает из крана. Бесит. Совсем недавно ремонт закончился, и вот, пожалуйста. Отец бы такого не допустил. Он делал на года. Нынешние мастера из другого теста. Починю, но не сегодня.
Глаза хочется прикрыть, а голову подпереть. Возможность получить от этой жидкости хоть какое-то удовольствие утрачена безвозвратно. Всё лёгкое и приятное, что может дать человеку сорокаградусное хлёбово, осталось где-то вдалеке. Теперь только интоксикация, белая пелена. Не важно, что означает 2:22 на часах: середину рабочего дня или глубину ночи. Я уже не принадлежу себе. Наконец-то умчались подальше совесть, долг и ответственность. С тяжелейшей головой пытаюсь обработать всё многообразие информации, которая поступает в кипящий мозг после моего освобождения от хлипких барьеров.
Рамки порушены. Ничто и никто не вправе влиять на мой выбор. Алкоголь пресекает любую попытку самоцензуры, он обнуляет все настройки, приводя их к заводским параметрам. Всё, что наработано годами и чем пользуешься в повседневной жизни, теряет ценность и значение.
Долбаный кран…
Купаюсь в пьяной мути, не боясь заплыть за буйки. В этом измерении свобода самая настоящая, ничем не бодяженная. И так хочется примкнуть к ней, поглощать её жадными глотками. Но стоит очнуться, как тут же понимаешь, что на самом деле поглощаешь пойло из бутылки. Уже никаких бокалов и рюмок, пью из горлышка.
Словно где-то вдалеке, как еле уловимое эхо, безобидно ноет рука. Ещё одно преимущество пьяницы – можно снять боль, не прибегая к помощи таблеток.
На этом этапе лучше переместиться на диван и забыться во сне, но поздно: бессознательное, хулигански смеясь, разорвало оковы и противится всему, что «лучше», «правильно». Оно куда-то устремляется гогоча, и хочется порхать с ним, взмыть ввысь, чтобы через минуту броситься вниз, приземлиться около родника, напиться чистой ледяной воды. Снова в руке бутылка. И из горла хлебая горечь, я ищу вкус когда-то упущенной свободы. Она на расстоянии вытянутой руки. Никогда эта сучка,
