Потому что я – отец - Михаил Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже еду, сынок!
Стук колёс состава, бегущего в сторону дома, – бит свободы. Проводница не замечает шуток, хорошо знает контингент на привычном маршруте. Самое главное – динамичный пейзаж, а не застывшая картинка, как в окне барака. Виды меняются, от них не оторваться, как от остросюжетного фильма; временами вижу горизонт – ещё один синоним надежды на будущее. Нет больше тесных стен. Вокруг умиротворённая купейная жизнь, и я могу даже выйти на любой станции, спуститься с низенького перрона в каком-то безымянном месте и лечь в траву, чтобы смотреть в небо и наслаждаться запахами лета. СВОБОДА-А-А…
* * *
«Если я не спрашиваю о колонии, не думай, что мне всё равно… Мне страшно». Жена старалась говорить только о настоящем и будущем. Она очень трогательно заботилась обо мне. Подолгу смотрела в глаза, пытаясь заглянуть глубже – в самые укромные уголки загрубевшей души. «Не обращай внимания, я соскучилась».
Сын вёл себя странно. Мы созванивались, его немногословность и отстранённость огорчали. Он сдерживался неделю после моего возвращения, больше терпеть не смог, приехал один без жены и вылил на меня накипевшее, превратив безобидный разговор в выяснение отношений.
– Не стоило сидеть за меня.
– Почему?
– Мне очень тяжело дался этот год.
– Так и есть: отбывает наказание один, но приговаривают всю семью. Что именно тебя мучило?
– Чувство вины.
– Да ладно, дружище, не стоит, это мой выбор, ты…
– Не перед тобой, а перед тем водителем.
– Его не вернёшь… Лучше угрызения совести на свободе, чем в неволе ненавидеть общество, бросившее тебя за решётку.
– Отец, мне плохо.
– Там ещё хуже.
– Вряд ли.
– Наивный.
– Если бы я попал в тюрьму, тебе бы пришлось тяжелее, чем мне.
– Ты хочешь сказать, что я отсидел за тебя только для того, чтобы мне было легче?
– Что я хотел сказать, то сказал.
– Знаешь, ты ведь вполне мог прийти в ментовку и дать показания, как всё произошло на самом деле. Полгода, пока меня не закрыли, и ещё год до звонка – достаточно времени, чтобы оторвать жопу от стула.
– Я…
– Не смог… Говорят, явка с повинной – самоочищение. А ещё приговор успокаивает совесть, почитай у Достоевского. Только это всё романтическая херня для облегчения работы суда и следствия. А там, на посёлке, девяносто пять процентов ребят уверены, что их осудили несправедливо.
– Это ничего не меняет. Легче от этого не становится.
– Ко мне какие вопросы?
– Просто говорю: зря мы с тобой местами поменялись.
– Когда ты сказал, что я себе облегчил жизнь, тебя занесло, парень.
– Но это правда.
– Я не прошу благодарности, даже не обсуждаю отсидку. Ты сам начал этот разговор. Но я требую хоть каплю уважения: ты провёл год по-человечески, женился, занимался своим делом вместо того, чтобы прохлаждаться на нарах.
– Ты не обязан сидеть за меня, тем более бить.
– Не обязан. Но сделал. Точка!
– Ты говоришь, что не просишь благодарности, но именно этим занимаешься.
– Поверь, тебе лучше остановиться. Уже наговорил много лишнего. Нормально делай – нормально будет.
– Что?
– Дрыхнешь за рулём, потом яиц не хватает, чтобы отвечать за поступок, рефлексируешь полтора года, и в итоге виноват я. Странная логика, дорогой! Ты слишком жалеешь себя – осторожнее с этим! Сначала жалеешь, потом становишься жалким.
* * *
В какой момент мы оказались по разные края пропасти?
Трещинка намечается в школе. Общение со сверстниками обогащает человека и отдаляет от родителей.
Радостно видеть, как твой сын находит себя среди сверстников. Как учится отстаивать своё мнение и договариваться, как атакует, защищается и уступает. Как протестует, затягиваясь первой сигаретой и неряшливо одеваясь. Как дружит и познаёт силу любви к людям, которые не живут с ним под одной крышей.
Особое время для родителей; как ни крути, главнейшая задача – выпустить чадо в самостоятельную жизнь. Выполняя свою миссию, ты приближаешь расставание, идёшь навстречу к уже готовому скоблить твоё сердце ножу.
Родители больше не боги для своего дитя. Время низвергает их до уровня людей, пусть и особенных. Ребёнок не просто начинает видеть твои недостатки, но может и нетерпимо относиться к ним. Ему уже не нужны твои навязчивые объятия. И так легко в этот момент упрекнуть его в неблагодарности, но надо винить не юношу, а время.
Оно забрало у тебя малыша, предвкушавшего каждое твоё слово. Больше он не посмотрит на тебя с раскрытым ртом из-за какой-то мелочи. Теперь тебя разглядывает человек такого же роста, который ещё не так много знает о жизни, но уже достаточно разбирается в себе и тебе. Этого достаточно, чтобы между отцом и сыном разверзлась пропасть. Надо жить на новой, невиданной дистанции, не раздвигая при этом края пропасти своими руками. Главная глупость – отчаянно воевать с этой данностью и пытаться строить из говна и палок мост через ров.
* * *
Желающих нанимать на работу откинувшегося зека не нашлось, высокие должности в трудовой и рекомендательные письма не помогли. Отец всегда говорил: «Умеешь водить – без копейки не останешься». Батя и представить не мог, как всё может обернуться: судья не без смакования, читая приговор, сделала акцент на запрете на управление транспортным средством. Несколько знакомых порекомендовали меня как приличного ремонтника – хоть какая-то халтурка.
Наверное, я начал терять самообладание или уже отвык от наблюдательности жены. «Не волнуйся, с голоду не умрём. Моей зарплаты хватит на всё». Это правда, о таких доходах мы и не мечтали, но в голове постоянно жужжало: «Мужик должен приносить деньги в дом. Он обеспечивает семью».
Так и ходил с истеричными окриками в голове, размышляя, чем бы заняться.
Днём пустое жилище безмолвно, как склеп, – жена на работе. Пока меня не было, хозяйка затеяла ремонт. Квартира преобразилась. На кухне уцелел только стол, его потерю я бы не пережил. Захотелось поверить в то, что жена оставила его, подумав обо мне.
Теперь это была не кухонька – рабочие сломали стены, объединив её с покинутой сыном комнатой. Белые обои. Слишком много белого. Как в больнице. В очень стильной больнице. Зонирование, чёрный пол, дорогая металлического цвета техника и
