1876 - Гор Видал

— Вы одна из самых ярких наших звезд в иностранных делах, если закрыть глаза на ваше нелепое пристрастие к французам, — добавил Биглоу, и на душе у меня стало необыкновенно легко.

— В таком случае вас должна была порадовать чепуха, напечатанная под моим именем в «Леджере» за прошлую субботу.

— Мне показалось, что это не ваш стиль. И почему вы ни разу не упомянули доктора Эванса, неизменного дантиста императрицы? Что с ним стало?

— По-прежнему рвет зубы, наверное. — Мы оживленно посплетничали о старых добрых парижских временах, которые никогда больше не вернутся.

Со всей деликатностью я попытался убедить Биглоу в значении Тьера и вообще Третьей, то есть нынешней Французской Республики, но у него необъяснимо сильное предубеждение против Франции. Я отношу это за счет его искреннего пуританизма. Биглоу ненавидит римскую церковь со страстью настоящего республиканца, кем он и был до того, как стал секретарем штата Нью-Йорк и демократом. Десятилетиями он утверждал, что папство — это самая злобная и отвратительная сила в мире и что в один прекрасный день оно сойдется в истинном Армагеддоне с добродетельным протестантством, развязав новую, еще более кровавую гражданскую войну здесь, в Соединенных Штатах, причем форт Самтер будет расположен в Шестом избирательном округе, где царит мрак ирландских кварталов.

Сознаюсь, я некогда разделял эти предрассудки, особенно в отношении ирландцев, которых считал напастью, эпидемией, обрушившейся на мой Нью-Йорк. Разумеется, они и более поздние иммигранты и в самом деле уничтожили эту старую голландско-английскую деревню моей юности, но жалеть тут не о чем. Проведя большую часть своей жизни в странах, где господствует римская католическая церковь, я не только стал более терпимым, чем Биглоу, но и пришел к выводу, что в таком обществе, поскольку оно ни в коей мере не является христианским, жить гораздо приятнее, чем в протестантском.

К концу вечера Тилден выглядел очень усталым; несмотря на выпитый чай и несколько таинственных таблеток.

— Надеюсь, вы навестите нас в Олбани, как только покончите с генералом Грантом.

Я ответил, что ничто не доставит мне большего удовольствия. Внезапно рядом с губернатором оказался Грин. Красивый, крепко сбитый, он затмевает тщедушного Тилдена.

— Губернатор, вы не сказали мистеру Скаилеру о наших планах открыть рекламное бюро?

— Пока нет. Пока нет. — Голос Тилдена прозвучал глухо, казалось, губернатор раздражен. Но Грин не желал умолкать. Он повернулся ко мне:

— Через несколько недель мы откроем бюро, в котором писатели и художники будут готовить материалы для газет…

— Мистер Скайлер слишком утонченный литератор, чтобы заниматься такими вещами. — Глаза Тилдена широко раскрылись: он сдержал мощнейшую отрыжку, которая медленно и, без сомнения, болезненно искала выход через раздувшиеся ноздри.

— Но, губернатор, вы знаете не хуже меня, что нам понадобятся любые авторы, каких мы только сумеем найти, и, имея мистера Скайлера в «Леджере»…

— Мистер Скайлер не в «Леджере». Они просто его печатают.

— Но, губернатор…

Я прервал эту перепалку, заметив:

— Кстати, я предложил моему издателю написать вашу предвыборную биографию. Его это заинтересовало. Биглоу обещал снабдить меня материалами. Поэтому, как только вашу кандидатуру выдвинут…

И Тилден, и Грин просияли; мы расстались, пожелав друг другу веселого рождества и счастливого Нового года. Последние слова губернатора, обращенные ко мне, были:

— Увидимся позже. — Эта забавная фраза часто у него на устах.

_ Что ты думаешь о Тилдене? — Мне не терпелось задать Эмме этот вопрос.

— Не самый легкий собеседник.

— Холодноватый?

— Нет. Страстная натура, по-моему.

— Я не вынес такого впечатления, да и никто другой тоже.

— Есть ведь разные страсти, правда? Ну, например, страсть моей свекрови к деньгам…

— Не упоминай ее! Я чувствую, как кровь начинает стучать в барабанные перепонки.

— Или страсть очаровательного сенатора Конклинга к Кейт Спрейг.

— Он тебе понравился?

— Я видела его только один раз, мы перебросились всего десятком слов.

— Помню. И ты сказала, что он кажется тебе тщеславным.

— О, как павлин! С этим смешным завитком посреди лба…

— Локон Гиацинта. Мне кажется, он подражает Дизраэли…

— Но когда он смотрел на Кейт, можно было почувствовать, что это страстный мужчина.

— Чтобы увидеть ее, он пересек полмира — инкогнито, как он надеялся. Вряд ли он предполагал столкнуться с нами. Так или иначе, теперь ты видела лидеров обеих партий. Кто из них победит? Кто будет президентом — Тилден или Конклинг?

— Какая разница? Это все игра, папа. Это неважно.

Я почувствовал в ее голосе отзвук, вариацию сэнфордской темы.

— Игра или нет, но результат имеет значение.

— Все равно это совсем не то что император, не правда ли? — Эмма все еще рассматривает Соединенные Штаты как увеличенную Мексику.

— Согласен, нашим президентам почти нечего делать. Правит конгресс; в основном он и ворует. Но президент предоставляет должности, в частности старым, заслуженным писателям.

— Тогда vive Тилден! — Эмма развеселилась. — А что касается его страсти…

— Как же тебе удалось обнаружить то, чего никто не заметил?

— Я слышала, как он говорил о каналах.

— Каналах?

— И железных дорогах. И… о да, еще о правосудии. — Эмма была как школьница, вспоминающая урок. — Он сказал, что его приводит в ужас несправедливость американской судебной системы. Суды служат богатым, сказал он.

— Уж он-то должен это знать. Сколотил состояние, защищая интересы железнодорожных магнатов.

— Значит, он хочет искупить свои грехи. Он добрый человек, папа, хотя и какой-то нелепый.

— Не нахожу его нелепым и сомневаюсь, чтобы он был добрым.

— Потому что ты мужчина. И американец. Я бы только предпочла, чтобы он был менее напыщенным.

— Гремел, как князь Меттерних?

Мы посмеялись старой шутке. Я сказал, что его истинной и единственной страстью является плохое здоровье.

— Все равно я убеждена, что он будет очень забавным президентом, если такое возможно. У него есть любовница?

— А как думаешь ты?

— Думаю, нет. Он похож на старого каплуна. — Так мы обсуждали следующего президента, которому предстоит восстановить наше (мое) благополучие.

Эмма легла, а я немножко поработал над Кавуром. Нелегкая тема. Меня страшит перспектива писать предвыборную биографию, но, если надо, я напишу. Кроме того, я уверен, что какой-нибудь честолюбивый юнец из издательства Даттона проделает всю черновую работу, а я добавлю один-другой изящный штрих.

Глава четвертая

1

День Нового, 1876 года. Год Столетия, кричат все газеты без исключения. Должен сказать, что если темп последнего месяца прошлого года сохранится, то до 1877 года я просто не дотяну.

Мы с Эммой по-прежнему движемся по кругу, а может быть, взбираемся вверх по спирали. Были на балу Патриархов у Дельмонико, в Голубой бальной зале. «Так трудно ее украсить», — пожаловался Макаллистер, который правит обществом, пока миссис Астор царствует. В тот же вечер перед балом мы сидели с Таинственной Розой в ее ложе в Музыкальной академии и в самом деле услышали немножко Верди в те редкие минуты, когда знать молчала. Сам бал не представлял никакого интереса.

Прием у Бельмонтов был куда более живой, чем у миссис Астор, и в каком-то отношении более грандиозный: присутствовало куда больше европейцев, да и красивых женщин. Очевидно, Уорд Макаллистер тщится стать нью-йоркским принцем Альбертом, создающим для своей Виктории утопающий в роскоши, но донельзя унылый и самодовольный двор. Соперничающий с ним двор Бельмонтов по контрасту — своего рода Тюильри в сравнении с асторовским Виндзорским замком: блистательный, живой, слегка вульгарный и удивительно приятный. С места в карьер, стоя рядом с миссис Бельмонт, Огюст Бельмонт выразил свое восхищение Эммой, и супруга только вздохнула. «Теперь, — сказала она Эмме, — он от вас не отстанет. Я-то знаю, как это скучно».

Сегодня настал звездный час страны Эпгарии: в холодных и унылых гостиных Третьего брата все девять братьев и сотни их родственников поздравили Эмму с помолвкой, с вознесением из низин французского вдовства в истинное эпгаровское величие.

Джон был очаровательно неловок и, на мой взгляд, немного жалок. Подозреваю, что Эмма не слишком им увлечена, но, как и все представители ее класса, она приучена красиво и не жалуясь делать то, что необходимо. Поскольку альтернативы этому браку не существует, Эмма играла свою роль со всеми внешними проявлениями восторга.