Арфеев - Даниил Юлианов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только не ври мне, а говори честно. Может быть, ты видел тех ублюдков, которые потом избили его?
— Нет, мам, я никого не видел. — Ложь давалась ему легко, и «спасибо» за это стоит сказать тем годам, что он провёл в бизнесе. Если хочешь заработать много денег, твой язык должен быть чертовски хорошо натренирован. — Мы попрощались с ним около парка. Он протянул мне руку, но я не пожал её. Предпочёл просто пожелать всего наилучшего и ушёл. С тех пор я с ним не разговаривал.
— И он со мной тоже. Я ненавижу тебя, Ром. — Теперь мама не прятала взгляд и смотрела на своего сына в упор, видя перед собой чужого человека. — Я люблю и ненавижу тебя. Здесь даже гадать не стоит, что ты сказал отцу. Чтобы он катился ко всем чертям и проваливал нахрен с нашего дома! — Она заметила, как побелели костяшки на его сжимающей руль руке. — И плевать тебе, что он пришёл за прощением! Ты думаешь только о себе! Ты всегда думал только о себе! Хренов эгоист! — Она ударила его по лицу, оставив на нём след от пощёчины. Призрак маленькой ладони опечатался на коже, когда салон автомобиля заполнил шлепок. Левую половину лица резко подожгли, и сейчас она горела, пылала, хоть карие глаза так и оставались холодными.
Мать вглядывалась в них, пытаясь найти там что-нибудь тёплое, какую-нибудь слабую искорку огня, за которую получилось бы зацепиться, но натыкалась лишь на равнодушный холод, сквозивший в зрачках.
— Когда ты успел вырасти таким жестоким?
И с этими словами она вышла из машины.
8
Могила располагалась недалеко от озера.
Их встретили три человека — двое мужчин и одна женщина. Говорил с ними только Рома (конечно, как же иначе?). Он выслушал никому ненужные соболезнования, ужасающую историю о том, как они нашли этого бедного мужчину и решили позвонить по номеру, что лежал с фотографией невероятно красивой девушки.
Никому и в голову не пришло, что на ней была изображена рядом стоящая старуха.
Рома пожал руки мужчинам, обнял женщину и приятными духами и поблагодарил всех за такую заботу. Вскоре они ушли, и у могильной плиты (на самом деле, у простого куска камня) остались лишь двое: высокий стройный молодой человек и низкая сгорбленная бабка, которой так и хотелось подкинуть пару лишних монет. Приятный ветерок пробегал по телу и уносился дальше, ведь мог себе это позволить. Он мог улететь куда угодно, и никто не поймал бы его, но каждый бы прочувствовал ощутимое дуновение. Рома позавидовал ветру. Захотел стать им. Как же классно будет просто раствориться в воздухе и подняться к облакам, утонув в них. Как заманчиво выглядит возможность исчезнуть и больше не видеть все эти лица. Забыть обо всём и стать ничем — вот чего сейчас хотел Рома, стоя у могилы своего отца.
Мама плакала. Вернее, рыдала, захлёбываясь собственными слезами. Она упала на землю и прильнула к ней, начав целовать почву. Рома не разбирал её слов, а потому просто стоял в ожидании того, когда прекратится весь этот спектакль. Он мог простоять так весь день, пока мама не излила бы душу этому куску камня. Пуская горюет; пусть хоть что-то разбавить её вечный алкоголизм.
Рома сунул руки в карманы и стал оглядывать открывшийся перед ним пейзаж, игнорируя судорожные женские всхлипы рядом. Впереди простиралось зелёное поле, на котором единицами росли деревья. Ковёр яркой травы уходил далеко к горизонту, пока не натыкался на светлое озеро. На нескольких его берегах, радуясь и смеясь, купались семьи, даже не подозревая о том, что совсем рядышком похоронили человека, которого следовало утопить на дне Марианской впадины.
Слишком хорошее место у тебя, папаша. Я бы лучше отвёз тебя на помойку.
С любовью, твой сын.
Воздух был свеж и приятен. Он проникал в лёгкие и наполнял их ароматом лета, пока откуда-то издалека доносился смех играющих детей. Облака не спеша плыли по голубому небу, держась друг с дружкой в обнимку. За спиной изредка проезжали машины, и Рома был уверен, что каждый водитель хоть чуть-чуть, но бросал взгляд на эту красоту. На этот спокойный пейзаж, так не подходящий похоронам.
Впрочем, плевать. Рома чувствовал себя превосходно — мигрень отпустила его ещё ночью. Всё, чего он сейчас желал, сводилось к пятидесяти миллилитрам виски и Насте. Насте в нижнем белье. Насте с безупречной улыбкой на лице. Насте с её упругими ягодицами и наивкуснейшей яичницей. Он хотел убраться отсюда как можно скорее и поспать с Настей, забыв об этой могиле навсегда. Разорвать её в памяти и зашвырнуть остатки в самые тёмные уголки сознания, где никогда не включают свет.
Свет лишь показывает нам то, чего мы не хотим видеть.
— Прошу, Лёшенька, прости меня! — Мать поднималась с земли, но очень медленно, будто хотела подольше послушать шёпот бывшего мужа. — Прости меня и Рому, грешных нас тварей! Мы извиняемся перед тобой, Лёшенька, любименький мой…
Рома чувствовал, как где-то глубоко-глубоко внутри него закипает злость. Он еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на маму и с силой тряхнуть её, чтобы она перестала просить прощения у этого подонка. Подонка, который оставил их семью ради опиумной шлюхи и вернулся через двенадцать лет, услышав о наполненных деньгами карманах сына! И теперь он слушал извинения, которые ни разу не заслужил! Единственное, что должно даться ему по заслугам, так это десятый круг в жарком аду.
Трахай Алён и жри опиум, говнюк. Я ни черта не жалею, что убил тебя.
— Ты заслуживал любви больше, чем любой из нас. Ты ошибался, милый, да, но Бог ведь прощает тех, кто кается в своих грехах. И ты пришёл в наш дом покаяться в них. Прости Рому за невоспитанность, но он не слуга Сатаны, он просто настолько грешен, что не увидел в тебе и лучик света. Прости нас, милый, и покойся с миром.
Она окрестила могилу и, рыдая, поплелась к машине. Рома остался стоять над могилой, со сжатыми в карманах кулаками. Наконец он вновь остался с отцом наедине. Их
