Том 6. Третий лишний - Виктор Конецкий

В капитанской каюте битком было набито диктофонов, стереопроигрывателей и всякой иной суперсовременной радиоэлектронной техники, которую Юра использовал для изучения иностранных языков.

И мы послушали «Корабли постоят и ложатся на курс…». А потом про то, что не страшны дурные вести — начинаем бег на месте!

И — ясное дело — улыбнулись друг другу.

И я рассказал Юре, что когда писал последнюю книгу прозы «Вчерашние заботы», то опасался не только за ее непривычный жанр, но и за ее главного героя. Ибо, прямо скажем, Фома Фомич мой — образ сатирический: тип, уходящий в прошлое, но весьма и весьма неторопливо этот уход осуществляющий; бороться с такими типами надо — это абсолютно все признают, — но только мало кто хочет признавать Фомичей числящимися по своему ведомству: мол, в других, например, пароходствах их навалом, но не в нашем… Вот я и решил подстраховаться. Потому, хотя была полная возможность отправиться в разгар дрянной питерской зимы на Средиземное море, я попросился сюда, к Юре, на теплоход, берущий курс в Антарктиду. Если начальство возмутится нетипичностью моего главного героя, если скажет: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина! Где эта змея, которую мы столько лет на груди пригревали, а она весь морской мусор на свет божий вытащила?!» И если в такой момент начальству еще доложат, что змея купается на пляже в Венеции, попав под двухмесячную забастовку итальянских докеров, то тут уж никаких сомнений в моем морском будущем быть не может. А если начальству доложат, что змея извивается вокруг антарктических айсбергов, то вдруг пронесет? Все-таки я научился дипломатничать и ваньку валять за полсотни лет, прожитых в этом прекрасном и яростном мире…

Юра выслушал внимательно, не перебивая, потом вздохнул тяжело.

— Ты слушай Галину. Где у тебя происходит действие в этом сочинении?

— Арктика. Сплошная Арктика.

— Вот там ты и должен быть, когда начнется настоящая заваруха. Мол, да, я допустил ошибки, но сейчас нахожусь, так сказять, на месте действия, чтобы по-иному, правильно оценить действительность. Я-то буду свои ошибки где-нибудь в Риге на ремонтирующейся развалюхе осознавать, или даже на берег ссадят, а ты вали на Певек. И все. Поздно. Спать надо. Хорошо поговорили. Спокойной ночи.

Вполне вероятно, что разговор с Юрием Ямкиным мне примерещился во сне. Но я посчитал сон вещим. И еще с моря дал радиограмму о полной готовности отправиться этим летом в Арктику на любом лесовозе. И в море уже получил известие, что буду отправлен по маршруту Ленинград — Мурманск — Певек — Игарка на теплоходе «Колымалес».

Остаток рейса с Канар на родину прошел буднично.

И торжество возвращения героев зимовщиков к пассажирскому причалу в Гавани тоже было будничным: человек шестьсот встречающихся родственников три часа толкались под майским дождиком под бортом теплохода в ожидании, когда таможня закончит свои дела, хотя мы слезно умоляли выслать комиссию к Толбухину маяку.

Высоко над встречающими полыхал кумачом транспарант: «ЗДРАВСТВУЙ, РОДИНА!»

Запятая после «Здравствуй» была поставлена по моему непреклонному настоянию.

Глава одиннадцатая

«Ну, подошла твоя ария!» Это я подумал, когда двадцатого июля явился в кадры за «выпиской из приказа» — бумажкой, окончательно удостоверяющей назначение на судно. Кадровик, старый сослуживец еще по военному флоту, непонятным образом не обрадовался моему появлению, а как-то странно отвел глаза. Он даже не использовал мое появление для того, чтобы покинуть рабочее место в малюсенькой душной комнатенке отдела и пяток минут перекурить со мной в коридоре, болтая о проблемах устройства сына в высшее учебное заведение. И вот тогда я подумал (о себе, конечно): «Ну, подошла твоя ария, парень!»

— Знаешь… тут такое дело… ты зайди завтра… — промямлил старый сослуживец, листая бумажки на столе и при этом разглядывая огромный график отпусков старшего комсостава пароходства — творение другого моего однокашника, который нынче бороздит океаны в должности помполита.

— Какое «завтра»? Ты спятил, Олег, — сказал я. — Когда судно подойдет, я знать не знаю, а мне еще нужно в Москву, на совещание маринистов съездить. Что у вас тут происходит?

— Не знаю. Поднимайся куда выше, — сказал он и засунул нос в бумажки.

Я пошел выше, ощущая в желудке неприятные симптомы.

Когда подходит твоя ария, такое случается не только с медведями.

Выше сказали, что есть приказ выписку из приказа мне не выдавать. И приказ исходит от начальника, который находится не в домишке отдела кадров, а в главном здании пароходства.

То есть в рейс на теплоходе «Колымалес» Ленинград — Певек и т. д. меня не выпускали. Причин никто не знал и ничего объяснить здесь толком не мог.

Я вышел на бывшую Динабургскую улицу. И покурил в скверике на том месте, которое когда-то занимал ночлежный дом имени Ф. Фора.

Был разгар лета. А когда-то мне чудилось, что я начну оформлять увольнение с флота в середине зимы и — что главное — с заявлением об увольнении по собственному желанию.

Удивительный закон — ведь это факт, что все происходит в жизни совсем не так, как предполагаешь. Все! Мечтаешь о блондинке — женишься на брюнетке. От Арктики тебя тошнит, но тебя несет туда. Ты думал начать круг почета с обходным листком в библиотеке или бухгалтерии, а, судя по всему, придется начать в кабинете большого начальника… Блондинки, брюнетки… Что-то за ними стоит… «Давно не имел я блондинок, брюнеток давно не имел…» Озорные стихи Сереги Давыдова, где он горюет о разных женщинах до рыжих включительно, а потом выясняется, что вообще-то он с детства дальтоник и никаких мастей никогда не различал. А первые строчки стихотворения? Забыл… В каком же году Серега провожал меня из Шлиссельбурга на Салехард?..

На повороте скрежетали трамваи. Пух летел с тополей.

За что меня сняли с рейса? Чего гадать! За «Вчерашние заботы».

«Колымалес» встанет у сорок первого причала.

Мачты судов виднелись за последними городскими домами, за трамвайным кольцом возле магазина «Альбатрос»…

Как же эти дурацкие первые слова у Сереги? Ужасно смешная и талантливая стихотворная издевка над человеческой судьбой… Вот они! «Начищу зеркально ботинок, надену рубашку, как мел… Давно не имел я блондинок…» Стоп! Как говорил Сомов: «Не сучите ножками!» Так он говорил, когда подходила последняя ария.

Озорничающий поэт и матерый полярник дают мне совет и указ.

В конце концов — я или не я просился у Мирного на «Михаил Сомов» взамен заболевшего штурмана? Что, в конце концов, страшнее: полгода в антарктическом льду на «Сомове» или большой начальник и его секретарша?

Я перешел через бывшую Динабургскую улицу и начал подготовку к последнему бою там, где и намеревался когда-то начинать оформление увольнения по собственному желанию с обходным листком, — в библиотеке. Она в Доме культуры моряков.

Следовало обновить в памяти некоторые параграфы Устава о дисциплине работников морского транспорта СССР.

Если меня снимают с рейса, значит, меня наказывают. Если меня наказывают, должны сформулировать причину, найти и указать проступок.

Я поболтал со знакомыми библиотекаршами и сделал несколько выписок типа:

«…В качестве меры дисциплинарного взыскания Устав предусматривает увольнение, которое допускается только в отношении работников плавсостава судов и работников служб эксплуатации, мореплавания и портового надзора, допустивших нарушения, угрожающие безопасности мореплавания. В этом случае согласия ФЗМК профсоюза не требуется».

То есть выгнать меня из пароходства без волокиты с профсоюзом возможно только в том случае, если я нарушил МППСС или, например, засадил свой пароход в неразводную часть моста Лейтенанта Шмидта, обрушив ее на речной трамвайчик. Но ничего такого не было.

Значит, дойдем и до профкома и превратимся в последнего слюнявого кляузника, но сдаваться не имеем права.

Я взял такси и покатил домой, чтобы выполнить предписание Сереги Давыдова: начистить зеркально ботинок и надеть рубашку белее, чем мел. Я ведь одет был так, чтобы с выпиской из приказа сразу явиться на судно, а там на тебя может свалиться самая неожиданная работа — не в парадной же форме являться на пароход, который судорожно заканчивает погрузку генеральным грузом на Арктику.

Такси возле дома отпускать я не стал, нужно было беречь в себе решительность. Нельзя идти в пасть большому начальству, суча ногами.

На всякий случай принял таблетку элениума.

Дурацкая вспыльчивость бывает мне, к сожалению, свойственна в самые неподходящие моменты. А нужны были ледяная, арктическая холодность и выдержка.

Через полчаса ошвартовался у главного здания пароходства, находясь в приличной форме.

Первая проблема — секретарша. Она вполне может вообще не доложить о том, что какой-то тип, без всякой предварительной договоренности, рвется к большому начальству и по вполне невразумительному вопросу.