Том 6. Третий лишний - Виктор Конецкий

Юра заметил, что я опустил одну деталь. При обратной прокладке выяснилось, что накануне отхода Валя узнал, что его жена уже пятый год живет с водопроводчиком.

Но в то же время Юра согласился с тем, что морские судьбы — особенные.

Так весело мы начали деловой разговор.

Пришла официанточка, принесла чай. Хороший. Но когда-то мы свершали чайный ритуал сами, с начала и до конца.

Красивая девушка принесла чай. Этакая сирена с подрисованными синим и зеленым глазами. Девицы с наших лайнеров кое-чему у западных секс-бомб подучились — не такие уж они бездарные ученицы.

Юра ухмыльнулся, глядя на меня сквозь темные очки. Он не снял их и в каюте.

— Опять подозреваешь? — спросил он.

— Нет. Когда человек готовится к работе за границей на ответственном посту, то делается ягненком, а не сатиром.

Во мне-то девица мгновенно пробудила беса. Еще одна из проблем моря, о которой не принято говорить. Трудно нынешним морякам забыть о том, что сирены существуют и в жизненном болоте. Раньше-то они жили только в Средиземном море. Теперь размножились и прижились во всех водоемах.

Когда ослепительная девица ушла, Юра сказал, угадав мои мысли:

— Такие дирижируют нами бедрами, а?

Я согласился безропотно.

— Что-то дергаться стало на левой щеке. Часто и мелко, — сказал Юра. — Пятьдесят два года… Не так страшно неуклонное, так сказять, приближение смерти. Отвратительно стареть внешне. «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…» — почему-то вспомнил он тревожную мальчишескую песню, которой когда-то начинался двадцатый век.

— Кстати, о музыке. У меня несколько дней полярный пилот жил. Замечательно пел. А ты гитару совсем бросил?

— Может, теперь-то и опять запою. Курить-то, видишь, уже начал, — сказал Юра как-то двусмысленно. — А пока скажи, что тебе рассказывали обо мне, моем нынешнем положении, штурмана? Я же знаю, ты с ними сблизился — изучаешь, так сказять, молодое поколение. Что знаешь из ситуации?

— Пока ничего не знаю.

— Что помощники говорили обо мне плохого?

— Ничего.

— Вовсе ничего?

— Кроме того разве, что не даешь никому в кают-компании рта открыть. Вещаешь сам, как оракул. Но это мне и без помощников уже три месяца видно и слышно.

— И директор ресторана тебе ничего не говорил?

— Еще раз: я не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Помощники — хорошие ребята, растут отличными специалистами. Современные, конечно, ребятки — рвать к себе и на чужие ноги наступать их учить не надо. Но когда после истории с Мирным я покатил на тебя бочку, бросились на защиту. И когда пассажиры ругались за твою вельботную перестраховочную манеру менять людей, штурмана тоже защищали. А директора я знаю шапочно, но он мне кажется нормально хитрым для своей должности и достаточно смелым человеком. Никто ничего плохого про тебя не говорил.

— Никто из них меня не любит, — сказал Юра. — Только мне на сантименты всегда плевать было. Уважают, подводить не хотят — и ладно. Только бы работали хорошо.

— У тебя неприятности?

— С чего ты взял? Рейс прошел отлично. — Дальше он заговорил тоном капитана, дающего интервью: — Во-первых, все операции по доставке экспедиции прошли успешно. Плавание закалило экипаж, позволило нам строже оценить свои возможности. Моряки и участники антарктических экспедиций жили дружно, поровну делили все невзгоды. В рейсе проведено много интересных мероприятий: спортивные праздники, вечера отдыха, диспуты, вечера поэзии. С большим подъемом прошел субботник, в котором приняли участие триста девяносто семь человек. Вот коротко о наших делах.

— Иски кто-нибудь подавал на испорченные вещи? — спросил я.

— Я же тебе объяснил, что это опытные, серьезные мужчины. Они жаловаться не станут.

Из окна капитанской каюты был виден грузовой трюм. На крышке трюма боцман днем распотрошил спасательный плотик. Плотик лопнул после удара волны-бандюги, но заметили это не сразу. Содержимое намокло. Боцман его сушил, поставив возле на всякий случай часового матросика. В плотиках есть экзотические штуки. Счастлив тот моряк, которому никогда не пришлось увидеть этой экзотики.

Изнывающие от безделья полярники толпились вокруг.

— Это здесь, наверху, жалоб не было слышно. А видел бы ты, как один геофизик, суровый и серьезный мужчина, заплакал. Талисман-амулет найти не смог в каюте после потопа. Какая-то безделушка, но ему любимая женщина на счастье подарила перед зимовкой.

— Тут заноешь, — сказал Юра. — Тем более есть в некоторых из них что-то детское.

(Занятно, что среди особо бородатых зимовщиков попадаются типы, разительно похожие на Льва Толстого разных периодов его жизни. А Толстой чувствовал и понимал детство как никто…)

В чем-то меня Юрий Иванович Ямкин подозревал или чего-то ему от меня было надо.

И наш разговор опасно заштилил.

Возникло такое ощущение, какое случается, когда открываешь лобовое окно в рубке, а судно идет большой скоростью, но встречного потока воздуха не возникает, потому что ветер попутен судну и равен его скорости, и потому в окно не сквозит, и потому возникает ощущение штиля, но это ложное и потому опасное ощущение, ибо ветер над морем штормовой.

— Ты хорошо знаешь, зачем живешь? — наконец нарушил паузу Юра.

— Боюсь, не поверишь. Но я постараюсь быть откровенным. Я только и делаю, что долги отдаю, сквитываю. Как-то получается, что я всем и каждому должен или в чем-то виноват. Всем я обязан. Знаю, интеллигентщина это, психоз своего рода, но факт. Видишь, и перед тобой я себя виноватым чувствую. Думаешь, не мучился этим весь рейс?

Юра прошелся по каюте, остановился у окна. Над Южной Атлантикой всходила огромная луна. Господи! Сегодня полнолуние — пришло мне в голову. А в такие ночи у Ямкина всегда пошаливали нервы. Вот откуда этот странный визит и разговор.

— Еще в довоенные годы мне часто снились львы, — сказал Юра. — Мертвые, каменные, знаешь, из стен домов-особняков торчат львиные морды? И на ручках старинных дверей такие львы. Они в зубах кольца держат.

Он замолчал, помешивая чай в стакане, где не было чаинок.

— А дальше? Ну, львы выглядывают из камня, и что они?

— Ничего. Просто жаль их было. Что вылезти на свободу не могут. Я их даже, — это уже отец рассказывал, сам не помню, — этих львов выковыривать пытался, пока дворник уши не надрал. Отец это мне почему-то накануне смерти рассказал. И еще объяснил, что в раннем совсем детстве водил меня в цирк. И там я очень плакал, когда гном-клоун таскал по арене большого льва за хвост. Быть может, это чучело льва было, но, так сказять, последнее к делу не относится…

— Вот почему у тебя клоун висит!

— Нет. Тут другое. И капитаны, и врачи, и прокуроры, и судьи — все паяцы своего рода. Как и артисты в драмтеатре. Потому что никто на судне, в зале судебного заседания или в театре не озабочен душевным состоянием главных действующих лиц — смейся, паяц! — и вся лавочка. И не смей ошибаться и распускать нюни. Но у клоунов хоть грустинка в глазах разрешается, а нам и того не положено. Смотри вот!

И он показал мне ремонтные ведомости и кое-какие документы, которые доставили на судно в Пальмасе. Возле пункта «настелить новый пол в музыкальном салоне, полностью сменить палубный настил на пеленгаторном мостике…» красным фломастером было написано: «Останетесь со старыми!»

— Это под тем соусом, что мы все-таки опаздываем к плановому сроку начала ремонта. Не без юмора кто-то из начальников, — объяснил Юра.

Я хмыкнул.

Юра показал еще РДО о ледовой обстановке в Финском заливе. Строгая радиограмма: «В результате суровой зимы… тяжелые льды… особенно опасно в условиях весенних дрейфов ледяных полей… многочисленные случаи навалов судов друг на друга, особенно на вахтах старших помощников… усилить внимание при плавании в караванах за ледоколами…»

Вообще-то обычное дело. Когда судно из каких-нибудь тропиков вдруг оказывается во льдах Финского залива и близко от дома, то происходит этакая психологическая накладка: быть не может, чтобы полсотни миль льда представляли опасность после пути в десятки тысяч миль.

— К этой радиограмме я тебе советую особенно хорошо принюхаться, — сказал Юра.

— Есть. Будем особенно внимательны.

— Нынче я о другом, — сказал Юра и вдруг назвал меня Витей. Я насторожился — что означают такие уж совсем телячьи нежности?

— С неофициальной почтой есть для тебя агентурные сведения. Галина пишет, что тебе уже сейчас, прямо с рейса есть смысл дать РДО в кадры: мол, мечтаешь опять повидать Арктику на самом дырявом лесовозе.

— Чего?

— Там у тебя начала печататься какая-то новая штука?

— Да. Она уже кое-кому не нравится?

— Ты догадливый.

Весело получалось: из льдов Рижского залива в антарктические льды, из антарктических — во льды весеннего Финского залива и из финских — в Арктику месяца на три-четыре…