Посланница судьбы - Анна Малышева

– Сколько я вам должен, доктор? – почтительно спросил пекарь.

– Ничего не надо, – сделал отрицательный жест молодой человек. – Я ведь пока еще не практикую, а с вас тем более денег не возьму.

– Нет, так дело не пойдет, – возмутился тот, – Фрол Дерябин ни у кого никогда милостыню не просил! Вы за границей, на чужбине, учились, науку постигали, вон, позеленели весь… Зато теперь можете болезни понимать! За это полагается платить… Мы тут не дикари какие, знаем и понимаем, что к чему!

– Хорошо-хорошо, – согласился Глеб, чтобы не обидеть хозяина. – Вы заплатите мне, когда девочка поправится.

Тетушки-приживалки, все это время переминавшиеся с ноги на ногу в дверях, не вытерпели и просунулись в комнату. Шепотом, но взахлеб и наперебой они принялись просвещать молодого человека насчет московских докторов, которых знали наперечет. Имена Гильтебрандта, Маркуса, Штольца и Гааза так и сыпались из их увядших уст, причем почти без искажений, из чего можно было сделать вывод, что уважение этих дам к светилам медицины весьма высоко. Последний из упомянутых, доктор Гааз, чье имя у всех москвичей было на слуху, не так давно стал заведовать тюремными больницами. Тетушки сокрушались о том, что приемов гражданских лиц он больше не ведет. Глеб был удивлен, узнав, что в Москве работает столько замечательных докторов и открыто такое количество больниц. «Голицынская, Екатерининская, Александровская, Мещанская»… – приживалки Дерябина продолжали сыпать названиями с таким азартом и знанием дела, будто во всех этих больницах им случилось полечиться и обо всех они сохранили теплые воспоминания. «Куда же мне податься?» – раздумывал молодой доктор.

– Вы, сударь, начните с доктора Маркуса Михаила Антоновича, – будто подслушав его мысли, посоветовала одна из старушек, когда заманчивая тема начала иссякать.

– Это главный врач Голицынской больницы, – подхватила другая, – человек влиятельный… Первый человек в своем ремесле!

Долго не раздумывая, Глеб взял извозчика и поехал в Замоскворечье. Впрочем, его смущало то соображение, что, если он получит там место, придется каждый день изрядно тратиться на извозчика в оба конца. До собственного выезда молодому доктору было еще очень далеко…

Голицынская больница поразила его в первую очередь чистотой и порядком. В ней царил истинно немецкий дух, впрочем, как и во всей российской медицине того времени. Выяснилось, что главный врач срочно вызван в Комитет по холере, созданный генерал-губернатором Голицыным еще в августе. Глеба принял его заместитель, чопорный немец средних лет, глядевший на молодого человека свысока и даже с неприязнью. Он представился как Иван Францевич Пяст и принялся изучать бумаги визитера.

– Вы кого-то хотели здесь удивить парижским дипломом? – наградил он Глеба презрительной ухмылкой. – И почище вашего врачи ходят без места. Так-с!

– Но я хотел бы получить место в вашей больнице, – не обращая внимания на хамство доктора Пяста, твердым голосом произнес молодой человек.

– А где вы практиковали? – иронично поинтересовался Иван Францевич.

– Я занимался частной практикой в Париже и Генуе, – глазом не моргнув, ответил Глеб.

– Частной практикой, стало быть? – оскорбительно рассмеялся заместитель главного врача. – Не имея никакого опыта, не числясь при клинике, вы приобрели себе клиентов? Не смею подвергать ваши слова сомнению, но… Значит, вы занимались частной практикой… А позвольте узнать, сколько вам лет?

– Двадцать три года, – Глеб изо всех сил крепился, чтобы не надерзить.

– Сколько же вам было, когда вы окончили университет?

– Девятнадцать.

– Вы что же, издеваетесь надо мной? – лицо доктора Пяста сделалось суровым и непроницаемым, на нем не осталось и тени издевательской улыбки.

– Ничуть, – поспешил объясниться молодой человек, – я поступил в Сорбонну тринадцати лет от роду, сдав все экзамены на «отлично». К тому времени я уже обладал достаточными знаниями в естествознании, химии, математике и свободно изъяснялся на шести языках: французском, итальянском, немецком, древнееврейском, латыни и греческом. За время учебы добавилось еще три языка: арабский, английский и санскрит.

– Зачем вы мне рассказываете эти басни про языки? – раздраженно спросил Иван Францевич.

– Затем, что я их изучал не ради собственного тщеславия, – терпеливо ответил Глеб. – Я читал на них медицинские труды разных стран и эпох…

– А-а, вот оно что, – снова ухмыльнулся Пяст, – то есть, вы теперь знаете, как лечить бубонную чуму сушеным крокодилом?

– Я знаю, например, средство, которым индусы еще в древности останавливали холеру. – Глеб произнес это торжественно, даже с пафосом, и посмотрел прямо в глаза Ивану Францевичу, ожидая его реакции.

– Вы еще очень молоды и наивны, – бросил заместитель главного врача после длинной паузы, во время которой он пытался осмыслить все признания этого странного молодого человека. Не придя ни к какому выводу, он поморщился, будто лизнув хины: – Ну, хорошо, а рекомендации у вас имеются?

– Рекомендации? – растерялся Глеб.

– Как же без них? Конечно, рекомендации от докторов, с которыми вы консультировались, например, созывая консилиум. Без рекомендаций сюда устроиться никак нельзя.

– Но я ни разу не созывал консилиумов! – возмутился молодой человек. – Мне это совершенно не требовалось! Я ни разу не ошибся в поставленном мною диагнозе…

– Послушайте, Глеб Ильич, – перебил его Иван Францевич уже намного мягче, – доктор Маркус вас не примет в клинику без рекомендаций, и точка. Вижу, что человек вы необычный, но чтобы найти место в какой-либо московской больнице, этого качества недостанет. Примите во внимание еще и свой юный возраст. Ступайте и помяните мое слово – вам везде скажут то же, что и я, и куда резче. Я еще вас пожалел!

На этом разговор был окончен. В ближайшие дни Глеб мог убедиться в правоте слов доктора Пяста. Везде от него сразу требовали рекомендаций, всех настораживал возраст парижского врача, а кое-кто даже прямо сомневался в подлинности его диплома. Все бы кончилось весьма плачевно для Глеба, если бы не случай.

Как-то вечером в его комнату постучали и тут же ввалились Фрол Матвеевич и Архип, оба вроде как навеселе. Дерябин держал в руках поднос с горячими плюшками, а старый слуга тащил самовар. Они явно хотели сделать Глебу сюрприз, но застыли на пороге, увидев, что Глеб сидит за столом и что-то сосредоточенно пишет. На полу, вокруг печной трубы, были разложены на газетных листах для просушки некие извилистые корневища.