Посланница судьбы - Анна Малышева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Будьте мне матерью, – прошептала она, пряча голову на груди у Прасковьи Игнатьевны. – Кроме вас и Евгения, у меня никого больше нет…
Глава четвертая
Три диплома Сорбонны стоят одной рекомендации московского пекаря. – Бродячие актеры на Хитровом рынке. – Холера морбус собирает первый урожай
Глеб Белозерский прибыл в Москву еще неделю назад. Дилижанс довез его до почтовой станции на Мясницкой. Отсюда было рукой подать до дома отца, откуда в тринадцатом году они с нянькой Евлампией так спешно уехали, можно сказать, сбежали. Тогда тоже стоял сентябрь. Накрапывал мелкий дождь, и порывистый ветер осыпал нанятую кибитку разноцветными листьями. «Время – деньги… Надо быть поспешать», – то и дело бормотал слегка подвыпивший извозчик. Расставаясь с родным домом, Глеб не испытывал никаких сентиментальных чувств, и немудрено – ведь в этом доме его пытались убить. Мальчика душили досада и злость на отца, терзала мысль, что теперь он лишится великолепной библиотеки, где оставалось так много непрочитанных книг. Он оглянулся лишь для того, чтобы помахать рукой заплаканному брату Борису и старому слуге Архипу. Глеб знал, что отец следит за ними с Евлампией из окна, но ни разу не посмотрел наверх, туда, где на втором этаже находился кабинет князя. Борис на прощание свято поклялся брату, что не даст отцу продать библиотеку, но и эта клятва была уже ни к чему. Глеб не собирался возвращаться в отчий дом. Дождь усиливался. Евлампия крикнула извозчику: «Трогай!» Мальчик никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в тот день.
…Теперь, семнадцать лет спустя, ноги сами привели Глеба к особняку у Яузских ворот. Здесь ничего не изменилось за минувшие годы. Стены дома были окрашены свежей бледно-розовой краской, того же оттенка, что и прежде. Глеб взглянул на окна кабинета отца. Они были плотно завешены шторами, как и тогда, в последний день. Потом он перевел взгляд на окно своей комнаты. Там висела кокетливая тюлевая занавеска с рюшами. «Комната прислуги», – подумал он и угадал. В их с Борисом комнатах нынче обитала экономка. Когда Борис приезжал на побывку, он жил в отдельном флигеле, прежде называвшемся «гостевым». Илья Романович, не любивший стесняться в своих привычках, счел, что взрослому сыну приличнее и удобнее жить отдельно.
Не успел Глеб взглянуть на библиотечный флигель, как услышал: «Па-асторонись!» Оказывается, он стоял на мостовой и мешал проехать подводе, груженной дровами, свежими, огромными березовыми, дубовыми и осиновыми чурбанами. На дровах сидели двое мужиков в запачканных тулупах и о чем-то громко спорили, выразительно помахивая в воздухе топорами. Телега остановилась у самых ворот дома Белозерских. Возница, бросив вожжи и спрыгнув на землю, раздраженно крикнул седокам: «Угомонитесь вы, псы окаянные! Всю дорогу лаетесь, али это по-христиански?!» Спорщики разом утихли, и возница привычно позвонил в колокольчик, висевший над калиткой. Через какое-то время калитка отворилась, к мужикам вышел старик в белой косоворотке до колен, сгорбленный, седой, как лунь. «Архип! – застучало в висках у Глеба. – Господи! Сколько же ему лет?!»
Дворня на днях торжественно отмечала восьмидесятилетие самого старого слуги в доме Белозерского. По этому поводу князь, в последнее время стесненный в средствах, даже купил в дорогой кондитерской торт в виде русской церкви. Купола на нем были украшены разноцветными кремами, как на Василии Блаженном, колокола отлиты из шоколада, а кресты позолочены. «Вот бесовское попущение! – усмехнулся именинник, увидев роскошный подарок. – Кондитер-то не иначе как еретик, хранцуз или италиянец… Как же мы церковь-то будем кушать? Не слыхал я что-то про такое…» Однако после небольшой богословской дискуссии в людской нашли выход. Кресты с куполов, перекрестившись, сняли, завернули в салфетку, «на память», и отдали имениннику, а торт съели за милую душу. Князь Илья Романович намеревался отправить старика на покой, в Тихие Заводи, но Изольда Тихоновна воспротивилась. «В доме полно бездельников, а вот Архип – нужный человек! Он следит за всеми каминами и печами, содержит их в прекрасном состоянии, вовремя зовет трубочистов, договаривается с мужиками о заготовке дров. Знает, какой печке какие дрова подходят, когда топить, когда вьюшку закрыть, чтобы не угореть… Покорен, неприхотлив, ест как птичка, не слышно его и не видно… Что стар – это верно, но старость хорошему слуге не укор! Шутите вы, князь?! Нет уж, Архип останется!» В конце концов, князь согласился с экономкой, как было почти всегда.
Когда подвода с дровами въехала во двор особняка и старик стал закрывать ворота, Глеб не выдержал. Он подошел совсем близко к отчему дому, что первоначально не входило в его планы, и тихо окликнул Архипа. Тот не сразу признал в нем «маленького барина». Какое-то время старик вглядывался полуслепыми глазами в лицо незнакомого молодого человека, а потом, еще сомневаясь и в то же время постепенно осознавая, кто перед ним стоит, спросил слабым, надтреснутым голосом:
– Глебушка?.. Неужто вернулись?..
– И вовсе я не вернулся… – сбивчиво, по-детски волнуясь, ответил Глеб. – Вовсе я не собираюсь сюда возвращаться… Мне этот дом хуже тюрьмы! Ты разве не знаешь?
Архип повесил голову. Кому, как не ему, было знать обо всех ужасных событиях, что произошли в этом доме семнадцать лет назад. Ведь именно он ухаживал тогда за больным, заточенным в своей комнате мальчиком, которого родной отец пытался с помощью яда отправить на тот свет.
– Я мимо проходил, – продолжал оправдываться молодой человек, – нынче приехал и хотел искать комнату… Вдруг вижу тебя, старого моего слугу… Ну вот и окликнул…
– И правильно сделали, барин, потому как Архип вам быстро жилье сыщет! – оживился старик, радуясь, что может быть нужным. – Вот послушайте… Здесь, неподалеку, в Подколокольном переулке есть маленькая пекарня. Ее хозяин сдает комнатку с мебелями и просит недорого. И люди тихие, хорошие такие, смирные. Сделайте милость, подите к нему и скажите, что пришли от меня. Можете с ним торговаться, он уступит! У вас-то, чай, рубля лишнего не бывает… А я, как с дровами управлюсь, вас проведаю.
– Не знаю, как тебя благодарить, Архип… – Молодой князь протянул бывшему слуге руку, но тот в страхе отшатнулся.
– Мне вас приходится благодарить, барин, – глухо произнес старик, недоверчиво вглядываясь в лицо Глеба, вновь безуспешно силясь узнать в этом приветливом господине прежнего, норовистого, заносчивого и упрямого мальчугана. – Не забыли меня, какой мне еще благодарности нужно, в мои-то годы? Я уже помру скоро, а вы, стало быть, помнить меня будете… Вот я словно бы еще и поживу…