Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Ничего тутъ нѣтъ, барынька, интереснаго. Развалившійся кирпичъ, обломки каменьевъ — и ничего больше, заговорилъ Конуринъ, зѣвая. — Развалившійся-то кирпичъ и у насъ въ Питерѣ видѣть можно. Поѣзжайте, какъ будете дома, посмотрѣть, какъ Большой театръ ломаютъ для консерваторіи — тоже самое увидите.

Забѣжавшій между тѣмъ впередъ пожилой проводникъ-итальянецъ звалъ уже ихъ куда-то по лѣстницѣ, идущей вверхъ, но они не обращали на него вниманія. Къ Глафирѣ Семеновнѣ подскочилъ усатый проводникъ-итальянецъ и совалъ ей въ руки два осколка бѣлаго мрамора.

— Souvenir du Coliseum… Prenez, madame, prenez… — говорилъ онъ.

— На память отъ Колизеума даетъ камушки… Взять, что-ли? — спросила Глафира Семеновна мужа.

— Ну, возьми. Похвастаемся передъ кѣмъ-нибудь въ Петербургѣ, что вотъ прямо изъ Рима, изъ Колизеума, отъ царской ложи отломили. Конуринъ! Хочешь камень на память въ Питеръ свезти изъ Колизеума?

— Поди ты! Рюмку рома римскаго съ порціей ихъ итальянскихъ макаронъ, такъ вотъ-бы я теперь съ удовольствіемъ на память въ себя вонзилъ. А то камень! Что мнѣ въ камнѣ! — отвѣчалъ Конуринъ и прибавилъ:- Развалины разныя для пріѣзжающихъ держутъ, а нѣтъ чтобы въ этихъ развалинахъ какой-нибудь ресторанчикъ устроить! Нація то-же! Нѣтъ, будь тутъ французы или нѣмцы, навѣрное-бы ужъ продавали здѣсь и выпивку, и закуску.

— Ѣдемъ, Конуринъ, въ ресторанъ, ѣдемъ завтракать. И я проголодался, какъ собака, сказалъ Николай Ивановичъ.

Они направлялись къ выходу изъ Колизеума. Проводники, заискивающе улыбаясь, снимали шляпы и кланялись. Слышалось слово "macaroni"…

— Что? На макароны просите? — сказалъ Николай Ивановичъ, посмѣиваясь. — Ахъ, вы неотвязчивые черти! Ну, вотъ вамъ франкъ на макарони. Подѣлитесь. Пополамъ… Компрене? Пополамъ… — доказывалъ онъ итальянцамъ жестами.

Итальянецъ въ усахъ пожималъ плечами и просилъ еще денегъ, стараясь пояснить, что онъ долженъ получить, кромѣ того, за камни, которые онъ вручилъ Глафирѣ Семеновнѣ.

Та вынула изъ кармана кошелекъ и дала усатому итальянцу еще франкъ.

— Merci, madame — любезно кивнулъ онъ и сунулъ ей въ руку еще осколочекъ мрамора на прибавку, вынувъ его изъ кармана пиджака.

XXXVIII

Опять сѣли въ коляску.

— Траторія! Манжата! — крикнула Глафира Семеновна извощику, стараясь пояснить ему, что они хотятъ ѣсть и что ихъ нужно везти въ ресторанъ.

— Макарони и рома! — прибавилъ Конуринъ, потирая руки. — Ужасъ какъ хочется выпить и закусить.

— Si, signor… si, siguora… — отвѣчалъ извощикъ, стегнулъ лошадь и трусцой повезъ ихъ хоть и другой дорогой, но тоже мимо развалинъ, продолжая называть остатки зданій и сооруженій, мимо которыхъ они ѣхали.- Forum Julium… Forum Transitorium… Forum Trajanum… — раздавался его голосъ.

— Заладилъ съ своими форумами! — пожалъ плечами Николай Ивановичъ. — Довольно! Довольно съ твоими форумами! Хорошенькаго понемножку. Надоѣлъ. Ассе!.. — крикнулъ онъ извощику. — Тебѣ сказано: траторіумъ, манжата, вино неро, салами на закуску — вотъ что намъ надо. Понялъ? Компрената?

— Si, signor… улыбнулся извощикъ, оборотившись къ сѣдокамъ въ полъоборота и погналъ лошадь.

— Однако, какъ мы хорошо по-итальянски-то насобачились! Вѣдь вотъ извощикъ все понимаетъ! похвастался Николай Ивановичъ.

— Да, не трудный языкъ. Совсѣмъ легкій… отвѣчала Глафира Семеновна. — По книжкѣ я много словъ выучила.

Вотъ и ресторанъ, ничѣмъ не отличающійся отъ французскихъ ресторановъ. Вошли и сѣли.

— Камерьере… обратилась Глафира Семеновна къ подошедшему слугѣ: Деженато… Тре… Пуръ труа, показала она на себя, мужа и Конурина. — Минестра… Аристо ли вителіо… Вино неро… заказывала она завтракъ.

— Je parle franèaise, madame… перебилъ ее слуга.

— Батюшки! Говоритъ по-французски! Ну, вотъ и отлично, обрадовалась Глафира Семеновна.

— Ромцу, ромцу ему закажите настоящаго римскаго и макаронъ… говорилъ ей Конуринъ.

Подали завтракъ, подали красное вино, макароны сухіе и вареные съ помидорнымъ соусомъ, подали ромъ, но на бутылкѣ оказалась надпись "Jamaica". Это не уклонилось отъ мужчинъ.

— Смотрите, ромъ-то ямайскій подали, а не римскій, указалъ Николай Ивановичъ на этикетъ.

— Да кто тебѣ сказалъ, что ромъ бываетъ римскій? — отвѣчала Глафира- Семеновна. — Ромъ всегда ямайскій.

— Ты-же говорила. Сама сказала, что по французски оттого и Римъ Ромомъ называется, что здѣсь въ Римѣ ромъ дѣлаютъ.

— Ничего я не говорила. Врешь ты все… разсердилась Глафира Семеновна.

— Говорили, говорили. Въ вагонѣ говорили, подтвердилъ Конуринъ. — Нѣтъ, римскаго-то ромцу куда-бы лучше выпить.

— Пейте, что подано. Да не наваливайтесь очень на вино-то, вѣдь папу ѣдемъ послѣ завтрака смотрѣть.

— А папу-то увидать, урѣзавши муху еще пріятнѣе.

— А урѣжете муху, такъ никуда я съ вами не поѣду. Отправлюсь въ гостиннину и буду спать. Я цѣлую ночь изъ-за бандитовъ въ вагонѣ не спала.

— Сократимъ себя, барынька, сократимъ, кивнулъ ей Конуринъ и взялся за бутылку.

Завтракъ былъ поданъ на славу и, главное, стоилъ дешево. Дешевизна римскихъ ресторановъ рѣзко сказалась передъ ницскими, что Конурину и Николаю Ивановичу очень понравилось. За франкъ, данный на чай, слуга низко поклонился и назвалъ Николая Ивановича даже "эчелещей".

— Смотри, какой благодарный гарсонъ-то! Даже превосходительствомъ тебя назвалъ, замѣтила мужу Глафира Семеновна.

У того лицо такъ и просіяло.

— Да что ты! удивился онъ.

— А то какъ-же… Онъ сказалъ "эчеленца", а эчеленца значитъ, я вѣдь прочла въ книгѣ-то, превосходительство.

— Тогда надо будетъ выпить шампанскаго и еще ему дать на чай. — Синьоръ ботега! Иси…

— Ничего не надо. Не позволю я больше пить. Мы идемъ папу смотрѣть.

— Ну, тогда я такъ ему дамъ еще франковикъ. Надо поощрять учтивость. А то въ Ниццѣ сколько денегъ просѣяли и никто насъ даже благородіемъ не назвалъ. Гарсонъ! Вотъ… Вуаля… Анкоръ…

Николай Ивановичъ бросилъ франкъ. Прибавилъ еще полъ франка и Конуринъ.

— На макароны… Вивъ тальянцы! похлопалъ онъ по плечу слугу.

За такую подачку слуга до самаго выхода проводилъ ихъ, кланяясь, и разъ пять пускалъ въ ходъ то "эчеленцу", то "экселянсъ".

Сѣли опять въ коляску. Конуринъ и Николай Ивановичъ кряхтѣли. Макаронами обильно поданными и очень вкусными, они наѣлись до отвалу,

— Что-то жена моя, голубушка, дѣлаетъ теперь! Чувствуетъ-ли, что я папу римскую ѣду смотрѣть! вздыхалъ Конуринъ и прибавилъ:- Поди тоже только что пообѣдала и чай пить собирается.

Извощикъ обернулся къ сѣдокамъ и спрашивалъ куда ѣхать.

— Вуаръ ле папъ… Папъ… Папа, отдавала приказъ Глафира Семеновна. — Компрене? Понялъ? Компрената? Папа…

— Ali! Le Vatican! — протянулъ извощикъ.- Si, madame.

Пришлось ѣхать долго. Конуринъ зѣвалъ.

— Однако, папа-то совсѣмъ у чорта на куличкахъ живетъ, сказалъ онъ. — Вишь, куда его занесло!

Вотъ и мутный Тибръ съ его сѣрой неприглядной набережной, вотъ и знаменитый мостъ Ангела съ массой древнихъ изваяній. Переѣхали мостъ, миновали нѣсколько зданій и выѣхали на площадь святаго Петра. Вдали величественно возвышался соборъ святаго Петра.

— Basilica di Pietro in Vaticano! — торжественно воскликнулъ извощикъ, протягивая бичъ по направленію къ собору.

— Вотъ онъ… Вотъ соборъ святаго Петра. Я его сейчасъ-же по картинкѣ узнала — проговорила Глафира Семеновна. — Надо, господа, зайти и посмотрѣть хорошенько — обратилась она къ мужчинамъ.

— Еще-бы не зайти. Надо зайти — откликнулся Николай Ивановичъ. — Только послѣ макаронъ-то маршировать теперь трудновато. Сонъ такъ и клонитъ.

— Пусть онъ насъ прежде къ папѣ-то римской везетъ — сказалъ Конуринъ. — Синьеръ извощикъ! — ты къ папѣ насъ… Прямо къ папѣ. Папа…

— Да вѣдь къ папѣ-же онъ насъ и везетъ. Папа рядомъ съ соборомъ живетъ… — отвѣчала Глафира Семеновна. — Коше! У е ле пале папъ?

— Voilа… C'est le Vatican! — указалъ извощикъ направо отъ собора.

— Вотъ дворецъ папы… Направо…

Видъ былъ величественный. Подъѣзжали къ самой паперти собора, раскинутой на огромномъ пространствѣ. Паперть, впрочемъ, была грязна: по ступенькамъ валялись апельсинныя корки, лоскутья газетной бумаги; изъ расщелинъ ступеней росла трава. На паперти и вдали между колоннъ стояли и шмыгали монахи въ черныхъ и коричневыхъ одеждахъ, въ шляпахъ съ широкими полями или въ капюшонахъ. Какъ около Колизея, такъ и здѣсь на Ивановыхъ и на Конурина накинулись проводники. Здѣсь проводниковъ была уже цѣлая толпа. Они совали имъ альбомы съ видами собора и бормотали, кто на ломаномъ французскомъ, кто на ломаномъ нѣмецкомъ языкахъ. Слышалась даже исковерканная англійская рѣчь. Услуги предлагались со всѣхъ сторонъ.

— Брысь! Брысь ничего намъ не надо, отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ по русски, восходя по ступенькамъ паперти, но проводники все-таки не отставали отъ нихъ.