Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Да должно-быть онъ спрашиваетъ, куда надо ѣхать, замѣтилъ Никонай Ивановичъ.

— Ахъ, да… И въ самомъ дѣлѣ… Вѣдь я не сказала ему, куда ѣхать. Мы поѣдемъ осматривать развалины… Рюинъ, коше… Вуаръ рюинъ… отдавала она приказъ. — Колизеумъ. Вуаръ Колизеумъ…

— Ah, Coliseum! Si, madame…

— Папу римскую вези показывать, мусью извощикъ! кричалъ въ свою очередь Конуринъ.

— Иванъ Кондратьичъ… Бросьте. Не сбивайте его… останавливала Конурина Глафира Семеновна. — Сначала развалины посмотримъ.

— Ну, въ развалины, такъ въ развалины, мнѣ все равно. Только не въ рулетку! Колизеумъ — это древній театръ, циркъ… А буфетецъ тамъ есть, чтобъ самаго лучшаго римскаго ромцу выпить было можно?

— Ахъ, Боже мой, да почемъ-же я знаю! Вѣдь и я также, какъ и вы, въ первый разъ въ Римѣ.

Начали попадаться по дорогѣ развалины. Извощикъ оборачивался съ сѣдокамъ, указывалъ на древности бичомъ и говорилъ безъ умолку.

— Глаша! что онъ говоритъ? спрашивалъ жену Николай Ивановичъ.

— Рѣшительно ничего не понимаю! пожимала та плечами. — Сказалъ, что говоритъ по французски, когда я его давеча спрашивала, а теперь бормочетъ по итальянски.

— Да и не надо понимать. Пускай его бормочетъ, что хочетъ, а мы будемъ ѣздить и смотрѣть, замѣтилъ Конуринъ.

— Однако, должны-же мы знать, какъ эти развалины называются, отвѣчала Глафира Семеновна.

— А зачѣмъ? Вѣдь уѣдемъ отсюда, все равно забудемъ. Видимъ, что развалины, видимъ, что они древнія, такъ что даже травой поросли — съ насъ и довольно.

Подъѣхали къ обширному углубленію, устланному плитами. На днѣ его виднѣлись остатки колоннъ, лежали каменные карнизы. Извощикъ остановился и, указывая на углубленіе, произнесъ:

— Forum Romamim.

— Форумъ Романумъ, передала его слова Глафира Семеновна.

— А что это за штука такая была? Для чего это? — спрашивалъ Конуринъ.

— Да, судя по колоннамъ, должно быть храмъ какой-нибудь идолопоклонническій. Вонъ и идолъ лежитъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Идолъ и есть. Чего-же только папа-то смотритъ и не приберетъ его? Христіане, а идола держутъ.

— Для древности держутъ, пояснила Глафира Семеновна. — Вѣдь это-то древности и есть. Вонъ тамъ на днѣ публика ходитъ и колонны разсматриваетъ. Вонъ и лѣстница, чтобъ сходить. Сойдемъ мы внизъ, что-ли?

— Да чего-жъ тутъ сходить-то? И отсюда все видно. Да и смотрѣть-то, по совѣсти сказать, нечего. Вотъ если-бы тамъ ресторанчикъ былъ… — проговорилъ Конуринъ.

Вокругъ Форума высидись также развалины храма Кастора и Полукса, храма Юлія Цезаря. Извощикъ, указывая на нихъ бичомъ, такъ и надсаживался, сыпля историческими названіями и дѣлая свои поясненія, но его никто не слушалъ.

— Колизеумъ, коше… Монтре ву Колизеумъ… У е Колизеумъ? торопила его Глафира Семеновна.

— Coliseum? Si, madame…

Онъ щелкнулъ бичемъ и коляска покатилась далѣе.

XXXVII

— Coliseum! — указалъ наконецъ извощикъ и продолжалъ бормотать по итальянски, разсказывая что такое Колизеумъ. Передъ путниками высились двѣ величественныя кирпичныя стѣны, оставшіяся отъ гигантскаго зданія.

— Это-то хваленый вами Колизеумъ! — протянулъ Конуринъ. — Такъ-что-жъ въ немъ хорошаго? Я думалъ и не вѣдь что!

— Позвольте, Иванъ Кондратьичъ… Вѣдь это-же развалины, остатки старины, — сказала Глафира Семеновна.

— Такъ что-жъ за охота смотрѣть только однѣ развалины? Ѣдемъ, ѣдемъ — вотъ ужъ сколько ѣдемъ и только однѣ развалины. Надо-бы что-нибудь и другое.

— Однако, нельзя-же быть въ Римѣ и не посмотрѣть развалинъ. Вѣдь сами-же вы согласились посмотрѣть.

— Названіе-то ужъ очень фигуристое… Колизеумъ… Я думалъ, что нибудь въ родѣ нашего петербургскаго Акваріума этотъ самый Колизеумъ, а тутъ развалившіяся стѣны… и ничего больше.

— Ахъ, Боже мой! Погодите-же… Вѣдь еще не подъѣхали. Можетъ быть, что-нибудь и интереснѣе будетъ.

Позѣвывалъ и Николай Ивановичъ, соскучившись смотрѣть на развалины.

— Ежели въ Римѣ ничего нѣтъ лучшаго, кромѣ этихъ самыхъ развалинъ, то, я думаю, намъ въ Римѣ и однѣ сутки пробыть довольно, — проговорилъ онъ.

— Да конечно-же довольно, подхватилъ Конуринъ. — Вотъ отсюда сейчасъ поѣхать посмотрѣть папу римскую, переночевать, да завтра и въ другое какое-нибудь мѣсто выѣхать.

— Ахъ, Боже мой! Да неужели вы думаете, что какъ только вы пріѣдете папу смотрѣть, такъ сейчасъ онъ вамъ и покажется! воскликнула Глафира Семеновна. — Вѣдь на все это свои часы тутъ, я думаю, назначены.

— И, матушка! Можно такъ сдѣлать, что и не въ часы онъ покажется. На все это есть особенная отворялка. Вынуть эту отворялку, показать кому слѣдуетъ — сейчасъ и папу намъ покажутъ.

Конуринъ подмигнулъ и хлопнуть себя по карману.

— Само собой… поддакнулъ Николай Ивановичъ. — Не пожалѣть только пару золотыхъ.

— Ахъ, какъ вы странно, господа, объ папѣ думаете! перебила Глафира Семеновна. — Вѣдь папа-то кто здѣсь? Папа здѣсь самый главный, самое первое лицо. Его можетъ-быть не одна сотня людей охраняетъ. Тутъ кардиналы около него, тутъ и служки. Да мало-ли сколько разныхъ придворныхъ! Вѣдь онъ, какъ царь живетъ, такъ что тутъ ваши пара золотыхъ!

— А ты видала, какъ онъ живетъ? Видала? присталъ къ женѣ Николай Ивановичъ.

— Не видала, а читала и слышала.

— Ну, такъ нечего и разсказывать съ чужихъ словъ. Прислужающимъ его дать на макароны и на выпивку — вотъ они его и покажутъ какъ-нибудь. Вѣдь намъ что надо? Только взглянуть на него, да и довольно. Не узоры на немъ разглядывать!

Разговаривая такимъ манеромъ, они подъѣхали къ воротамъ Колизея. Къ нимъ тотчасъ-же подскочили два итальянца, въ помятыхъ шляпахъ съ широкими полями, — одинъ пожилой, съ бородою съ просѣдью, въ черномъ плисовомъ порыжѣломъ жакетѣ, другой молодой, необычайно загорѣлый, съ черными, какъ смоль усами и въ длинномъ клѣтчатомъ пальто. Приподнявъ шляпы для поклона, они наперерывъ торопились высаживать изъ коляски Ивановыхъ и Конурина. Пожилой, съ ловкостью галантнаго кавалера, предложилъ было Глафирѣ Семеновнѣ руку, свернутую калачикомъ, но молодой тотчасъ-же оттолкнулъ его и предложилъ ей свою руку. Глафира Семеновна не принимала руки и, стоя на подножкѣ коляски, отмахивалась отъ нихъ.

— Не надо мнѣ, ничего не надо. Иль не фо па… Лесе муа… говорила она. — Николай Иванычъ! Да что они пристали!

— "Брысь", крикнулъ на нихъ Николай Ивановичъ, вышелъ изъ коляски и протянулъ руку женѣ.

Глафира Семеновна вела мужа въ ворота Колизея. Конуринъ плелся сзади. Итальянцы не. отставали отъ нихъ и, забѣгая впередъ, указывали на стѣны воротъ съ остатками живописи и бормотали что-то на ломаномъ французскомъ языкѣ.

— Чего имъ надо отъ насъ, я не понимаю! говорилъ Николай Ивановичъ. — Глаша! что они бормочатъ?

— Предлагаютъ показать намъ Колизеумъ. Видишь, разсказываютъ и указываютъ. Проводники это.

— Не надо намъ! Ничего не надо! Алле! махнулъ имъ рукой Николай Ивановичъ, но итальянцы не отходили и шли дальше.

Вотъ обширная арена цирка, вотъ мѣста для зрителей, вытесанные изъ камня, вотъ хорошо сохранившаяся императорская ложа съ остатками каменныхъ украшеній, полуразвалившіяся мраморныя лѣстницы, корридоры. Ивановы и Конуринъ бродили по Колизею, но куда-бы они ни заглядывали, итальянцы ужъ были впереди ихъ и наперерывъ бормотали безъ умолку.

— Что тутъ дѣлать! Какъ ихъ отогнать? пожималъ плечами Николай Ивановичъ.

— Да не надо и отгонять. Пусть ихъ идутъ и бормочатъ. Они бормочатъ, а мы не слушаемъ, отвѣчала Глафира Семеновна, но все-таки незамѣтно поддавалась проводникамъ и шла, куда они ихъ вели.

Вотъ, въ концѣ одного корридора желѣзная рѣшетка и лѣстница внизъ, въ подземелье. Пожилой проводникъ тотчасъ-же остановился у рѣшетки, досталъ изъ кармана стеариновую свѣчку и спички и началъ манить Ивановыхъ и Конурина въ подземелье.

— Зоветъ туда, внизъ, сказала мужу Глафира Семеновна. — Должно быть тамъ что-нибудь интересное. Можетъ быть это тѣ самыя темницы, гдѣ несчастные сидѣли, которыхъ отдавали на растерзаніе звѣрямъ? Я читала про нихъ. Спуститься развѣ?

— Да ты никакъ, Глаша, съума сошла! Нацѣпила на себя брилліантовъ на нѣсколько тысячъ и хочешь идти въ какую-то трущобу, куда тебя манитъ неизвѣстный, подозрительный человѣкъ! А вдругъ онъ заведетъ насъ въ такое мѣсто, гдѣ выскочутъ на насъ нѣсколько человѣкъ, ограбятъ да и запрутъ тамъ въ подземельи? Алле, мосье! Алле! Брысь! Не надо! крикнулъ Николай Ивановичъ пожилому итальянцу и быстро потащилъ жену обратно отъ входа въ подземелье. Глафира Семеновна нѣсколько опѣшила.

— Вотъ только развѣ, что брилліанты-то, а то какъ-же не посмотрѣть подземелья! Можетъ быть въ подземельи-то самое любопытное и есть, сказала она.

— Ничего тутъ нѣтъ, барынька, интереснаго. Развалившійся кирпичъ, обломки каменьевъ — и ничего больше, заговорилъ Конуринъ, зѣвая. — Развалившійся-то кирпичъ и у насъ въ Питерѣ видѣть можно. Поѣзжайте, какъ будете дома, посмотрѣть, какъ Большой театръ ломаютъ для консерваторіи — тоже самое увидите.