Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— А ты въ умѣ, Николай Иванычъ? Что ты до сихъ поръ дѣлалъ въ столовой съ этой вертячкой? Ужъ обѣдъ-то даннымъ давно кончился, всѣ по своимъ номерамъ разошлись, а ты бражничалъ и лебезилъ передъ ней, какъ котъ въ мартѣ мѣсяцѣ. Ты не въ умѣ и я не желаю быть въ умѣ. Невѣсткѣ на отместку. Пожалуйста, пожалуйста, не идите за мной хвостомъ. Я одна въ театръ поѣду.

— Не пущу я тебя одну, рѣшительно сказалъ Николай Ивановичъ.

— Посмотримъ.

Они спустились по лѣстницѣ внизъ и очутились во дворѣ гостинницы.

— Не подобаетъ такъ, барынька, передъ своимъ мужемъ козыриться, эй, не подобаетъ… началъ Конуринъ уговаривать Глафиру Семеновну. — Ну, что онъ такое сдѣлалъ? Стаканъ, другой шампанскаго съ сосѣдкой по обѣденному столу выпилъ — вотъ и все. Да и не онъ это затѣялъ, а я… Бросьте-ка вы это все, да опять ладкомъ…

— Позвольте… Какое вы имѣете право меня учить! воскликнула Глафира Семеновна. — Вотъ еще какой второй мужъ выискался!

Глафира Семеновна сѣла на дворѣ гостинницы за столикомъ и спросила себѣ мороженнаго. Сѣли и Николай Ивановичь съ Конуринымъ и потребовали сифонъ сельтерской воды. Всѣ молчали. Наконецъ Николай Ивановичъ началъ:

— Я не препятствую насчетъ какого-нибудь театра, но зачѣмъ-же тебѣ одной-то ѣхать? И мы съ тобой вмѣстѣ поѣдемъ.

Глафира Семеновна не отвѣчала. Наскоро съѣвъ свое мороженное, она быстро сама разсчиталась съ гарсономъ и вышла на улицу. Мужъ и Конуринъ не отставали отъ нея. У воротъ она вскочила въ извощичью коляску и стала говорить извощику:

— Театръ у консертъ… Алле…

Извощикъ спрашивалъ, въ какой театръ.

— Сет егаль. Алле… Алле плю витъ.

Вскочили въ коляску и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ.

— Напрасно ѣдете со мной. Все равно, вѣдь въ театрѣ мы будемъ — вы сами по себѣ, а я сама по себѣ,- сказала она имъ. — Буду гулять по корридорамъ одна и авось тоже найдется какой-нибудь кавалеръ, съ которымъ можно знакомство завести.

— Да уймитесь, барынька, переложите гнѣвъ на милость… — сказалъ Конуринъ.

— Ага! Вамъ непріятно теперь. А каково было мнѣ, когда вы за столомъ такъ и вонзились глазами въ вертячку и начали съ ней бражничать! воскликнула Глафира Семеновна.

Путь былъ длинный. Извощикъ долго везъ ихъ то по темнымъ переулкамъ, то по плохо освѣщеннымъ улицамъ, выѣзжалъ на мрачныя площади, снова въѣзжалъ въ узенькіе переулки и наконецъ остановился около блещущаго двумя электрическими фонарями небольшаго зданія. Большая транспарантная вывѣска гласила: "Orfeo di Roma".

Все еще не угомонившаяся Глафира Семеновна выскочила изъ коляски и, подбѣжавъ къ кассѣ, взяла себѣ билетъ на мѣсто. Мужъ и Конуринъ взяли также билеты. Мужъ предложилъ ей было руку, чтобы войти съ ней вмѣстѣ, но она хлопнула его по рукѣ, одна прошла по корридору и вошла въ зрительную залу.

"Orfeo di Roma", куда извощикъ привезъ Ивановыхъ и Конуркна, былъ не театръ, а просто кафе-концертъ. Публика сидѣла за столиками, разставленными по залѣ, пила кофе, ликеры, вино, прохладительные напитки, закусывала и смотрѣла на сцену, на которой кривлялись комики, куплетисты, пѣли шансонетки до нельзя декольтированныя пѣвицы, облеченныя въ трико, украшенныя только поясомъ или пародіей на юбку. Пѣвцовъ и комиковъ смѣняли клоуны и акробаты.

— Да это вовсе не театръ, сказалъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой. — Какой-же это театръ! Это кафе-шантанъ.

— Тѣмъ лучше… отвѣчала Глафира Семеновна, отыскала порожній столикъ и подсѣла къ нему.

— Такъ-то оно такъ! продолжалъ Николай. Ивановичъ, усаживаясь противъ жены, — но сидѣть здѣсь замужней-то женщинѣ, пожалуй, даже и неловко. Смотри, какого сорта дамы вокругъ.

— Да я вовсе и не желаю, чтобы меня считали теперь за замужнюю.

— Ахъ, Глаша, что ты говоришь!

— Пожалуйста не отравляй мнѣ сегодняшній вечеръ. А что насчетъ вонъ этихъ накрашенныхъ дамъ, то можешь къ нимъ даже подойти и бражничать, я вовсе препятствовать не буду, только ужъ не смѣй и мнѣ препятствовать.

— Да что ты, Глаша, опомнись.

— Давно опомнилась, отвѣчала Глафира Семеновна, отвернулась отъ мужа и стала смотрѣть на сцену, на которой красивый, смуглый акробатъ въ трико тѣльнаго цвѣта выдѣлывалъ разныя замысловатыя штуки на трапеціи.

Къ Ивановымъ и Конурину подошелъ слуга въ черной курткѣ и бѣломъ передникѣ до щиколокъ ногъ и предложилъ, не желаютъ-ли они чего.

— Хочешь чего-нибудь выпить? робко спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Даже непремѣнно… отвѣчала она, не оборачиваясь къ мужу, и отдала приказъ слугѣ: — Апорте шампань…

— Асти, Асти… заговорилъ Конуринъ слугѣ.

— Это еще что за Асти такое?

— А вотъ что мы давеча за обѣдомъ пили. Отличное шампанское.

— Не слѣдовало-бы васъ по настоящему тѣшить, не стоите вы этого, ну, да ужъ заказывайте, сдалась Глафира Семеновна.

— Асти, Асти, де бутель! крикнулъ радостно Николай Ивановичъ слугѣ, показывая ему два пальца, и обратясь къ женѣ, заискивающимъ тономъ шепнулъ:- ну, вотъ и спасибо, спасибо, что переложила гнѣвъ на милость.

Жена, попрежнему, сидѣла отвернувшись отъ него.

XLIII

Посѣтители кафе-шантана вели себя сначала чинно и сдержанно, накрашенныя кокотки въ до нельзя вычурныхъ шляпкахъ и перьями, птицами и цѣлымъ огородомъ цвѣтовъ, только пострѣливали глазами на мужчинъ, сидѣли за столиками въ одиночку или по-парно съ подругами, потягивая лимонадъ изъ высокихъ и узенькихъ стакановъ, но когда мужская публика разгорячила себя абсентомъ и другими ликерами, онѣ стали уже подсаживаться къ мужчинамъ. Дѣлалось шумно. Мужчины начали подпѣвать исполнителямъ и исполнительницамъ шансонетокъ, похлопывать въ тактъ въ ладоши, стучатъ въ полъ палками и зонтиками. Не отставали отъ нихъ и кокотки, поминутно взвизгивая отъ черезъ-чуръ осязательныхъ любезностей. Кто-то изъ публики вертѣлъ свою шляпу на палкѣ, подражая жонглеру на сценѣ. Это-то подъигрывалъ оркестру на губной гармоніи, гдѣ-то перекидывались кусочками пробокъ отъ бутылокъ и апельсинными корками. Конуринъ и Николай Ивановичъ съ любопытствомъ посматривали по сторонамъ и улыбались.

— Ахъ, быкъ ихъ забодай! Да не начнется-ли и здѣсь такое-же швыряніе другъ въ друга, какое было въ Ниццѣ на бульварѣ? — сказалъ Конуринъ. — Тогда вѣдь надо и намъ апельсинными корками запастись, чтобы отбрасываться. Эй, какъ тебя, гарсонъ! Ботега! Пятокъ апельсиновъ!

— Не надо. — Ничего не надо! строго крикнула на него, раскраснѣвшаяся отъ шипучаго Асти, Глафира Семеновна и взялась за бутылку, чтобъ подлить себѣ еще въ стаканъ.

— Глаша! Ты ужъ, кажется, много пьешь, замѣтилъ ей Николай Ивановичъ. — Головка можетъ заболѣть.

— Наплевать. Это на зло вамъ, отрѣзала та и выпила свой стаканъ до дна. — А что, довольны вы въ какое васъ заведеніе завезла я? съ злорадствомъ спрашивала она мужа.

— Да вовсе и не ты завезла, а извощикъ. Только не пей, пожалуйста, много.

— Ничего. Пусть пьетъ. Насъ двое. Справимся и съ хмельной, довеземъ какъ-нибудь, сказалъ Конуринъ. — Дай ей развеселиться-то хорошенько. Видишь, бабеночка отъ здѣшнихъ римскихъ развалинъ сомлѣла. Да и сомлѣешь. Цѣлый день развалины, да развалины…

— Вовсе я не отъ развалинъ сомлѣла, а отъ вашей поведенціи. Ну, и моя такая-же поведенція сегодня будетъ. Вонъ рядомъ, за столикомъ, интересный итальянчикъ сидитъ. Сейчасъ протяну ему свой бокалъ и чокнусь съ нимъ.

— Только посмѣй! — строго сказалъ Николай Ивановичъ.

— Отчего-же не посмѣть? Вы-же давеча за обѣдомъ чокались съ вертячкой. Здѣсь, заграницей равноправность женщинъ и никто не смѣетъ мнѣ препятствовать, — блажила Глафира Семеновна. — Чего вы около меня-то торчите? Идите, подсаживайтесь къ какой-нибудь накрашенной.

— Ой, не то, Глаша, запоешь, ежели подсядемъ!

— А вы думаете заплачу? Вовсе не заплачу.

На столъ ихъ упалъ кусокъ апельсинной корки, брошенной кѣмъ-то. Она взяла его и въ свою очередь бросила въ публику. Прилетѣлъ и второй кусокъ. Глафиру Семеновну, по ея эксцентричной парижской шляпкѣ, очевидно, кто-то уже принималъ за кокотку.

— Не пора-ли домой? — съ безпокойствомъ освѣдомился Николай Ивановичъ у жены.

— Если для васъ пора, то можете уѣзжать, а для меня еще рано.

А на сценѣ, между тѣмъ, безпрерывно шло представленіе. Пѣніе чередовалось съ гимнастическими упражненіями акробатовъ. Вотъ натянули тоненькій проволочный канатъ на сценѣ. Появилась акробатка въ пунцовомъ трико. Публика неистово заапплодировала. Глафира Семеновна взглянула на акробатку, вся вспыхнула и прошептала:

— Ахъ, дрянь… Такъ вотъ она кто!

Взглянули и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ на акробатку и узнали въ ней ту самую черноокую красавицу, съ которой они такъ пріятно провели время за обѣденнымъ столомъ и послѣ обѣда. Лицо Конурина подернулось масляной улыбкой и онъ толкнулъ Николая Ивановича подъ столомъ ногой.