Фашист пролетел - Сергей Юрьенен

Сделал вид, что не заметил. При этом выказывал мускулатуру. Потом, отступив в тень комнаты, но оставаясь в поле ее зрения, обнажился полностью, что было затруднительно из-за эрекции, безумной, как надежда. Сложил гантели в прозрачную сетку хозяйственную с плоскими пластмассовыми ручками, надел поближе к основанию и, присев, как борец сумо, начал работу с железом и кулаком.

Смуглянка повернулась и ушла. Я чуть не обронил гантели. Она выволокла на балкон кресло-качалку и стала притворяться, что увлечена журналом. Боковым зрением я регистрировал замаскированный интерес. Возникло чувство, что на крючок попалась не обычная обидчивая дурочка, а родственная душа. Стало страшно, вдруг сорвется? В комнату ко мне вошла одна из студенток с тряпкой, пишущих диплом у матери и всегда готовых к роли домработниц. Объединенный вес гантелей чуть не отшиб мне ноги. Я схватил узбекский халат, подаренный папаше переводчиком. Глядя, как в панике я выбегаю на балкон, не попадая в рукава и одновременно сводя полы, смуглянка в открытую захохотала, раскачиваясь и прикрываясь последним номером журнала "Иностранная литература".

Взлетали в воздух ноги - длинные и загорелые. Ноги покрыты вишневым лаком.

Нашего поля ягодка?

Ответа не было вплоть до последних страниц. Опять-таки адресованные матери, они в основном посвящались минувшему мероприятию, в рамках которого разыгрался сюжет, ускользнувший от Александра...

На банкет, устроенный у нас в квартире малоимущими родителями моего отчаянного, но благонамеренного друга А***, ты пригласила - в паре с ее мамашей - облюбованную тобой невесту.

Боюсь, уже не вариант...

Был момент, тобой пропущенный, возможно. Когда суженая вышла из-за стола за малой нуждой. Незаметно я выскользнул за ней. Ватер-клозет и ванная разделены стеной, имеющей под потолком окно. Запершись в ванной, я снял туфли, влез в носках на ванну, потом на основание крана, затем на никелированную трубу сушилки и, ломая себе шею, прильнул к стеклу. Прелестная головка, замечательные плечи. Задравши юбки и по-деловому уперевшись в бедра, суженая мочеиспускала невидимо, но слышно. Белейшее исподнее при этом было сильно растянуто ниже колен. Обожаю писающих дам представляя себе при этом зрячим унитазом. Из притороченного к загибу водопроводной трубы мешочка, расшитого крестиком еще бабулей, гостья вынула листик из нарезанных специально к торжествам негазетных подтирок и стала растирать, смягчая бумажную грубость. Стоя на цыпочках, я чуть не выдавил стекло. Спустив бачок, она со вскидыванием юбок натянула трусики, оправилась и оглянулась на стеллаж, который предыдущие жильцы возвели позади унитаз и где - с ненавязчивым символизмом - ты разместила комплекты журнала "Америка" - начиная с 1957 года. Она протянула руку, любопытствуя, и вдруг заметила меня - намеченного в женихи. Расплющенного об стекло. Вывихивающего шею.

Кровь бросилась ей в лицо. А я скорчил гримасу и нарочито слюняво принялся вылизывать лизать стекло, нас разделявщее. Сохранял равновесие при этом, держась, как за соски, за пару крючков-прилипал, присосавшихся к кафелю.

Она выбежала.

Но когда я вернулся за стол, ничем себя не выдала. Надо отдать должное. Особа хоть и юная, но социально благоразумная...

В книжном магазине напротив КГБ увидел летнюю смуглянку. Несколько, правда, потерявшую загар.

Жанна! Из Одессы-мамы. Переехала жить к тете, поступила в медучилище. Держалась идеально. Ни намека. Но глаза...

Приобретенный ею "Анатомический атлас человека" в трех тома я доставил до самых дверей квартиры.

На прощанье получил номер телефона...

Жанна, Жанна. Представляя, как она листает атлас, не выдержал. Отправился звонить.

Но телефон был оккупирован тобой. Уперев в стену кулак, ты слушала кого-то с гримасой брезгливости. Ты взяла трубку в левую руку и отвесила мне жгучую пощечину. После чего зажала мембрану, чтобы никто не узнал, что на самом деле ты о произведенном тобой отродье:

"Саботажем занимаешься? Сортирный соглядатай!"

Это было так неожиданно, что мой постоянный спутник и товарищ по несчастью в ответ раздвинул полы узбекского халата. Не стал препятствовать. Ни даже прикрывать. Цинично ухмыльнулся.

Ненавистно-жгучие твои глаза скользнули вниз. Естественно, ты задохнулась от праведной ярости. Но Диавол, он в деталях - как не устаю я себе напоминать. Первый - самой первой! - твоей реакцией была оглядка. Да! На дверь кабинета. Ты мгновенно определила на лукавый свой глазок, достаточно ли плотно она закрыта, эта дверь, за которой твой состарившийся с сохранением наивности супруг сидел за машинкой, с большими паузами издавая шлепающие удары букв. Извинившись, пообещав перезвонить, ты осторожно опустила трубку и занесла карающую руку.

Которую я перехватил! Подставлять другую щеку более не намерен. Христианство в этом доме кончилось на бабушке, кстати, матери твоей, которая наложила на себя руки, чтобы освободить тебе на старой квартире место, которого занимала малость и только по ночам, сворачиваясь на раскладушке в кухне. К этой трагедии я как-нибудь вернусь. Когда займусь вплотную темой советского язычества. Но на тебе оно и кончилось. Мы, вами поставленные на ноги, идем другим путем - как дети Сатаны.

"Пусти! - взмолилась ты, почуяв превосходящие силы. - Послушай лучше, как честит тебя эта сука-генеральша. Ты же репутацию свою погубишь..."

Я разжал свою мертвую хватку. Взял аппарат и унес к себе, чтобы договориться с Жанной о первой стрелке.

Динаму Жанна крутить не стала.

Предвкушая знакомство с будущим медработником и, стало быть, человеком конкретным, который станет, возможно, не только моей Евой, но и госпожой де Сент-Анж, совершаю эту запись наперегонки с батей, который разошелся от вынужденной трезвости и неустанно выстукивает за стеной, пытаясь перекинуть свой индивидуальный мост от "лакировочного" соцреализма к соцреализму "критическому" а ля Василь Быков, который верно сказал, что мертвым не больно.

Но я живой. И жажду боли.

* * *

Лобовое стекло расплющивает капли.

"Победа" мчится по окружной дороге. Мимо природы. Куцей и к тому же облетевшей. Голой, мокрой и несчастной. Надвинув шляпу, Адам глядит перед собой. Руки на руле в специальных дырчатых перчатках - беспалых.

Навстречу сорокатонный самосвал "БелАЗ". Могучее надлобье кузова. Гора металла. Колеса выше человека. Кажется, сейчас раздавит. И останется только мокрое место, да черная тетрадь с ужасными признаниями. Кому?

Грязные брызги обдают машину. Не изменившись в лице, Адам включает стеклоочистители.

- Ознакомился?

Вдавленный в сиденье тяжестью лишнего знания о человеке, который к тому же друг, Александр утвердительно кивает.

- И как?

- Отправь в журнал "Юность". Еще лучше в "Молодую гвардию".

Адам хмыкает.

- В литературном смысле...

- На изящную словесность претензий не имею.

- Тогда зачем? Зачем все это доверять бумаге? Попади это в руки вашей лекторше... Представляешь? Еще и в портфеле носишь.

- Не оставлять же дома.

- А если в аудитории забудешь? Под самосвал вдруг попадешь?

- Ты прав, конечно.

- Конкретных людей к тому же называешь. Бабушка, она что, действительно?

- В страшных муках. Выпила бутылку уксусной эссенции. Они в форме треугольной призмы...

- Сожги.

- Ладно. Уговорил. Сам не знаю, зачем я все это пишу. Зачем Ставрогин вдруг предал себя огласке? Возможно, захотелось взглянуть в такое зеркало, где отразились бы рога.

- Только я не Тихон.

- Но на той же стороне.

- На какой же?

Адам произносит с ноткой гордости:

- Не на той, что я.

- Ошибаешься, - говорит Александр без особой уверенности, хотя приводит и расхожую цитату. - Пока не требует поэта к священней жертве Апполон, среди детей ничтожных света быть может всех ничтожней он... А может быть, для удовольствия?

- Что?

- Ты все это написал.

Адам усмехается:

- Проклятый психолог!

Замкнув петлю, "Победа" возвращается в город, где каждый определяется дальше по месту прописки.

12

Дождавшись открытия, он до закрытия просиживает в Центральной библиотеке. Потом возвращается домой.

На скамейке у подъезда Мессер.

Джинсы, отданные сдуру, ветровка с мокрым капюшоном. Запах перегара. Рука, как плоскогубцы.

- Чего такой грустный?

- Не грустный. Озабоченный.

- Скучаешь по Аленке? - Приоткрывает горлышко с золоченым станиолем. - Как насчет? Эй? Коньяк?

- Нет настроения.

- Скучный ты какой-то. Зайти-то можно? Культурно приму и ходу.

При виде Мессера, который примелькался в доме, отчим начинает растирать ладони:

- О! Человек труда явился! А я как раз картошечку в мундире отварил... Ну, как там, на заводе?

- Аванс сегодня выписали. По этому поводу... - С рабочей гордостью Мессер выставляет на стол дорогую бутылку. - Не возражаете?

- Ты как, сынок? Для профилактики простудных? Ну, а я, пожалуй, пропущу...