Букет прекрасных дам - Дарья Донцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зойка, где ты? — надрывалась старуха.
Бабенка выскользнула за дверь.
— Долго тебя ждать, лентяйка чертова! — донеслось из коридора.
— Простите, мама, — забубнила женщина, — там из избирательного участка мужик пришел, агитатор.
— Ну и за кого он?
— За Кондратюка.
— Так, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, заявила, входя в комнату, пожилая женщина.
Я быстро посмотрел на нее. Старуха выглядела вылитой Кабанихой. Толстая, грузная, с нездорово-отечным лицом, маленькими глазками, поджатыми губами и бесформенным носом картошкой. Одета вошедшая была в нечто, больше всего напоминающее мешок для муки. Тяжело переваливаясь, она дошла до стола и голосом, похожим на скрип двери, отрубила:
— Ступайте отсюдова, ваш Кондратюк вор.
Я нацепил на лицо самую милую улыбочку, но она абсолютно не подействовала на пожилую тетку, светского воспитания у нее не имелось.
— Давай, давай, — поторопила она, — нечего людей задерживать, забот у нас хватает.
— Ухожу, — миролюбиво сказал я.
— Вот-вот, уметайся, — подхватила бабка, — скажи спасибо, что сына нет, он бы тебя с лестницы спустил.
— Ну зачем вы так, мама, — робко встряла Зоя, — человек на работе, подневольный, небось нужда заставила по дворам таскаться.
— Приличный человек к Кондратюку не пойдет, — заявила старуха, — ну, кому велено, убирайтесь.
— Ухожу, ухожу, — поднял я вверх руки, — только пусть ваша дочь до ворот проводит, собак боюсь.
— У меня никогда не могла такая дура родиться, — рявкнула милая мама, — впрочем, ступай. Зойка, пригляди, чтобы не спер чего во дворе, ведра там новые и топор только купленный.
Зоя довела меня до калитки и, шепнув: «Подождите на улице», убежала.
Я послушно остался стоять возле забора. Потянулись минуты. Где-то через полчаса мне стало холодно, а ноги в ботинках превратились просто в два куска льда. Наконец, когда я перестал чувствовать ступни, из двора выскочила Зоя, одетая в «плюшку». Честно говоря, никогда не думал, что когда-нибудь встречу даму, носящую это одеяние. Тот, кто справил тридцатилетие, должен помнить женщин с красными лицами и натруженными руками, приезжавших в Москву за колбасой, конфетами и мануфактурой. Жительницы сельской глубинки, все как одна, были одеты в куртки, или, как тогда говорили, жакеты, из плюша, чаще всего черного, намного реже коричневого или бордового. «Плюшки», звали их снобы-москвичи и брезгливо отодвигались в метро от туго набитых авосек, мешков и рюкзаков. Если бы меня попросили нарисовать символ брежневской эпохи, то я изобразил бы «плюшку» с котомкой в одной руке и батоном колбасы в другой. Но за годы перестройки «жакеты» исчезли с улиц Москвы, их владелицы оделись в китайские пуховые куртки, а нужда ездить в столицу за провиантом отпала. И вот, надо же, оказывается, у Зои живо такое полупальто.
— Извините, — пробормотала женщина, — ждала, пока эта собака задрыхнет. Она всегда после обеда подушку давит, часа два-три, не меньше. Наверное, поэтому и живет столько, никак не уберется, прости господи. Пошли.
— Куда? — удивился я.
— А к матери моей, — вздохнула Зоя, — в восьмой дом, тут через канаву только перелезть.
— Зачем?
Зоя подняла на меня блеклые, почти старушечьи глаза и ответила вопросом на вопрос:
— Так вы же все знаете, раз мне фотку показали, да?
— Ну, в общем, да, — осторожно сказал я, честно говоря, плохо соображая, что к чему.
— Пошли к маме, — потянула меня Зоя, — это она придумала, пусть теперь и распутывает, только мы люди бедные, у нас ничего нет. Вот муж мой, тот да, при деньгах…
Продолжая бормотать, она перетащила меня через сугробы и втолкнула в крохотную покосившуюся избенку, где остро пахло какими-то травами.
— Кто там? — раздалось из комнаты.
— Скидавай ботинки, — велела Зоя, — небось задубел в штиблетах, кто ж в таких зимой ходит.
Я снял обувь и почувствовал сквозь тонкие носки тепло деревянного пола.
— Сюда иди, — велела Зоя и распахнула дверь.
В небольшой комнатке, обставленной скудно, без всяких потуг на богатство, сидела в продранном кресле маленькая чистая старушка с огромной книгой в руках. Из правого угла на меня сурово и мрачно смотрел образ Николая Угодника.
— Зоюшка, — обрадовалась бабушка, — а это кто с тобой, не разберу никак. Сеня или Петя Клюквин?
— Мама, — нервно воскликнула Зоя, — этот человек из Москвы!..
— Иван Подушкин, — раскланялся я.
— Он все знает про Раю, — выпалила Зоя, — пришел денег за молчание требовать, много. У тебя сколько гробовых есть? Давай дадим ему, может, хватит попервости.
Бабушка попыталась встать, уронила с колен книгу и испуганно воскликнула:
— Господи, спаси, отведи беду!
— Поздно плакать-то, — выдохнула Зоя и, упав на стул, заголосила: — Сколько лет ждала, от каждого звука вздрагивала, знала, что кто-нибудь прознает и плохо будет. Ждала, ждала и дождалась.
Я опустился на колено, поднял книгу, положил ее на стол и тихо сказал:
— Вам не следует меня бояться, просто расскажите, как все получилось, поверьте, никаких денег не надо, я сам заплачу вам за информацию.
Глава 20
У кого-то из писателей-сатириков, то ли Аверченко, то ли Зощенко, есть рассказ о женщине, которая изменила мужу. Прелюбодейке постоянно казалось, что всем окружающим известно про грех. Стоило кому-нибудь, допустим, в трамвае наступить ей на ногу, дама мигом холодела. Знает, ей-богу, знает, иначе бы не наступил. И так во всем. Кончилось дело тем, что к ней в квартиру позвонил старьевщик и спросил:
— Барахло на продажу есть?
В полном ужасе, доведенная до крайней точки, женщина кинулась перед ним на колени с воплем:
— Все бери, даром, только не рассказывай ничего мужу.
Мигом смекнувший что к чему мужик вывез из квартиры мебель, посуду, одежду.
Рассказ смешной и грустный одновременно. Мучения честного, боязливого человека, совершившего один раз в жизни непотребный поступок, описаны очень точно. Но мне все же казалось, что писатель слегка преувеличил, ну не может человек вести себя так по-идиотски. Теперь же, глядя на дергающуюся, покрытую красными пятнами Зою, понял: может. Более того, способен натворить совершенно невероятное количество глупостей.
Ну посудите сами. Я ни единым словом не обмолвился о том, что мне известны какие-то тайны, и уж, естественно, не просил денег за молчание. Зоя же от ужаса напридумывала бог знает чего, испугалась еще больше и сейчас готова вытряхнуть перед совершенно посторонним человеком тайники души. Так и произошло. Женщина раскрыла рот, и из него хлынула на меня лавина сведений, которые долгие восемнадцать лет хранились под спудом, тщательно спрятанные, но не забытые, потому что забыть такое невозможно. Но начала она свой рассказ издалека.
Жили-были в деревне Красномосковск две семьи, Яковлевы и Сугробовы. Это сейчас Красномосковск носит название города, а тогда был он селом, с крестьянским укладом жизни. Дома Яковлевых и Сугробовых стояли рядом. Костя Яковлев и Зоя Сугробова дружили с детства, вместе ходили в школу, вместе подались после восьмилетки в ПТУ. Костик пошел учиться на шофера, а Зоя на парикмахера. Хорошая профессия для женщины. Не на скотном дворе, с вилами, по пояс в навозе, не в поле с тяпкой, не на стройке с кирпичами, а в теплой комнате с горячей водой, возле ножниц и расчесок. Конечно, были в Красномосковске и более уважаемые люди, например, медсестра, учительница, бухгалтерша… Но чтобы стать кем-то из них, следовало долго учиться, а вот знания отчего-то не лезли Зое в голову. Ручки же у нее оказались хорошие, и скоро почти весь Красномосковск бегал к Сугробовой.
Шло время, Костик ушел в армию, Зоя честно ждала его. Потом он вернулся и сказал родителям, что хочет жениться, естественно, на Зое.
Большинство отцов и матерей обрадовались бы, что сын выбрал хорошую, работящую девушку, да еще знакомую с детства. Живя всю жизнь бок о бок, Яковлевы и Сугробовы могли бы стать хорошими друзьями, но… не стали. Более того, Валентина Сергеевна Яковлева даже не кланялась Анне Ивановне Сугробовой. Такое поведение объяснялось просто.
Родители Кости были обеспеченными людьми. Кулаки, называли их в Красномосковске. В сарае у Яковлевых стояло две коровы, визжали поросята, по двору носились куры. Валентина ездила на рынок торговать молоком, творогом, сметаной. Младшая дочь, сестра Кости, стояла в другом ряду с мясом, цыплятами, яйцами. Дом Яковлевых смотрелся среди остальных деревенских изб как лебедь среди жаб. Высокий, кирпичный, двухэтажный, под железной крышей. Ни отец, ни сын Яковлевы не пили, каждую копейку несли в дом. У них у первых появилась стенка, ковры, телевизор, а потом и вовсе купили автомобиль.
У Сугробовых все было с точностью до наоборот. Домишко самый плохонький, хозяин вечно пьяный, а несчастная Анна Ивановна горбатилась на колхозном поле, пытаясь поставить на ноги дочерей-погодков. Никакой скотины не держали и о телевизоре даже не мечтали.